ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Воспоминания 1913-1914.

Большую часть времени юнкера занимала не так строевая подготовка, как подготовка теоретическая, — прохождение целого ряда академических предметов, состоявших, как я уже упомянул выше, из лекций, репетиций и практических занятий. Предметами в 1-м спе­циальном классе и преподавателями в моем 1-м отделении были: военная администрация и тактика — Ген. штаба кап. Баев; артиллерия — подполковник Мордвинов; фортификация — полковник Астафьев; топография —… к моему стыду, не могу вспомнить, кто был преподава­телем; военное законодательство — подполк. Савченко; военные уставы — поручик Халту­рин; гигиена — училищный врач Савин; рус­ский язык — полковник Кравченко; немецкий язык — поручик Юргенсон и Закон Божий — протоиерей о. Копецкий. Упоминая предметы и преподавателей, хотелось бы немного оста­новиться на них.

Генерального штаба капитан Баев прибыл в училище летом 1913 года, и это был его пер­вых! класс по администрации и тактике. Был он уже в летах, осетин по происхождению, то­лько что отбывший строевой стаж после Ака­демии. На лекциях по администрации он при­держивался предписанного программой учеб­ника и из его рамок старался не выходить, об­ращая особое внимание на важные для будуще­го молодого офицера места, как правила пись­моводства, знакомство со Сводом Военных за­конов и т. д. По тактике же, хотя он и придер­живался предписанного курса (учебник такти­ки Бонч-Бруевича), он имел свои идеи и всег­да припоминал упомянутые в предисловии к полевому уставу слова Петра Великого: «Не придерживайся устава, как слепой стены». Был он оригинальным и интересным препода­вателем и, несмотря на присущую ему пунк­туальность, старался предмет тактики оживить многочисленными примерами и этим заинтере­совать юнкеров. Незадолго перед тем утверж­денный «Устав полевой службы» был для не­го настольной книгой и руководством, при лек­циях устав всегда лежал на столе. К нему, од­нако, он относился иногда критически в том смы­сле, — насколько устав сможет быть успеш­но применим на войне. Особенно он обращал внимание на охранение походного порядка и на биваке. Позже, когда вспыхнула война 1914 года, он стремился на фронт, чтобы увидеть, как теория проводится на практике.

Подполковник Мордвинов — преподава­тель артиллерии, артиллерист — академик. Курс артиллерии 1-го специального класса имел целью дать юнкерам основные данные о бал­листике, стрельбе, о взрывчатых веществах и т. д. Предмет, до известной степени, скучный, но подполк. Мордвинов с его мягкой речью, немного картавивший, заинтересовывал слу­шателей и из скучной сухой баллистики и дру­гого материала делал прекрасный час лекции. Жалею, что мне не удалось встретиться с ним в Галлиполи, где он преподавал в одном из военных училищ.

Совсем другой тип преподавателя представ­лял собой полковник Астафьев. Полковник инженерных войск, подтянутый, с пенснэ на носу, своим видом он производил сразу впе­чатление строгого, сухого, недоступного учителя. Таким он, по моему мнению, и был. Не было у него дружеского подхода к юнкерам, и отношение к нему юнкеров было разное. Был он требовательным, точным и этого желал от юнкеров. «Наставление по самоокапыванию» было основой курса фортификации в 1-м спе­циальном классе; точная формулировка окопа, точные размеры, профиль и чертежи (на доске ли при репетиции или в тетради домашних работ) были нужны для получения хорошего балла. В конце курса, из года в год, задава­лась домашняя работа (времени на исполне­ние ее давалось около месяца): давался план и описание долговременного укрепления, каж­дому юнкеру указывался определенный учас­ток и он должен был приготовить чертежи в заданном масштабе всех профилей и планов своего участка. Всем юнкерам 1-го специаль­ного класса (всех 4-х отделений —около 110 юнкеров) давался план одного и того же укреп­ления и, конечно, не мог быть найден для каж­дого из юнкеров отдельный участок — оди­наковые участки обыкновенно получали не­сколько юнкеров. По традиции это было изве­стно, начиналась беготня по ротам и многие искали задачу, подобную своей. В результате, во многих случаях получалось общее решение и чертежи у юнкеров, имевших то же задание, были одинаковые. Полк. Астафьев при провер­ке, конечно, легко распознавал мошенничест­во, и в результате бывал колоссальный по­гром: большинство юнкеров имело «единицы» — «колы». Самый высший балл был 6. Полу­чал его тот, у которого Астафьев чувствовал более или менее самостоятельную работу (меж­ду прочим, эта процедура повторялась из года в год). Злобным он, однако, не был и вредить юнкерам не хотел. Случай с укреплением и слу­чай лично со мной, о котором расскажу позже, это подтверждают. В связи с его строгим и су­хим видом, вспомнился мне случай с юнкером Я. Авашем, моим земляком, о росте которого я писал раньше. Аваш был в общем классе, где Ас­тафьев преподавал математику. Астафьев всегда в начале учебного года знакомился в классе со всеми новыми юнкерами, — спрашивал фа­милию и какую школу кончил (между прочим, гимназистов он не уважал особенно, вероятно в предположении, что они не знают математи­ки и не умеют чертить; реалисты же для него были более приемлемы). И вот, при знакомст­ве в классе полк. Астафьев подошел к Авашу и спросил его фамилию. Аваш громким голо­сом, не соответствующим его росту, браво от­ветил: «А-ваш, господин полковник!» Аста­фьев, удивленный как будто дерзким отве­том или вопросом, как ему показалось, сказал несколько раздраженно: «Я спрашиваю ВА­ШУ фамилию, юнкер!» Аваш невозмутимо ответил опять в том же духе. Тут уже Астафь­ев не выдержал и более строго задал свой воп­рос. Наконец, при общем смехе и к большому удовольствию Астафьева, недоразумение выя­снилось: Астафьев не понял и подумал, что Аваш спрашивал: «А как ваша фамилия?» Впоследствии, в 1918 году полк. Астафьев стал во главе военно-учебных заведений «Центра­льной Рады» Украины (короткое время).

Военная топография была предметом очень важным в программе 1-го специального класса. Предмет этот меня очень интересовал и вспо­минаю с каким удовольствием я занимался чер­чением условных знаков (не только для себя, но и для других), планов, чтением карт, поз­же — съемкой. Но вот, как ни странно, не мо­гу вспомнить, кто же был моим преподавате­лем. Помню хорошо, что пособием служил ли­тографированный учебник, составленный ген. Зыбиным, а дальше — память изменила. Пре­подавателями, вообще, были ген. Зыбин и подполк. Лоссиевский. Удивительнее всего то, что были не только классные занятия (лекции и репетиции) и практические домашние работы, но и съемки. Балл имел я высокий и теперь стыдно, что не могу ничего сказать о своем пре­подавателе, тем более что предметом этим я интересовался.

Военное законоведение хотя и преподава­лось подполк. Савченко, — отличным лекто­ром, очень образованным и знающим свое де­ло, — не производило большого впечатления на юнкеров и, как можно было наблюдать, ин­терес к этому предмету был лишь постольку, поскольку он был обязательным и нужно было отвечать на репетициях. Полковник Савченко, высокого роста, в брюках на выпуск, с мягки­ми манерами, производил впечатление универ­ситетского профессора; такое впечатление бы­ло у меня и позже, спустя несколько лет, ког­да мне пришлось слушать его лекции по зако­новедению на штаб-офицерских курсах в ла­гере Галлиполи (1921 г.)

Знание военных уставов является одной из основ военного образования. Без основате­льного знания устава дисциплинарного, уста­ва внутренней службы, устава полевого, уста­ва строевой службы, устава стрелкового и дру­гих нельзя себе представить молодого офи­цера, который с первых же шагов своей служ­бы столкнется с их положениями. На знание уставов и их применение обращалось у нас очень большое внимание, и разбирались все детали. Преподавателем и ответственным за знание их был наш курсовой офицер, пору­чик Халтурин. Хороший строевик, знаток ус­тавов, он строго оценивал знания юнкеров.

Остальные предметы — военная гигиена, русский и немецкий языки и Закон Божий — предметы обязательные и необходимые, к  глубокому сожалению, не были поставлены на высоту, которой они требовали. Казалось, и преподаватели не подходили к ним серьезно, а юнкера, конечно, пользовались этим, что мож­но наблюдать в каждой школе. Репетиций и экзаменов по этим предметам не полагалось, и знания юнкеров контролировались только воп­росами в классе.

Военная гигиена преподавалась училищ­ным врачом, доктором медицины Савиным. Дол­голетний врач училища и хороший знаток сво­его дела (хотя по специальности он был гине­кологом), он не встречал со стороны юнкеров особого интереса к его предмету и, к сожале­нию, он сам своими лекциями не оживлял это­го интереса.

Русский язык преподавал полк. Кравчен­ко, помощник инспектора классов. Читал он скучно лекции по русской литературе, писали мы небольшие классные сочинения, но я не уверен, что все это прибавляло что-нибудь к знаниям юнкеров.

Поручик Юргенсон, курсовой офицер 2-й роты, был одновременно и преподавателем не­мецкого языка. Если мы вспомним способ пре­подавания немецкого языка в России в сред­них учебных заведениях до войны, то в учи­лище оно мало чем от него отличалось. Пре­подавание немецкого языка, несмотря на свою важность, имея в виду соседство Германии и Австрии и их соперничество с Россией, вооб­ще было поставлено в средних школах очень низко. Почему-то все преподаватели немецко­го языка были добрыми и нетребовательными. Так было и в училище. Добрый и нетребовате­льный поручик Юргенсон вел курс, как каза­лось мне, так, чтобы не очень сильно утруждать юнкеров, принимая во внимание, вероятно, что многие из них не имели достаточного зна­ния основ немецкого языка. На уроках пере­водили мы какую-то книжечку об осаде Плевны в русско-турецкую войну (военное содер­жание, по-видимому, для получения запаса немецких военных слов). Не зная многих обык­новенных слов, все сводилось к переводу са­мим преподавателем, незнакомые слова запи­сывались, но пользы это не приносило. Могу сказать по своему личному опыту: немецко­му языку в гимназии мне не пришлось научи­ться много по причине, указанной выше; в училище моих знаний не прибавилось. В тече­ние всего курса я был вызван для перевода не больше двух раз, — моя фамилия, видимо обес­печивала знание немецкого языка.

Наконец, остается предмет Закона Божия. Преподавал его академик, священник 10-го гусарского Ингермандландского полка, о. Копецкий. Юнкера слушали лекции вниматель­но и почтительно, но результат был небольшой.

Теперь я хотел бы вспомнить о своих одно­кашниках-юнкерах моего 1-го отделения.

О приблизительном составе моего класса я кое-что сказал раньше. В классе были юнке­ра 1-й роты. Перед тем, как начать писать эти строки, я мог вспомнить из всего класса толь­ко 13 фамилий, а именно: Тимофеев, Рошковский, Домбровский, Тихонов, Федоровский Шклярук-Леонкевич, Вознюк, Джевелло, Конев, Попов Григорий, Курнавин, Филиппов и еще одного, отчисленного из училища раньше про­изводства, юнк. Катца. Получивши позже от кап. С. Руанета (юнкера 3-й роты, ныне уже покойного) полный список произведенных со мной 1 октября 1914 г., я к вышеуказанным могу прибавить только семь фамилий, а имен­но: Веселовский, Добровольский, Хвоинский, Алещенко, Приходько, Борзяков и Плескачев. Это выходит почти две трети класса. Призна­юсь — немного. Остальные фамилии как-то потерялись за эти годы. Объясняю это тем, что с первой группой приходилось в классе и в ро­те больше сталкиваться. Как же они мне сей­час вспоминаются?

Начну с Федоровского, старшего в классе и самого старшего в классе по возрасту (28 лет). Выделялся он своей выправкой, фигурой и холеными длинными усами (перед поступлени­ем в общий класс училища он был несколько лет вольноопределяющимся). Своим, до изве­стной степени, надменным взглядом на моло­дых юнкеров (особенно новичков) — он не все­гда был симпатичен.

Шклярук-Леонкевич, родом из Ломжи, си­дел со мной на одной парте, сосед по строю на левом фланге; по характеру с большим поль­ским налетом; был не плохой. Вознюк, кажет­ся, бывший семинарист, сидел в классе за мной и сосед по строю, скромный, был уже в возра­сте. Джевелло — осетин, казак Терского каза­чьего войска, еще с общего класса был другом Вознюка, и мой коллега в последнем ряду на левом фланге роты; был темпераментным, но хорошим товарищем. Конев — первого взвода, высокого роста, худой и отличавшийся тихим, ровным и спокойным характером. Попов Гри­горий — один из левофланговых роты, боль­шой флегматик; таковым он остался и позже, когда я его встретил случайно в Галлиполи в 1.921 году (был он в Техническом полку). Кур­навин — родом из г. Владимира, отличался сво­им «володимирским» выговором, был хоро­шим товарищем, впоследствии стал лихим ка­валеристом, встретил я его в лагере в Галли­поли в 1921 году на богослужении в нашей Алексеевского полка церкви; он был в Дроз­довской конном дивизионе. Филлипов — ро­дом с Поволжья, бывший учитель, отличался феноменальной, исключительной памятью, ус­тавы он знал на память (никогда не ошибал­ся, если его перебивали); позже, на следующем курсе он стал старшим в нашем классе и фе­льдфебелем 1-й роты (поступил он в учили­ще со стороны в 1-й специальный класс); тру­доспособность его была изумительной: иног­да в четыре часа утра можно было его видеть с книжкой, ходящим вперед и назад в кори­доре около околодка (его любимое место). Ти­мофеев, Рошковский, Домбровский и Тихонов — четверка, дружившая еще с общего класса, все 3-го взвода и всегда имевшие общие инте­ресы (первые три были родом из Могилева). Тимофеева мне удалось встретить в Галлиполи, где он был командиром роты в Александров­ском военном училище.

Наконец, еще о тех семи, которых я вспомнил из списка. Веселовский — киевлянин, серьез­ный и симпатичный юнкер, впоследствии взвод­ный — старший портупей — юнкер. Доброво­льский — кажется, родом из Мелитополя, бо­льшой франт, и он, вероятно, единственный из нашего выпуска купил себе саблю при произ­водстве (был большим поклонником кавале­рии; не знаю, почему он не пошел по кавале­рии). Хвоинский — из новичков, тихий, спо­койный юнкер. Алещенко — высокий, помню фамилию, но боюсь его описывать, чтобы не ошибиться. Приходько — отличался своим гру­бым голосом и своим медленным способом ре­чи, симпатичный. Борзяков был из новичков; как и я, имел в одной из рот брата в старшем классе, ходил развалистой походкой и наукой интересовался постольку, поскольку это было необходимо. Плескачев — фамилию помню, но не могу себе его представить сейчас.

Выше я упомянул фамилию юнкера Катца. Был он из новичков, окончивший гимназию в г. Орле. Его фамилия, его тип, его фигура не производили впечатления о русском происхож­дении, но, однако, он был православным. Был он моего взвода, ходил раскачиваясь, как мед­ведь, его спокойствие было исключительным и ничем нарушить его нельзя было, плохой балл он принимал всегда с невозмутимым спо­койствием. Кончил он плохо: после экзаме­нов в апреле, он был отчислен в часть, как не­успевающий.

Вот кого сохранила моя память сейчас. Прошло, правда, более пятидесяти пяти лет со дня нашего производства и немудрено после всего пережитого забыть о некоторых. Не знаю, живы ли те, фамилии коих я упомянул; жи­вы ли и прочтут ли мои строки о них? Пусть примут их как доброе воспоминание о них. Кто знает, какая судьба выпала всем на долю?

— великая и гражданская войны взяли свои жертвы, а тем, кто оказался в зарубежье, нужно было строить жтиь с начала. Из всех упомянутых я встретил после производства только Тимофеева, Попова и Курнавина — в Галлипо­ли, а во время войны, кажется в 1916 году, около г. Дубно, — Шклярука-Леонкевича, ког­да он ехал из запасного батальона на фронт (он взял вакансию в Омский воен. округ). Встре­чи эти были короткими, к сожалению. Позже я узнал, что Тимофеев скончался в Швейца­рии, Джевелло во Франции, а Домбровский погиб в 1918 году в польском корпусе в бою с большевиками.

Первым моим непосредственным началь­ником в роте был мой отделенный, младший портупей-юнкер Дьяченко — симпатичный и простой человек. Взводным был старший пор­тупей —. юнкер, уже в летах, фамилию кото­рого сейчас не могу вспомнить, но, во всяком случае, был он очень симпатичным и, может быть, слишком добрым к юнкерам. Фельдфе­белем первое время был Короткевич, позже — Заремба (почему, — напишу дальше). Оба были разного типа: — первый был хорошим строевиком, второй больше академиком, Ко­мандиром роты, как я упомянул выше, был гвардии капитан Григорович — офицер очень серьезный, строевик и «не оставлявший про­ступков без наказания». Курсовыми офицера­ми роты были штабс-капитан Егоров (старше­го курса) и пор. Халтурин.

День проходил за днем: классные занятия, строевые занятия, подготовка к репетициям, репетиции, исполнение домашних работ, — все это занимало целый день. За своими заботами о лучшем усвоении науки и получении луч­шего балла, мы не замечали, как шла заботливая и кропотливая работа нашего начальства о хле­бе насущном, — о нашем пищевом довольствии, о нашем обмундировании.

Пищу в училище юнкера получали четы­ре раза в день, и никто не мог пожаловаться на недостаток. Заготовка продуктов, составле­ние меню, распределение продуктов и т. д. — производилось довольствующей ротой, коман­дир которой обращал самое серьезное внима­ние на то, чтобы все шло гладко и не было бы жалоб.

В неменьшей мере обращалось внимание на обмундирование юнкеров. В здании училища, вне службы, юнкера носили гимнастерку, ша­ровары и сапоги; на строевые занятия выходи­ли в гимнастерке или вицмундире (мундир без галунов), в наряд полагалось одевать мундир (2-го срока). Это обмундирование было, конеч­но, поношенное. Другое дело, — обмундирова­ние выходное или парадное. В этом отношении проявлялась особая забота со стороны началь­ства, до начальника училища включительно. Гимнастерки, мундиры, шинели, шаровары, сапоги — все это точно пригонялось по фигуре юнкера. Для мундиров и шинелей для каждо­го юнкера бралась мерка, шилось в училищ­ной швальне, и два раза, в присутствии ротно­го командира, производилась примерка. Окон­чательная пригонка происходила в присутствии начальника училища. С сапогами, правда, не всегда было очень точно, но юнкерам разре­шалось иметь для ношения вне службы (в от­пуску) собственные выходные сапоги, и боль­шинство юнкеров заказывало их на стороне, в городе (тогда была ужасная мода — твердые голенища: сколько натерпелись мы, надевая и снимая их). Пригонка обмундирования была готова к училищному празднику.

Время проходило быстро, подошел ноябрь месяц, и к другим заботам прибавилась забота о предстоящем праздновании училищного праз­дника и, в связи с этим, принятие присяги и вопрос об устройстве бала.

Училищный праздник отмечался 26 ноября, в день св. Великомученика Георгия Победонос­ца, он же день Ордена Св. Георгия. День праз­дника должен был быть исключительным по своей программе: вечером накануне — присут­ствие в церкви на вечерне с панихидой по скон­чавшимся воспитанникам училища, утром — подготовка к параду (чистка киверов, пуговиц, сапог и т. д.); выход на плац, вынос знамени, парад всего батальона с молебном и принятием присяги юнкерами нового приема. Парад закан­чивался церемониальным маршем — прохож­дением рот развернутым фронтом. После па­рада был торжественный и обильный обед в присутствии начальника училища и всех офи­церов. День кончался балом. Первая часть про­граммы дня — парад и обед — не так интере­совала юнкеров, как завершение дня — бал. Бал был событием в жизни училища и больше был делом самих юнкеров. Украшение комнат и всех помещений на первом этаже, включая и столовую в нижнем этаже, производилось ру­ками юнкеров: рисовались картины, приво­зились деревья, делались гирлянды и т. д. Классные отделения принимали вид уютных гостиных, столовая украшалась и превраща­лась в буфет со множеством разной снеди и только Сборный зал, ярко освещенный, с бле­стящим паркетом, оставался свободным для танцев. Подготовка к балу и ожидание училищ­ного праздника как-то затмевали другое, не менее важное для нас, — приближение рожде­ственских праздников и отпуск домой.

Настал торжественный день праздника. На­строение у юнкеров приподнятое, особенно у новичков: первый парад, присяга и, вообще, торжественность обстановки всего предстояще­го дня. Приготовления прошли благополучно ; отделенные и взводные делают последнюю про­верку, фельдфебель волнуется, приходят офи­церы, командир роты, — проверяют опять при­гонку обмундирования, блеск киверов, пуговиц и блях поясов. Выходим на плац. Роты выстраиваются, и парад начинается прибытием на­чальника училища и выносом знамени. Моле­бен, и молодые юнкера принимают присягу — момент для каждого из нас не только торжест­венный, но, главное, ответственный: с этого момента каждый из нас становился солдатом, принимая на себя обязательства, от которых могла освободить только смерть. Момент, дей­ствительно, очень важный, принимая во внима­ние, что присяга принималась сознательно и по собственной воле. Церемониальный марш прошел отлично, начальник училища остался доволен. Торжественный обед — обильный и сытный — прошел также хорошо и, наконец! — наступил вечер с балом. Юнкера в парадной форме сошли на первый этаж; кто имел особую службу, — заняли свои места. Начали съезжа­ться гости, местные, из Чугуева, и приезжие

— из Харькова и соседних городов. Было мно­го интересных девиц, приглашенных юнкера­ми, жены наших офицеров, офицеры-ингерманландцы с женами, — гостей, в общем, было достаточно. Началось веселье, танцы, и так продолжалось до поздней ночи. Балом все ос­тались довольны. Еще несколько дней после бала, бал был предметом разговоров юнкеров.

Но, к сожалению, бал не остался без по­следствий. Для нашей роты праздник окончил­ся не совсем благополучно. Некоторые юнкера, по случаю ли праздника или для подъема на­строения, обзавелись спиртными напитками и втихомолку выпили в ротном помещении; между ними был и наш фельдфебель Короткевич. Совершенно неожиданно в помещение роты пришел командир роты капитан Григоро­вич. Короткевич, отстраняя дежурного по ро­те юнкера для рапорта, предстал перед коман­диром роты и заплетающимся языком пытал­ся рапортовать. На другой день приказом по училищу Короткевич был разжалован в юнке­ра, а на его место фельдфеблем был назначен командир 2-го взвода старший портупей-юн­кер Заремба. Короткевич все же кончил учи­лище младшим портупей-юнкером, будучи произведен незадолго перед разбором вакансий.

Событие с Короткевичем несколько омра­чило праздник и жизнь нашей роты, но скоро все вошло в свою колею, и быстро начали при­ближаться рождественские каникулы с отпу­ском домой. Наконец, 22 декабря настал и этот день, и все юнкера — кто имел куда ехать — отправились в отпуск. Получили мы новенькое обмундирование, кивера в коробках, штыки (бердана) и все необходимое и после тщательного осмотра — сперва дежурным по роте, а потом дежурным по училищу офицером — от­правлялись на станцию Чугуев, а оттуда в Ха­рьков, место разъезда во все стороны. Я с бра­том и еще несколькими юнкерами сели в Харь­кове в поезд в направлении на Крым.

Дома нас уже ждали, и так начались рожде­ственские каникулы. Все детали сейчас трудно вспомнить, но во всяком случае время было использовано, как это было возможно, и забо­ты, которые мы имели или предстояли нам в училище, отошли на задний план. Подготовка моя к репетиции по фортификации, которая должна была быть 7 января, т. е. на другой день по возвращении в училище, отошла также на заданий план и откладывалась со дня на день Отпуск, однако, не обошелся без неприятности: прогуливаясь как-то по улице со знакомыми, я несколько поздно отдал честь. Полковник был, очевидно, обижен, остановил меня, пого­ворил серьезно и приказал доложить курсово­му офицеру о происшедшем. Две недели про­бежали незаметно и вечером 6 января нужно было уже явиться в училище.

Вечером 5 января выехали мы из Симоферополя, но неспокойно было на душе: надо мной, как Дамоклов меч, висели две вещи — репети­ция по фортификации и замечание полковника. Дома для фортификации (нужно было выу­чить материал к нескольким § § из наставления по окопному делу) времени было более чем достаточно, но вероятно, по лености, отклады­вал со дня на день и, таким образом, осталась единственная возможность заняться этим предметом в поезде — езды ведь 22 часа. Ста­рался, выходило как-то не совсем хорошо. За­мечание полковника также беспокоило меня, хотя брат меня и успокаивал.

Вечером 6 января, после десяти часов, мы благополучно прибыли в Чугуев. Все засыпа­но глубоким снегом, большой контраст с пого­дой в Крыму. На станции, по традиции, уже ждала юнкеров масса дровней, окрестные кре­стьяне всегда знали о возвращении юнкеров в это время и съезжались из соседних дере­вень. В самый последний момент (И часов ве­чера) являлись юнкера дежурному по учили­щу офицеру с рапортом о прибытии.

Следующий день, 7 января, начался обыч­ным порядком и для меня ожиданием репети­ции по фортификации. В дороге, при всем же­лании, устав мне не шел в голову, в училище же уже было поздно доучивать. С неприят­ным чувством я ждал репетиции тем более, что раньше имел хороший балл. Со строгим видом явился в класс полк. Астафьев. Вызвал Алещенко и меня (первых по алфавиту), и задал нам вопросы. Написал я вопросы на доске, и тут началось мучение: подготовка к ответу. Начертил я на доске профиль окопа правиль­но, размеры дал правильные и еще что-то на­писал, как подробность. Когда Алещенко был готов, пришел мой момент и полк. Астафьев строгим голосом произнес: «Докладывайте». Душа у меня, как говорится, была в пятках. Начал я что-то «докладывать» неуверенно, но выходило, к сожалению, мало определенного. Кое-что сказал, но смущение было полное. Сму­щен был, как мне показалось, и сам полк. Астафьев. В классе — тишина. Помолчал Аста­фьев немного, подумал, посмотрел на меня, вероятно с сожалением, и спокойно сказал: «Чертеж хорош, размеры правильные, но… садитесь, юнкер». Сам я был, как ошпарен­ный, остальные смотрели на меня с сожалени­ем — наверное будет «кол». Но, как я сказал раньше, был полк. Астафьев строгий, но не вредный, — в результате оказался не «кол», а «шестерка», т. е. удовлетворительно. Я не верил своим ушам, когда Федоровский, читая баллы после репетиции, прочел против моей фамилии «шесть». Надо полагать, Астафьев принял во внимание мой высокий балл перед тем.

Итак, фортификация, против ожидания, прошла благополучно, теперь второе дело — замечание полковника. Здесь, должен призна­ться, была борьба — доложить или не доло­жить поручику Халтурину, пройдет или не пройдет, написал полковник в училище или нет… Другие юнкера советовали молчать. Вско­ре по приезде был урок «уставы», который вел поручик Халтурин. Урок начался с опро­са, кто как провел праздники. Я не удержался и доложил, что произошло со мной в отпуску. Посмотрел на меня сочувственно Халтурин, усмехнулся и промолвил: «Хорошо, если хо­тите, так возьмите себе один наряд в не оче­редь». Видно было, что я сам себя наказал. Это было мое первое наказание.

(окнчание следует)

В. Альмендингер

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(2 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Https://ashtoria.ru https://ashtoria.ru ткань для штор блэкаут. ashtoria.ru

Похожие статьи:

• Чугуевское военное училище. – В. Альмендингер
• Чугуевское Военное Училище (Окончание). – В. Альмендингер
• Письма в Редакцию. (№111)
• «Щипонос». – П.В. Шиловский
• Обзор военной печати (№109)
• Штабс-капитан В. Д. Парфенов. – Анатолий Векслер
• Юнкера. – В. П.
• Письма в редакцию (№115)
• Николаевское Инженерное училище. – А. Шварц