Под Варшавой в это время кипели жесточайшие бои. Яростные атаки немцев разбивались о стойкость наших войск. Эшелоны сибиряков постепенно вливались в линии бойцов, и была уверенность, что удастся отстоять от врага этот город. Дух наших войск в этот период войны был великолепным. С чувством восторга я вспоминаю одну сцену, особенно запечатлевшуюся в моей памяти. Это было вскоре после того, как мы переправились на левый берег Вислы. Помню, я приехал с донесением в штаб нашего 1-го кавалерийского корпуса, помещавшийся в имении недалеко от м. Влоне. Вокруг него шли горячие бои. Сдав донесение, я возвращался к себе в полк и по дороге нагнал гвардейские пехотные части, которые направлялись к линии огня. Совсем близко шел горячий бой, который я наблюдал перед отъездом из господского дома. Еще издали я обратил внимание на офицера, который с воодушевлением что-то говорил солдатам, и до меня донесся их дружный ответ: «Постараемся, Ваше Высокоблагородие!» Обгоняя этих молодцов, бодро и с отвагой идущих в бой, я испытал чувство восторга и гордости от высоких качеств русского солдата. Мой вестовой стал бросать им яблоки; которые он вез с собой, и те подхватывали их весело, на лету, не думая, очевидно, о том, что через несколько минут они вольются в самую гущу боев за Варшаву, достигших крайнего напряжения. Таковы были солдаты старой Императорской русской армии начала войны! С такими солдатами можно было побеждать.
Бои под Варшавой наконец закончились полной неудачей для немцев, и они начали общее отступление, проведенное ими, кстати сказать, в образцовом порядке. Наши части 1-го кавалерийского корпуса преследовали отходивших немцев до самой границы. Отходили они хотя и поспешно, но в полном порядке, не оставляя нам почти никаких трофеев. Не берусь осуждать действия нашего командования, но мне всегда казалось, что на этот раз наше преследование не было достаточно энергичным. Всегда выходило так, что мы шли «на хвосте» у отходящих немецких частей, но ни разу не потрепали как следует их арьергард. Такое бережливое отношение к коннице кажется мне излишним, в особенности тогда, когда можно было причинить противнику много неприятностей.
Как-то во время этого преследования мне с моим разъездом удалось захватить нескольких австрийских драгун, причем, увлекшись погоней за ними, я сам чуть было не попал в плен к австрийцам. Случилось, что я с разъездом проезжал через какую-то деревню и вдруг заметил, что из другой, соседней деревни навстречу мне двигается неприятельский разъезд. Вместо того чтобы спрятаться за хатами и постараться захватить разъезд в засаде, я поступил иначе: сердце мое не выдержало и, подпустив разъезд ближе, я скомандовал: «Шашки, пики — к бою!» и понесся навстречу неприятельскому разъезду. Австрийцы повернули кругом и начали уходить Скакать за ними пришлось по вспаханному полю, что сильно утомляло коней. Австрийцы засели в близлежащей деревне и встретили меня оттуда ружейным огнем. Я, однако, ворвался в деревню, и австрийцы стали опять уходить. Продолжая погоню, я почти нагонял одну группу австрийцев, как вдруг заметил маячившую за хатами в небольшом отдалении большую конную группу. Это охладило мой пыл, и я подал своим людям сигнал прекратить погоню и собираться ко мне. Когда все мы собрались, я отвел свой разъезд в деревню, чтобы дать отдых нашим измученным коням.
Вскоре, однако, я разглядел в бинокль, что за отдельными хатами в стороне от меня сосредоточивается какая-то группа конных людей Я подумал сначала, не наши ли это, но после некоторых наблюдений решил, что, по-видимому, это австрийцы, и, хотя кони наши очень устали, решил все же атаковать их. Собрав своих людей, я повел их сперва рысью, а когда оттуда прогремел выстрел, я пустил весь разъезд карьером. Кони наши, однако, так устали от предыдущей скачки, что их аллюр был очень слабым. Тем не менее мы быстро сблизились, и австрийцы, сидя уже на конях, рассыпались по полю и начали уходить. Я наметил себе одного всадника и начал уже его настигать. Он два раза выстрелил в меня с коня, но, увидев, что я его нагоняю, бросил винтовку и поднял руки вверх. Я остановился и подал сигнал собираться ко мне. В то же время я увидел, что некоторые из моих людей тоже ведут пленных. Лошади австрийцев устали еще больше, чем наши, и совсем почти не могли двигаться. Брать их с собой было бесполезно.
В это время я увидел в бинокль, что на горизонте, по направлению ко мне движется конный отряд силою не меньше эскадрона. Медлить было нельзя, и я решил уходить, но что было делать с пленными австрийцами? Лошади их совсем не могли двигаться. Пришлось посадить пленных на круп к некоторым из моих всадников. Мы начали отходить шагом, так как наши кони уже не могли идти рысью. Неприятельский эскадрон, однако, приближался, и наше положение становилось скверным. Оставалось одно только решение, — принять неравный бой против целого эскадрона и погибнуть с честью.
Вдруг я услышал сзади меня умоляющий вопль: «Не оставляйте меня, Ваше Благородие!» Оказывается, у одного из моих людей лошадь легла и не могла идти дальше. Пришлось и его подсадить к кому-то на круп. Через несколько минут такая же история с другим… Мы втянулись в деревню, и я приказал безлошадным искать себе лошадей. Нашли две лошади. Я был уже уверен, что мы не вернемся на этот раз благополучно к своим… Каково же было мое удивление (и облегчение!), когда, отойдя на некоторое расстояние от деревни, я увидел, что австрийцы, не преследуя нас больше, остались в деревне и открыли по нам ружейный огонь, не причинивший вреда. Это нас спасло. Мы удалялись все больше и больше, и к вечеру встретили наши части и присоединились к полку, сдав пленных.
Постепенно занимая местности, оставленные противником, нам было приятно видеть дружественное отношение жителей, радостно приветствовавших наш приход, обозначавший освобождение их от немцев. Везде мы встречали теплый прием и находили кров и пищу. Я помню одну встречу, оставившую во мне неизгладимый след: однажды вечером я возвращался с разъездом к расположению нашей 1-й бригады и присоединился к полку уже на походе. Не прошло и нескольких минут, как из головы колонны начали передавать: «Поручика Макового к начальнику штаба!».. Признаться, меня это немного раздосадовало: я только что вернулся из разъезда и предвкушал возможность провести эту ночь спокойно, в кругу однополчан, а вызов к начальнику штаба дивизии означал какое-нибудь серьезное предприятие. Галопом выехал я в голову колонны и получил от начальника штаба дивизии распоряжение выдвинуться немедленно с полусотней пограничников вперед, занять переправу у мельницы, которую он указал мне на карте, и постараться удержать этот пункт до прихода частей дивизии.
Взяв полусотню, я быстро повел ее к указанной мельнице. Немцы только что, недавно переправились на другой берег реки и, к счастью, мост не разрушили. Не успел я еще и спешить свою полусотню, как увидел такую картину: дочери мельника и его жена повисли на шее у моих людей. Они их обнимали, плакали и высказывали свою радость по случаю того, что наконец-то мы пришли и избавили их от немцев! Как ни трогательно было смотреть на эту картину, но на войне не до нежностей… Едва удалось мне заставить старика — мельника и его семейство оставить моих людей в покое, после чего я распределил пограничников по указанным им мною местам, а свободным от наряда людям разрешил войти в хату. Сам я остался снаружи. Через какое-то время старик и его дочери принесли мне и моим людям всяких яств, какие они только могли раздобыть. Здесь были яблоки, сыр, яйца, молоко и т. д. Все мы были очень тронуты таким отношением.
Рядом с мельницей, на горе был замок польского графа, чью фамилию я уже не помню. Через некоторое время оттуда явился с поручением ко мне очень почтенный старик, который вежливо сказал мне, что граф выражает свою радость по случаю нашего прибытия и просит меня пожаловать в замок к ужину. Я ответил посланцу, что очень благодарен графу за внимание, но будучи связан задачей, не могу покинуть свой пост. Вскоре из замка опять явился лакей и с ним слуга, нагруженный всякой провизией. Лакей доложил мне, что вельможный пан граф уже стар и не может лично прийти повидать меня, но просит принять этот ужин, так как я, наверное, проголодался. Я просил передать графу мою самую искреннюю благодарность за его любезность и внимание. Ночью подошли наши части и я получил приказание присоединиться к полку.
Преследуя отходящих немцев, мы подошли у гор. Калиша к немецкой границе, причем разъезды 8-й кавалерийский дивизии вели рекогносцировку уже на немецкой территории. За время этого похода люди и лошади очень устали и от непрерывных маршей и от стычек с противником. Распоряжением начальника 14-й кавалерийской дивизии было решено дать нашей пограничной бригаде продолжительный отдых. 14-й, 15-й конные пограничные полки были отведены в тыл, и мы расположились в богатейших имениях, принадлежащих польскому магнату князю Радзивиллу.
Приятно было после долгого и утомительного похода и ночевок в халупах и сараях очутиться в культурной обстановке. Можно было принять ванну, спать на мягкой кровати на безукоризненно чистых простынях, есть вкусные обеды и завтраки с вином… Все это было так необычно для нас, уже отвыкших от комфорта. Наши солдаты были тоже размещены очень хорошо и получали хорошую пищу.
В свободное время большой компанией, во главе с управляющим имением, мы отправлялись на охоту и вообще старались использовать отдых «во-всю», помня, что на войне такие случаи весьма редки. Сосед — помещик имел автомобиль, и одному из наших офицеров, поручику Гайчману, пришла в голову идея съездить в Варшаву. Шоссе Калиш-Варшава было в отличном состоянии, и мы могли бы, выехав утром, уже к вечеру быть в Варшаве. Сосед охотно согласился предоставить автомобиль в наше распоряжение, но остановка была за бензином, которого у него не было и достать который было почти невозможно. Все наши попытки достать бензин были безуспешны. Тогда я вспомнил про своего вахмистра Каташинского, зная его удивительную способность выполнить подчас самое невозможное поручение. Действительно, к вечеру на второй день молодец вахмистр каким-то чудом раздобыл и принес нам огромные бутыли с бензином.
Выехали мы большой компанией: хозяин автомобиля, поручик Гайчман, я и сосед — помещик с женой и гувернанткой. На следующее утро мы выехали в Варшаву. По дороге везде были следы происходивших здесь недавно ожесточенных боев. В Варшаву мы прибыли еще засветло. Город был не так наряден, как в мирное время, но жизнь в нем била ключом. Три дня нашего отпуска в Варшаве пролетели весело и незаметно, и мы собрались в обратный путь.
Проехали уже пол-пути, как вдруг вся дорога навстречу нам оказалась запруженной бесконечным количеством обозов, двигавшихся в панике по направлению к Варшаве. От обозных мы узнали, что «герман» потеснил наши войска и что гор. Серадзь уже занят немцами. Всех нас это очень встревожило. Мы с поручиком Гайчман были в полном неведении относительно того, где находится наш полк, спутники же наши беспокоились за судьбу своих близких. Все же мы решили продолжать путь, но это было нелегко, так как запрудившие дорогу обозы не могли порой свернуть в сторону. Несмотря на бесконечную ругань и препирательства мы все же продвигались вперед, хотя и черепашьим шагом.
Вскоре с нашим автомобилем случилась катастрофа: сворачивая в сторону, автомобиль задел за обочный камень, который своей верхушкой пробил нам бак с бензином. Оставшись без бензина, мы оказались в беспомощном положении и решили отправить дам обратно в Варшаву. Но на наши об этом просьбы шоферы встречных автомобилей отвечали отказом, а иногда и руганью. Только после бесконечных отказов и просьб мне удалось уговорить одного ехавшего на грузовике офицера принять наших дам.
Между тем стало темнеть, и мы начали думать, как выйти из нашего затруднительного положения. Исследовав автомобиль, мы обнаружили, что в одном из углублений бака еще осталось немного бензина. Решили разыскать лошадей и подвезти автомобиль к кузнице, чтобы запаять бак. Долго искали, но наконец раздобыли лошадей, нашли кузницу, притащили туда автомобиль и запаяли бак. Ночевали в поле, так как двигаться ночью на автомобиле в гуще обозов было почти невозможно. Утром двинулись в путь и на остатках бензина кое-как добрались до Варшавы. Здесь мы узнали, что бои идут уже в районе гор. Скерневицы, и я немедленно выехал с первым же поездом в район боевых действий, чтобы узнать местонахождение нашего 1-го кавалерийского корпуса. Когда я прибыл в Скерневицы, город уже был под обстрелом артиллерии противника.
После долгих поисков мне удалось наконец разыскать наш полк. Оказалось, что на следующий день после нашего отъезда, немцы потеснили наши пехотные части, находившиеся впереди, и так быстро и энергично повели наступление, что наша пограничная бригада, находясь в тылу на отдыхе, потеряла связь со штабом 14-й кавалерийской дивизии и теперь временно была в распоряжении штаба армейского корпуса. Потеря связи с 14-й кавалерийской дивизией всех нас очень огорчала, так как совместная боевая служба с полками этой дивизии связала нас общими условиями боевой жизни и привычным масштабом работы, тогда как некоторые пехотные начальники пользовались кавалерийскими частями, совершенно не считаясь с особыми условиями службы конницы. В этом мне пришлось убедиться вскоре лично. Спустя некоторое время я был выслан с разъездом для разведки некоторого района местности. Задача была мною уже выполнена, и я возвращался обратно, когда начальник встреченного пехотного отряда стал убедительно просить меня, чтобы я оказал им посильную временную помощь своими людьми в несении главным образом разведывательной службы, так как у них нет конницы, и они могут оказаться застигнутыми противником врасплох. Я согласился. Отряд этот, состоявший из двух полков с батареей, находился, как выяснилось, в армейском резерве и перемещался с места на место. Так эти два полка с их батареей странствовали уже несколько дней и ночей почти без сна и без пищи. Усталость людей и командного состава была неимоверной. Здесь мне пришлось с особенной яркостью наблюдать те лишения, которые зачастую приходится претерпевать нашей доблестной пехоте, особенно в маневренной войне. Люди едва передвигали ноги и делали не более двух верст в час. Я был вынужден тоже идти пешком, так как двигаться на коне таким черепашьим шагом было еще более утомительно. По всей колонне раздавался стон от нестерпимой боли, которую причиняли людям натертые в беспрерывном движении ноги. Многие солдаты шли босиком. Привалов не было, так как в тот же миг, как колонна останавливалась, все люди валились в изнеможении на землю и засыпали мертвым сном. Поднять их потом не было возможности. Солдаты отставали в пути целыми партиями, и полки таяли на наших глазах. Никакой пищи не получали уже несколько дней, так как походных кухонь не имели, а у польских крестьян все уже было съедено воинскими частями, проходившими раньше. Отряд состоял из второочередных полков, плохо обученных и посланных в спешном порядке на фронт, чтобы восполнить потери, понесенные нашими войсками в боях. Это было как раз в начале лодзинских боев, знаменитых по своей ожесточенности и огромному количеству потерь, понесенных обеими сторонами. Пользы от таких формирований было, конечно, мало, измотанные вконец люди часто не выдерживали и иногда сдавались в плен.
Двигаясь с этим отрядом, мне пришлось наблюдать, как эти полуживые полки два раза разворачивались для атаки, но, к счастью, атаковать им не пришлось, так как оба раза их сворачивали и посылали в другой район. Я не представляю себе, чтобы солдаты этих полков могли развить какой-либо порыв, и успех такой атаки казался мне весьма сомнительным. В деревнях, где нам пришлось останавливаться, в маленькую хату набивалось по 30-40 человек, спавших вповалку, в два — три этажа. Таким же образом приходилось ночевать и мне. В продолжение этих дней я питался монпансье, которое я захватил с собою в разъезд. Лошади были без корма, изголодались и похудели до крайности. Ни я, ни мои люди совсем не знали отдыха, так как начальник отряда решил использовать нас «во-всю». На все мои просьбы отпустить нас обратно в полк, мне отвечали категорическим отказом. Наконец я узнал, что этот отряд переходит в состав другой армии. Я опять обратился к начальнику отряда с просьбой отпустить меня с разъездом обратно в полк, сославшись на то, что кони мои не могут выдержать такой беспрерывной работы, оставаясь без корма. В ответ я получил резкое «не рассуждать, а исполнять то, что мне приказывают».
Чаша терпения моего наконец переполнилась, и я решил при первом же удобном случае освободиться от такого «пленения». Благоприятный случай представился в тот же вечер. Глубокой ночью отряд подошел к какой-то деревушке, где начальник отряда решил наконец дать своим людям отдых. Мои пограничники разыскали хату в отдалении и случайно никем еще не занятую, где я и расположил свой разъезд, предвкушая долгожданную возможность отдохнуть. Увы, надежды мои были преждевременны: не успел я еще прилечь на куль соломы, как из штаба отряда прибежал адъютант и передал мне распоряжение начальника отряда отправиться с свободными людьми в разъезд и обследовать ряд деревень, где по имеющимся сведениям находятся значительные силы противника, и выяснить их состав и численность. Скрепя сердце собрал я своих людей и двинулся по указанному мне маршруту. Обследовав указанные мне деревни и не найдя в них никакого противника, я послал об этом донесение начальнику отряда. Выполнив задачу, я решил в отряд не возвращаться, а идти на присоединение к своему полку. Весь мой разъезд радостно приветствовал мое решение. После нескольких дней блуждания, во время которого не раз приходилось сталкиваться с немецкими разъездами, которые шныряли повсюду и забирали в плен отставших наших пехотинцев, мне удалось наконец разыскать свой полк. В полку были очень обеспокоены нашим долгим отсутствием, но отнеслись приветливо, когда я рассказал свои злоключения.
В скором времени удалось установить связь с 14-й кавалерийской дивизией, с которой мы опять вскоре воссоединились. В это время в районе Лодзи кипели ожесточенные бои. В некоторых местах наши и немецкие части настолько перемешались в результате упорных боев, что по рассказам очевидцев обозы наши и противника временами сталкивались на дорогах и мирно следовали каждый к своим частям.
Через несколько дней после моего прибытия в полк я получил приказание отправиться с сотней пограничников, которой я временно командовал, в район гор. Брезины. В задачу мне вменялось наблюдение за этим городом и за действиями нашей пехоты в этом районе. Прошло уже несколько дней, как я разместил свои посты и разъезды в районе этого города и ежедневно посылал в штаб дивизии донесения. Однажды мне пришлось послать донесение несколько необычного характера: как-то утром начальник одного из разъездов, унтер-офицер, прибыл ко мне лично и доложил, что, находясь с своим разъездом недалеко от гор. Брезины, он заметил двигающуюся к городу колонну численностью приблизительно в батальон пехоты. Так как ему было известно, что город занят противником, он подъехал и доложил об этом начальнику колонны. Начальник колонны ответил унтер-офицеру, что их полк только что получил от перебежчиков — евреев сведения о том, что город покинут противником, и его батальону приказано занять город. Батальон продолжал движение и, как только он втянулся в город, мой унтер-офицер услышал яростную ружейную и пулеметную стрельбу и вслед за тем увидел отходящий в беспорядке наш батальон. Было ясно, что сведения об оставлении города являлись ложными.
Вскоре после занятия города Брезины нашими войсками, немцы тайно вошли ночью в город и захватили в плен штаб нашей пехотной дивизии. Конечно, и на этот раз не обошлось без предательства. В эту злосчастную ночь в Брезинах ночевали случайно начальник штаба 14-й кавалерийской дивизии генерал-майор Залесский, нашего полка ротмистр Соколовский и поручик Гарнага, 14-го гусарского полка поручик Воробьев и несколько молодых корнетов, только что выпущенных из кавалерийских училищ. Полк наш помещался в это время во флигелях императорского охотничьего дворца в гор. Бялы. По рассказу ротмистра Соколовского, который ночью вернулся в полк, дело произошло следующим образом: все они были на пути в штаб 14-й кавалерийской дивизии. Прибыв к вечеру в гор. Брезины, они решили там переночевать и зашли в находившийся в городе штаб пехотной дивизии. Их приняли очень любезно, отвели помещение, чтобы переночевать, и уверили в полной безопасности. Ночевали они все в одной большой комнате. Ночью ротмистр Соколовский проснулся от какого-то неясного шума, подошел к окну и увидел очертания немецких касок. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что вся улица запружена немецкой пехотой. Он немедленно разбудил всех, и они бросились вон из дома. Автомобиль и также коней, которых привезли с собой молодые корнеты, пришлось, конечно, бросить. Выбежали во двор и через заборы и дворы бросились врассыпную куда глаза глядят. Очутившись уже в поле, увидели скачущих казаков и просили взять их с собой, но те отказались. На шоссе попалась телега с пехотными солдатами, в которую им удалось примоститься. Таким образом они добрались до гор. Скерневицы, а ротмистр Соколовский в гор. Бялу, где находился наш полк. Не все, однако, ушли из гор. Брезины благополучно: поручик Гарнага и митавец Воробьев попали в плен.
Упорные бои под Лодзью все продолжались, и много доблести было проявлено с обеих сторон, но немцы все же начали постепенно выходить из кольца наших войск, в которое они попали. В эти дни мне пришлось наблюдать великолепную атаку одного из наших второочередных пехотных полков. Насколько помню, когда я подъехал к цепям этого полка и спросил название полка, они мне ответили, но название полка совершенно изгладилось из моей памяти, помню лишь, что этот второочередной полк был сформирован в Бессарабской губернии. С бьющимся сердцем и с чувством восторга смотрел я, как цепи этого полка, равняясь, как на параде, ровным и бодрым шагом атаковали немецкие позиции. Немцы занимали опушку леса, перед которой расстилалось обширное поле, совершенно открытое. Не ложась и не сгибаясь под сильным артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем цепи полка ворвались в лес. Несколько минут, а может быть даже секунд неприятельский огонь был настолько част, что все сливалось в один общий рокот, а затем, как по команде волшебного жезла, все стихло. Лишь изредка раздавались отдельные выстрелы. Как я узнал потом, этот доблестный полк захватил в этом бою немецкую батарею и много пулеметов. Наша 14-я кавалерийская дивизия тоже пыталась в этот день атаковать немецкую батарею, но атака не была успешной, так как впереди бугра, за которым находилась батарея, было топкое болото, и кони начали вязнуть в нем. Понеся небольшие, к счастью, потери, дивизия оттянулась к лесу.
Наконец гор. Лодзь был очищен от немцев и занят нашими войсками. Странно было читать газеты и распоряжения немецких властей, еще накануне занимавших город. Особенно, я помню, поразили меня своим языком проникнутые глубокой ненавистью к России прокламации польских «соколов», сражавшихся на стороне наших врагов. Черной неблагодарностью отплатила нам Австрия за помощь, оказанную ей во время венгерского восстания, разжигая ненависть к России среди малороссов — галичан и поляков. Остается только пожалеть, что на Венском конгрессе Император Александр 1-й взял герцогство Варшавское вместо Галиции и Червонной Руси, положившись на дружбу окружавшей его польской аристократии и знати: князей Чарторийских, Велепольских и других, и короновавшись царем польским. Получив исконные русские земли удельного периода, мы не имели бы трех польских восстаний, не имели бы сильного вероломного соседа и, кто знает, история России пошла бы может быть по другому пути. В смысле стратегическом Россия прикрывалась бы от Австрии высоким горным кряжем Карпатских гор. Польские восстания подстрекались и субсидировались иностранными государствами, в особенности Францией и отчасти Северной Америкой, с целью ослабить могущественную русскую Империю. С приобретением герцогства Варшавского мы приобрели также и несколько миллионов евреев, и с этого момента объединенные усилия мирового масонства и еврейства были направлены главным образом на разрушение православной самодержавной русской Империи. Их усилия увенчались успехом в 1917 году, и состав первого революционного правительства в России красноречиво говорит за себя.
Во время боев под Лодзью большую помощь немецким войскам оказывали немецкие колонисты, в большом количестве населявшие этот район. Находясь с разъездом в этих местах, мне часто приходилось сталкиваться с ними и необходимо отметить их крайне враждебное отношение к нашим войскам. Укрывательство немецких солдат и офицеров, заведомо ложные сведения, которыми они снабжали наши войска, отказ в продовольствии и вызывающе дерзкое поведение, все говорит к излишней доверчивости к ним русского правительства. Жалобы на возмутительное поведение немецких колонистов мне приходилось слышать и от многих других офицеров.
Заглянул я в эти дни в пехотные окопы. Просидел у пехотинцев несколько часов. Случилось так, что в это время на горизонте маячили немецкие цепи, которые, однако, вскоре залегли на приличной дистанции, попав под огонь наших батарей.
Стояла уже глубокая осень, и становилось холодно. Части нашей дивизии вскоре получили особую задачу, и мы перешли в район реки Пилицы, где полки дивизии заняли в спешенном строю боевой участок на реке Питице. Здесь мы впервые познакомились с огнем тяжелой артиллерии. Весь наш участок был изрыт огромными воронками, и нельзя сказать, что вид этих воронок был бы приятен нам. Особенно неприятны были полет и разрыв этих снарядов ночью. Сначала некоторое время высоко в воздухе слышен характерный, поющий свист, который все усиливается и все ближе надвигается на вас и вдруг заканчивается оглушительным взрывом. От тяжелой артиллерии в этот период войны не спасали никакие укрытия, а потому все избушки в нашем районе были пусты и часто исковерканы. Сотни сменялись на позиции каждые три дня. Потери у нас были, к счастью, небольшие. Война начала постепенно из маневренной превращаться в позиционную. И мы и немцы закреплялись на занятых местах. Начиналась зима, и боевые действия постепенно замирали после предыдущих боев, тяжелых для обеих сторон. У нас в дивизии поползли слухи, о том, что ввиду недостатка офицеров в пехотных частях, пехота будет впредь пополняться и кавалерийскими офицерами.
Наши 4-сотенные 14-й и 15-й пограничные зонные полки, входившие в состав 14-й кавалерийской дивизии, были настолько потрепаны за время с начала войны, что численный состав их был ничтожен, маршевых пополнений мы не имели, а потому распоряжением штаба дивизии были переформированы и образовали сводный дивизион. Каждый пограничный полк составил одну сводную сотню. В скором времени эти сводные сотни пограничного дивизиона вошли временно в состав 14-го уланского Ямбургского полка, так как три эскадрона этого полка были в отделе, в распоряжении пехотных частей.
Зима была уже в полном разгаре, когда на Рождество я получил отпуск на несколько дней и отправился в Варшаву. Приятно было после долгого перерыва и лишений на фронте опять очутиться в большом городе, остановиться в комфортабельной гостинице «Полония». Эта гостиница нравилась мне особенно еще и потому, что можно было снять номер из двух комнат с балконом, выходящим на всех этажах во внутренний зал — столовую и обедать и пить чай на этом балконе, слушать музыку и видеть всех присутствующих, не сходя вниз, в столовую. Приятно было вечером побывать в оперетте и вспомнить доброе старое время. Новый Год встречали в общей компании офицеров нашего и 15-го полка, находившихся в отпуску.
Новый год принес нам, пограничникам, целый ряд перемен. Не успели мы выехать обратно на фронт, как получили известие, что наш пограничный конный дивизион выходит из состава 14-й кавалерийской дивизии и переходит в район Варшавы, в распоряжение инженерных войск. Нам разрешалось оставаться в Варшаве до прибытия дивизиона. Все мы с большим сожалением расставались с 14-й кавалерийской дивизией, с которой пережили много за время совместной боевой жизни.
Наконец наш дивизион прибыл в район г. Варшавы. Здесь каждая сводная сотня получила отдельный район. В задачу нашу входило наблюдение за строющимися полевыми укреплениями. Это был весьма скучный период нашей жизни, который разнообразился только редкими поездками в Варшаву. Вскоре мы перешли в гор. Слоним, где по-прежнему находились в распоряжении инженерных войск. Инженеры наши работали во-всю, возводя великолепные укрепления. К сожалению, нашей пехоте за всю войну редко приходилось использовать эти укрепления, так как большей частью обстоятельства складывались так, что эти укрепления не совпадали с позициями, которые приходилось занимать во время отхода, и было досадное чувство бесполезности затраченных усилий и денег. С другой стороны, никто, конечно, не мог предвидеть, что наш отход из Польши примет такие стихийные размеры.
Весной 1915 года я получил предписание отправиться со взводом пограничников в распоряжение военно-инженерного отдела при штабе 2-й армии. Эта командировка меня очень обрадовала, так как вносила некоторые разнообразие в довольно скучное занятие наблюдать за рабочими на разных сооружениях военного характера и давала, кроме того, возможность провести некоторое время в условиях комфорта, которого мы лишились с тех пор, как покинули Ченстохов. Через несколько дней я уже был в Варшаве, где немедленно представился моему временному начальству и получил распоряжение поместить свой взвод в расположении Отдельной гвардейской кавалерийской бригады («Лазенки»), а сам снял номер в старинной (еще со времен Наполеона) «Английской гостинице», предвкушая «благоденственное и мирное житие».
Увы, мечты мои разлетелись прахом: на третий день пребывания в Варшаве я получил приказание немедленно вернуться в сотню. В тот же день я погрузил своих людей и коней в товаро-пассажирский поезд и быстро вернулся в сотню. Здесь я узнал, что наш сводный пограничный дивизион будет переброшен в гор. Новоалександрию для формирования нового пограничного полка. В скором времени нас перевезли в этот город, куда постепенно прибывали пограничники и кони для формирования полка, получившего название «15-й пограничный Сандомирский конный полк».
Два месяца спустя формирование полка уже заканчивалось, и я получил разрешение командира полка съездить на несколько дней в Варшаву. Я знал, что немцы теснят наши части на Западном фронте, но в Варшаве все было спокойно, жизнь текла нормально и не было заметно никаких признаков смятения или эвакуации. Пробыв в Варшаве несколько дней, я собирался выехать обратно в полк. Накануне отъезда я был в театре и удивился, что примадонна варшавской оперетки Мессаль не участвовала в спектакле, хотя в нем участвовал ее партнер Редо.
Рано утром следующего дня я получил из полка телеграмму с приказанием немедленно вернуться в полк. К моему удивлению, на вокзале было сильное оживление. Стоял наготове поезд с саперной командой, имевшей задание в случае надобности взрывать при отходе железнодорожный путь и сооружения, имеющие военный характер. Оказывается, Варшава предназначалась к сдаче, но была эвакуирована так скрытно, что местное население ничего об этом не знало. Спустя некоторое время наш поезд отошел, и вскоре мы прибыли в Седлец, где в это время находился штаб 2-й армии. Я встретил здесь прикомандированного к штабу армии ротмистра нашего полка Полковникова, и он отвез меня на мотоциклете в штаб 25-го армейского корпуса, в состав которого вошел наш 15-й пограничный Сандомирский конный полк в качестве корпусной конницы. Только благодаря тому, что я оставил в полку свой адрес в Варшаве, я спасся и не попал в плен.
Как я узнал потом, передовые части немецких войск заняли Варшаву поздно ночью после того, как я погрузился в поезд. Впоследствии я также узнал, что некоторые офицеры, ночевавшие в варшавских гостиницах, были арестованы довольно странным образом. Было приказано их не будить, а к номерам их были поставлены немцы — часовые. Я воображаю ужас и удивление этих офицеров, когда они проснулись и пожелали выйти!
В заключение хочу сказать несколько слов по поводу изменений в мобилизационном плане и о подготовке к войне Отдельного Корпуса Пограничной стражи, которые были введены за несколько лет перед войной. Согласно прежней организации конные пограничные сотни ежегодно, после учебных сборов и сотенного учения, сводились в 4-сотенные конные полки и прикомандировывались к кавалерийским дивизиям, совместно с которыми они участвовали в подвижных сборах и проходили службу разъездов, разведывательную, полковые ученья и т. д. Таким образом в случае войны, принимая на себя первый удар противника, они были более или менее хорошо подготовлены к первым боевым столкновениям, тем более что состав нижних чинов корпуса был отменно хорош в смысле одиночного бойца, привыкшего к самостоятельной деятельности. Надо сказать также, что в Отдельный Корпус Пограничной стражи принимались новобранцы только грамотные, и не принимались евреи.
Последние годы перед войной полковая организация и участие в подвижных кавалерийских сборах были отменены. С объявлением войны в 1914 году конные пограничные сотни, сведенные случайно и разнообразно в полки, дивизионы и отдельные сотни, оказались без пополнения, так как не имели своего запасного полка, который был сформирован лишь год спустя в с. Воейково, Пензенской губернии. Исключение составляли 5-й Горджинский и 6-й Таурогенский пограничные конные полки, вошедшие на формирование новой кавалерийской дивизии совместно с 20-м драгунским Финляндским полком и полком Офицерской Кавалерийской школы. Другим исключением был Хотинский пограничный конный полк, потерявший во время конной атаки на венгерскую пехоту более 2/3 своего состава и получивший пополнение из кавалерийского запасного полка. За эту атаку Хотинскому пограничному конному полку был по Высочайшему повелению пожалован полковой штандарт. К сожалению, подвиг этот не был, по-видимому, отмечен в военной литературе. В Хотинском конном пограничном полку я прослужил несколько месяцев, уже во время революции, и об этой атаке хотинцев мне рассказывали офицеры полка. Полком командовал барон фон дер Рекке, коренной офицер 2-го лейб-гусарского Павлоградского полка.
Как я уже говорил выше, только после года войны был сформирован Запасный пограничный конный полк и только тогда пограничные конные полки стали получать маршевые сотни для пополнения убыли в полках. Кроме того, Запасный пограничный полк имел еще и другое назначение: в военном министерстве было решено несколько изменить после войны организацию кавалерии, выделив из состава кавалерийских дивизий казачьи полки и заменив их новыми конно-егерскими полками. Казачьи полки предполагалось свести в отдельные казачьи дивизии. В связи с этими предположениями в Запасном пограничном конном полку готовился кадр для будущих конно-егерских полков. По окончании войны все конные пограничные полки переименовывались в конно-егерские, восстанавливая таковые уже существовавшие ранее в русской кавалерии.
Посколько мне известно, все эти изменения и новая форма конно-егерей были уже утверждены Государем Императором, но увы, предначертаниям этим не было суждено сбыться! Темные интернациональные силы интенсивно работали над разрушением ненавистного им православного русского государства, и больше всего они боялись, что Россия закончит победоносно эту войну. Усилия их увенчались успехом, и вспыхнувшая в феврале 1917 года революция вырвала победу из рук русской Императорской армии.
П. Маковой
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| Https://evtan.ru https://evtan.ru монтаж котельных частных домов под ключ по доступной цене. evtan.ru |
Похожие статьи:
- 14-й Пограничный Конный полк в 1914 году. – П. Маковой
- 14-й Конный Пограничный полк в 1914 году (Продолжение, №105). – П. Маковой
- 42-й пехотный Якутский полк в гражданской войне. – Подполк. Чернопысский
- Хроника «Военной Были» ИЗВЕСТИЯ О ВОЕННЫХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ РОССИЯН
- На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
- Памяти трагически погибших офицеров одного полка. – А. Волков
- 24 пехотный Симбирский генерала Неверовского полк (окончание). – В. Е. Павлов.
- 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
- 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк (окончание). – Л. Шишков.
Loading ...