ВОЕННАЯ БЫЛЬ

15 июня 1908 года, из юнкеров Елисавет­градского кавалерий­ского училища, я был произведен в офице­ры и вышел корнетом в 14 гусарский Митавский полк, стоявший в г. Ченстохове Петроковской губернии.

День производства в офицеры, один из са­мых счастливых дней моей жизни, был для ме­ня омрачен тем, что новые сапоги сильно дави­ли на подъем ноги. Другие сапоги достать было невозможно, так как они были упакованы и уже отправлены багажем в Ченстохов.

После соответственного «вспрыскивания» производства, перед отъездом в полк, я отпра­вился в недельный отпуск домой в Двинск. Я слегка прихрамывал и на вокзале ко мне при­вязался какой-то господин, поместившийся со мною в одном купе. Я уже хотел что-то пред­принять потому что он начал казаться мне по­дозрительным но оказалось, что он, всего на всего, мозольный оператор, который, видя что я прихрамываю, собрался меня оперировать тут же в вагоне.

Горд я был в Двинске ужасно. Ведь, здесь все меня знали мальчиком а тут вдруг — гусар (гусарская форма дана была нам только нес­колько месяцев тому назад).

Около нашего дома, я увидел старого поч­тенного городового, с большой седой бородой, отдавшего мне честь. Тут я сильно сконфузил­ся. Дело в том, что городовой этот стоял на том- же посту, когда я был еще маленьким мальчи­ком. Однажды, еще до поступления в кадетский корпус, играя в мяч, я разбил на улице фонарь. Как я потом узнал, отец мой велел городовому меня припугнуть. Городовой действительно на­пугал меня, накричал, топая ногами, как будто желая поймать и пригрозил «отвести меня в часть», как тогда называли полицейский уча­сток. После этого, я всегда его ужасно боялся и со страхом проходил мимо, а он на меня строго смотрел и покрякивал. Теперь, мы стали дру­зьями.

Перед отъездом из Двинска, когда я стоял на перроне, в дверях вагона, моя мама, проща­ясь со мной, давала последние наставления, осо­бенно остерегая меня от знакомств с женщина­ми в дороге, говоря что среди них много авантю­ристок. Войдя в вагон, я увидел в одном из ку­пе, молодую даму, сидевшую в одиночестве. Я щелкнул шпорами и попросил разрешения вой­ти. Получив, кивком головы, согласие, я вошел и уселся напротив. Дама была элегантная и хорошенькая. Понемногу, я с ней разговорился и стал говорить, подобающие случаю, любезнос­ти. Вдруг она разсмеялась и сказала: «а что вам мама говорила?» Оказалось, что она стояла у окна и слышала наставления моей матери. Сконфужен я был ужасно. Потом, мы очень хо­рошо, по дружески, беседовали. Она оказалась женой какого-то важного чиновника.

КОМАНДИР КОРПУСА.

Проведя день в Варшаве, я отправился по Варшаво-Венской дороге в Ченстохов, поезд уходил около часа ночи и приходил в Ченсто­хов около шести утра. Войдя в вагон 2-го клас­са, я прошелся по всему вагону. Половина ва­гона была второго а половина первого класса.. Заглянув в одно купе 1-го класса, я увидел, си­дящего в одиночестве, генерала. Откозырнув, я хотел поскорее смыться но не тут-то было. Гене­рал подозвал меня и сказал «садитесь корнет, вы только что произведены? Едете в полк»? По­лучив мой ответ, он сказал мне, что он наш кор­пусный командир и едет в Ченстохов произво­дить инспекторский смотр. По-видимому, ему было скучно одному, он задержал меня и стал расказывать неприличные анекдоты, чем ввел меня в большое смущение.

Это был генерал-лейтенант Шутлеворт, ко­мандир XIV арм. корпуса. Он часто ездил к нам производить инспекторский смотр. Приезжая в Ченстохов около шести утра, он ехал в полк и, когда его встречал дежурный по полку офи­цер, приказывал играть тревогу. Спешно выст­раивался полк, он объезжал фронт, выводил полк в поле и пропускал мимо себя в разверну­том строю полевым галопом, а иногда и «марш-маршем». Два стрелковых полка, стоящие в Ченстохове он, обычно, не смотрел. Затем, прихо­дил в собрание беседовал, с офицерами и уез­жал.

У нас в полку, командовал третьим эскадро­ном его младший брат ротмистр Шутлеворт. Ротмистр терпеть не мог брата и говорил, что если бы не он то давно был бы подполковником. Брат мешал его производству, дабы его не запо­дозрили в оказании покровительства брату.

Иногда, генерал Шутлеворт, приехав в полк, шел прямо в Собрание, выпить чая. Он любил чай с молоком и чтобы на столе, непременно, был самовар. Так как он приезжал неожиданно то это представляло значительные затрудне­ния. В Собрании был громадный ведерный са­мовар, который никогда из кухни не выносил­ся, а молока… где его найдешь в гусарском пол­ку? …Полк стоял за городом, часть офицеров жила во флигелях, около казарм, часть в горо­де, семейных было мало а детей — только ма­ленький сын у ротмистра Шутлеворта. Естест­венно что за молоком посылали к нему. Рот­мистр мрачно отвечал «не дам, пусть пьет чай без молока». Молока не находили, а самовар до­ставали у кого-нибудь другого.

Когда командир корпуса здоровался с офи­церами, он говорил брату — «здравствуй Вася» — Вася громко отвечал: «здравия желаю Ваше Превосходительство». Генерал очень любил жену брата и приходил к ней заниматься, мод­ным тогда, «спиритизмом».

Шутлеворт — фамилия шотландская и оба брата были скуповаты. Генерал подолгу носил старое пальто, сапоги обычно были «немоло­дые», иногда он входил в Собрание в калошах и, когда спросили у брата — почему он это делает, тот сказал что «сапоги у него рваные». Может это и не совсем правда но похоже. В то же вре­мя, он все свои деньги отдавал своему сыну кор­нету лейб-гвардии Гродненского гусарского полка.

Однажды, я приехал из города утром в полк и увидел что эскадроны построены в пешем строю, около конюшен. Вдали стояла группа офицеров. К счастью, я не опоздал. Подъехав к эскадрону, я поздоровался, эскадрон ответил мне как-то приглушенно, ко мне подбежал вах­мистр и доложил «Ваше Высокоблагородие, ко­мандир корпуса приехали». Я спешно направил­ся к группе офицеров и, сконфуженный, подо­шел к генералу ІІІутлеворту. Повернувшись ко мне, он сказал: «а это вы, корнет, а я думал Ко­мандующий Войсками приехал». Как известно, в присутствии старшего, младший не имел пра­ва здороваться с частью. В общем, он был доб­рый, справедливый начальник и хорошо отно­сился к подчиненным а, в частности, любил наш полк.

КОМАНДИР ПОЛКА

В это время, командиром полка был полковник Мошнин. Как только я явился ему по прибытии в полк, он строго осмотрел меня с ног до головы и спросил — есть-ли у меня лошадь и бинокль Цейсса в желтом футляре? (Он пи­сал в училище, чтобы офицеры, выходящие в Митавский полк покупали себе серых лошадей и бинокли в желтых футлярах). Я был смущен и ответил что лошадь я еще не купил а бинокль Цейсса получил в училище но в черном футля­ре. Он приказал озаботиться покупкой серой лошади и достать желтый футляр для бинокля. Он был большой формалист и строго следил чтобы офицеры были одеты по форме. Наш полк сидел на серых лошадях, офицеры имели право иметь лошадей любых мастей но Мошнин требовал, непременно, серых.

Мои лучшие воспоминания о нем строгом, суровом и, в то же время добром командире. По­сле революции, он умер в Париже.

Небольшого роста, полный, почему то в полку его называли «Пуп». Он говорил что он род­ственник Серафима Саровского, фамилия кото­рого была Мошнин. В детстве у него была кор­милица — негритянка. Человек состоятельный, бывший офицер лейб-гвардии Конногренадерского полка он нам рассказывал что особняк Кшессинской, тогда еще совсем неизвестный и так прославившийся позже, раньше принадле­жал ему. Он был женат но не жил с женой а хо­зяйством у него управляла сестра его жены. Она держала себя так что, несмотря на то что жила она у него в доме, никуда не показывалась и я лично — ее никогда не видел.

В год моего выхода в полк, состав офицеров был очень молодой: 21 корнет, женатых: 3 штаб -офицера, 2 ротмистра и 4 младших офицера. Офицеры были, в общем, небогатые. Мошнин был довольно дорогой командир полка, так как он не пил водки и, вообще, не любил никакого вина. Пил он коньяк «Мартелль» и шампанское «Поммери деми-сек». Но, всегда он старался чтобы его «вкусы» неложились бременем на офицерский карман. Когда я купил се­рого жеребца и комиссия его приняла, я при­шел в Собрание и Мошнин сказал «а у кор­нета Высоцкого жеребец будет спотыкать­ся», я не понял и сконфузился, но мне шепнули — «омой копыта», это означало, что я должен потребовать шампанского на всю ком­панию. По моей неопытности, я не знал этого обычая.

В полку у нас не было бокалов для шампан­ского, а было принято пить из больших стака­нов, суженных книзу, так называемых «пив­ных», причем шампанское всегда называлось «вино».

Приехав в полк, я должен был заказать себе именное серебро. Когда устраивались большие обеды или ужины, это серебро подавалось на стол и многие, особенно дамы, любили читать чье серебро им попало.

Когда, при Императоре Александре III, гу­сарские и уланские полки были переименова­ны в драгунские, тогдашний наш командир пол­ка полковник Скалон (брат Варшавского Гене­рал-Губернатора), сломал, перед полком, свою гусарскую саблю. Эта сабля хранилась всегда у нас в Собрании на красном сукне, под стеклом и когда в 1907 году нам было возвращено наше старое историческое название и мы снова стали гусарами, полковник Мошнин приказал спаять эту саблю.

Мошнин не любил когда офицеры просили у него разрешения жениться. Бывали такие случаи: является к нему жених и просит разре­шения жениться. По опросе, невеста оказывае­тся из хорошей семьи и не было причин для от­каза. Мошнин говорил «Вы хорошенько поду­майте об этом» и получив в ответ что тот все об­думал и просит разрешения жениться, говорил «я завтра еду в Варшаву. Поедем со мной». Кор­нет не мог отказать, тем более что поездка обе­щала быть приятной. Приехав в Варшаву, они весело проводили день, вечером отправлялись в знаменитую варшавскую оперетку «Новости», потом ужинать в «Ампир» и, наконец, в кабаре «Аквариум», где пели и плясали лучшие вар­шавские шансонетки (платить корнету Мош­нин, конечно, не позволял). Рано утром, Мош­нин стучал в номер Европейской гостиницы или Бристоля и спрашивал «можно-ли войти?» В ответ, обычно слышалось «простите господин полковник я не один». Зачастую, желание же­ниться этим и кончалось.

Заметив что кто-нибудь из офицеров затос­ковал, он подзывал его к себе и советовал по­ехать в отпуск, домой. Увидев смущенный лик офицера, он спрашивал: «может у вас нет денег на поездку, тогда возьмите из Заемного капи­тала», получив ответ что и там и в ремонтном и в страховом все уже взято, он просто говорил: «тогда возьмите у меня».

Мошнин следил чтобы офицеры бы пи оде­ты строго по форме, как и он сам одевался. Нам полагались невысокие гусарские ботики но все офицеры носили высокие сапоги до колен. Од­нажды, я являлся к нему отпроситься в 28-дне­вный отпуск домой. Осмотрев меня, он сказал «раньше обрежьте ваши сапоги по форме». На другой день, я явился к нему в других низких . ботиках но он сказал: «нет, обрежьте те сапоги. Впрочем, можете ехать только обещайте мне обрезать те сапоги». Я, конечно, дал обещание и исполнил его, испортив, по моему мнению, са­поги.

На одном из вечеров в Собрании, я вижу он вынимает из кармана платок и, через всю залу, направляется ко мне. Подойдя, он платком из­мерил у меня шнур на доломане и сказал: «ска­жите Соколову чтобы он исправил этот шнур». Соколов был известный всей Варшаве портной, специалист по гусарским доломанам, весь полк шил у него. Один из моих шнурков оказался ко­роче на 1 сантиметр. Глаз у командира полка был верный.

Он любил посидеть и выпить с офицерами но, как я говорил, пил главным образом коньяк и шампанское, стараясь при этом делать так чтобы это не ложилось бременем на офицеров.

Когда однажды, один из офицеров, подвы­пив, сказал ему «Владимир Александрович», он ответил: «мое имя «господин» а отчество – «пол­ковник». Никаких фамильярностей он не допус­кал. Полк он любил страстно. Когда он был про­изведен в генерал-майоры, с назначением ко­мандиром бригады в Кавказской кавалерийс­кой дивизии и уже не был нашим командиром, мы смогли ему спеть:

«Владимир Александрович, не узнаем мы вас —
«Вы променяли доломан, на шпагу и лам­пас…»

Но он не променял «доломан на лампас». Он не заказал себе генеральской формы а из Кав­казской дивизии нам писали: «какой странный ваш генерал Мошнин, он не заказывает гене­ральской формы а донашивает полковничий до­ломан…» Был закон, по которому, в виду доро­говизны формы, офицеры при переводах, име­ли право донашивать старую форму не то год, не то полгода. Не знаю, долго-ли донашивал старую форму наш милый Мошнин.

При уходе, он подарил полку большие ка­минные часы, прекрасно исполнявшие полко­вой марш.

Л. И. Высоцкий

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Обзор военной печати (№109)
• 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк. – Л. Шишков
• 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк (Продолжение, №111). – Л. Шишков
• 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк (окончание). – Л. Шишков.
• По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
• 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
• Ташкентский Наследника Цесаревича Алексея Николаевича кадетский корпус. – П. И. Крылов
• Школа-приют Заамурского Округа Пограничной Стражи. – Сергей Латышев
• 14-й Пограничный Конный полк в 1914 году. – П. Маковой