(Выписка из «Биографий офицеров 5-го гусарского Александрийского Ее Величества полка»)
Подполковник Сергей Дмитриевич Кожин
1903 год. Осень. Кому не памятны первые впечатления молодого офицера, прибывшего к месту своей службы после юнкерской беспечности: и непонятный страх, и робость, и желание быть таким же, как все, все это заставляет напряженно прислушиваться, приноравливаться и быть на чеку. Ввиду некомплекта офицеров в полку, естественными разговорами были предположения, в какой эскадрон этого молодого офицера назначат? А так как в Александрийском полку по установившемуся обычаю как людей, лошадей, так и офицеров назначали в эскадроны не только по росту, но и по «мастям», то догадки, зачастую, даже почти всегда, совпадали с предположениями. В эскадрон Ее Величества назначали высоких, видных офицеров-брюнетов, во 2-ой стройных блондинов, в 3-ий и 4-ый — небольшого роста, коренастых брюнетов, в 5-й, как тогда говорили, «разномастных» и в 6-й здоровых и неуклюжих. Лошади распределялись по эскадронам также по росту, мастям и отметкам: в эскадрон Ее Величества — кони вороные, без отметин, во 2-ой белоногие и с проточинами, или звездами на лбу, в 3-й и 4-й караковые, в 5-й отмастки и в 6-й рослые лошади всех категорий.
Пишущему эти строки предполагалось, что службу придется нести в № 3-м или 4-м эскадроне, так как и рост и «масть» для сего были подходящими. Новые приятели запугивали меня 4-м эскадроном. Говорили, что командир эскадрона, ротмистр Кожин, строг, криклив и, порою, своеволен и даже несправедлив; говорили, что солдаты боятся его, как огня и что бьются об заклад, что больше двух-трех недель я в 4-м эскадроне не прослужу и буду проситься, под тем или иным предлогом, перевестись в другой эскадрон, «на что уже такие служаки, как корнеты Пулевич и Хондзынский, и те не выдержали и перевелись» повторяли многие, окончательно запугав меня. Была у меня какая-то смутная надежда, что я попаду в № 3-й эскадрон, к ротмистру Прейн, человеку хорошо знающему службу и мягкому в обращении. Надежде этой не было суждено осуществиться и приказом по полку я был назначен в № 4-й эскадрон.
Ночь прошла в тревоге и волнении. В полдень следующего дня, в парадной форме, я робко позвонил к своему первому эскадронному командиру в полку. Вошел. Отрапортовал. Очень ласково и любезно встретил меня ротмистр Кожин и представил меня своей жене, Софье Александровне. После нескольких вопросов об училище, об общих знакомых, о моих родителях и т. д., Кожин пригласил меня в свой кабинет, усадил меня, и вот, приблизительно, что он мне сказал в этот, очень памятный для меня день: «Ну, корнет», заикаясь, начал Кожин, «итак, с завтрашнего дня мы начнем службу. Прошу не опаздывать на занятия. Я Вам поручаю 16 человек разведчиков, с коими Вы должны будете заниматься как строем, так и в классе. Я сделаю сегодня распоряжение, чтобы в 8½ часов утра завтра смена разведчиков была бы уже готова. Вам в помощь будет дан прекрасный унтер-офицер Шустов (впоследствии — вахмистр № 5-го эскадрона), у которого Вы узнаете все подробности эскадронной жизни. К этому времени Вам будет поседлана лошадь, конь Острогомец (в Великую войну был ранен в голову и ослеп), и Вы с разведчиками займетесь ездой на большом плацу, в открытом манеже. Быть может я тоже к этому времени приеду». Кожин пожелал мне удачного начала моей службы, мы попрощались, я поцеловал ручку Софье Александровне и совсем с приятным чувством вернулся домой, уже совершенно уверенный, что Кожину приписывают совершенно неосновательно эпитет «собаки».
Утром, к назначенному времени я был в эскадроне. Мне отрапортовал унтер-офицер Шустов, бравый, румяный, с сильно заломленной на правое ухо фуражкой. Солдаты с любопытством меня осматривали. Все они были сильно загорелыми после летних маневров, окончившихся в этом году в середине октября. Лишь только смена разведчиков была выведена мною в поле, на котором манеж обозначался невысокими навозными валиками и лишь только смена первый раз прошла круг шагом, чтобы размять лошадей, мною была подана команда «сокращенной рысью!», как вдруг унтер-офицер Шустов доложил мне: «Едут командир эскадрона!» Ротмистр Кожин, как-то изогнувшись своей длинной фигурою и болтая ногами на неровных стременах, крупной рысью подъезжая к смене, во все горло закричал: «Шагом, шагом!». Смена была мною остановлена, я скомандовал «Смирно!» и рапортовал: «Господин ротмистр, смена разведчиков № 4-го эскадрона производит езду в манеже». Не обращая внимания на мой рапорт, Кожин, заикаясь и захлебываясь слюной, продолжал кричать «К-к-корнет, Вы так мне всех лошадей загоняете, пожалуйста занимайтесь на шагу, а не рысью, лошади и так похудели после маневров! А ты что это торчишь!», обрушился он на Шустова: «Сколько раз тебе было сказано заниматься только на шагу!». Шустов стоял в струнку, никто возражать и оправдываться не мог. «Корнет, прекращайте езду, на сегодня довольно!». Смена построена, спешена и отправлена в эскадрон. Я с командиром эскадрона оставался в манеже, смущенный, и не смел сказать, что рысью смена совсем не занималась, все то занятие продолжалось не более десяти минут, со всеми указаниями и поправками.
Ротмистр Кожин начал говорить первым: «Вот что, б-б-батенька, я Вам скажу: Вы — молодой человек, а всякий молодой человек должен ухаживать за барышнями, бывать на балах, танцевать, развлекаться, а уж тут, в эскадроне, дело у нас налажено, вахмистр знающий и хороший, и Вы побольше присматривайтесь к нему и к взводным. Конечно, на учения и в эскадрон не опаздывайте, а уж строевое обучение вахмистр тонко понимает». Я со всем соглашался, прикладывая руку к козырьку, но и думал, неужели же я ни к чорту не гожусь для того, чтобы обучить 16 человек разведчиков?.. «Ну, а теперь, б-б-батюшка, мы с Вами достаточно сегодня поработали и пора позавтракать и выпить рюмку водки». Согласившись и с этим, я снова откозырял.
По дороге домой, проходя мимо эскадрона, Кожин не мог, чтоб не разнести кого-нибудь: попало вахмистру за то, что у кобылы «Подманки» зачесан хвост, попало взводному 1-го взвода Ильину за то, что штрафованный Барков снова с подбитым глазом, попало Мингалееву за оторванный крючок на воротнике, словом, попало всем, кто попадался на пути, а путь был не велик, всего шагов сто.
Ротмистр Кожин занимал хорошую квартиру в доме Шмидта, где жило большинство офицеров полка и особенно семейных. Жил он со своей женой на 3-ом этаже. Как только мы стали подниматься по деревянной темной лестнице, как Кожин заорал: «С-ссонюрочка, завтрак готов?». Откуда то сверху послышался голос высокого сопрано: «Готов, готов, Сережа». В передней нас встретила Софья Александровна, а денщики сняли с нас оружие и пальто. «Ну, Сонюрочка, вот мы и поработали сегодня с корнетом, немножко холодно, так чего-бы нам выпить только?» «Сейчас, сейчас, Сережа», захлопотала Софья Александровна, «попроси корнета в гостиную, а я сейчас все приготовлю». В гостиной мы сели в удобные кресла, и хозяин предложил мне прекрасную толстую папиросу. «Ну, корнет, завтра утром Вы займетесь с разведчиками «словесностью» в классе, а уж езды завтра не будет. Сегодня лошади размялись, а завтра уж пусть отдохнут. Надо беречь тела, скоро предстоит смотр начальника дивизии, генерала Козловского, пусть там проповедует офицерская кавалерийская школа, что лошадям нужна ежедневная работа в поле, да еще на широких аллюрах. Им там хорошо, лошади у них худы, а говорят — втянуты, да и гвардейскую дачу еще дают лошадям. А я скажу так: прежде чем жирная лошадь похудеет, так худая подохнет». И Кожин весело смеялся над любимой его поговоркой. В общем весь наш первый разговор сводился к «телам» лошадей, и отсюда я вывел заключение, что «тела» играют самую важную роль. Пытался я возражать, но тут же получил в ответ, что «это, батенька, истина, и уж положитесь на мою опытность». После этого возражать, конечно, не приходилось, все разбивалось о рутину.
Стол в столовой был прекрасно сервирован. Много закусок: и горячие грибки в сметане, и сосиски в пюре, и крошечные пирожки с капустой были поданы раньше, чем денщик внес и поставил перед хозяйкой большой супник с пельменями. Водка была трех сортов: простая, сливянка и перцовка. Попробовали и то, и другое, и третье. Скоро стало как то жарко, но уютно и весело. Разговор шел сначала о службе, об эскадроне, о прошедших недавно маневрах. Потом перепрыгнул Кожин в Тверскую губернию, в Калязин, откуда он был родом. Софья Александровна любезно угощала и была искренне радушна. Не знаю, после какой по счету перцовки или сливянки Кожин оказался совсем не таким страшилищем, каким его представляли. Интересно он передавал о том, как в последний раз его встречали в Калязине, куда он ездил в отпуск: «Встречали меня крестьяне с хлебом и солью, все были одеты по праздничному, и в церквах звонили колокола». Я невольно улыбнулся, подумав, что хозяин увлекается, но он, проглотив румяный пирожок, добавил: «А Вы знаете, почему мне в Калязине такой почет? Потому что Святой Угодник Макарий Калязинский — мой ближайший предок». Я не усомнился в сей истине, подтвержденной и Софией Александровной. Отсюда стала мне понятной религиозность Кожина, его дружба с полковым священником, Отцом Алексеем Ершовым, тоже уроженцем Тверской губернии, и причины почему Кожин состоит бессменным ктитором полковой церкви, где не в тон подпевает всегда певчим, а иногда и священнику. Ушел я домой в прекрасном расположении духа и за часы, проведенные с Кожиным, совершенно освоился со своим командиром эскадрона.
Утром, в классе, я объяснял любопытным разведчикам «условные знаки» и знакомил их с элементарной топографией. Прочертил я условные знаки на черной доске мелом: здесь были дороги грунтовые, проселочные и обсаженные деревьями и с канавами, были и указатели дорог, и лес, и кустарник, и, конечно, корчма. Словом, все то, что требовалось, чтобы уметь читать простую карту. Объяснил, спросил, вижу, что усваивают быстро. Перешел на горизонтали, и в это самое время вошел закутанный в белый башлык эскадронный командир, поздоровался с разведчиками и сел за отдельный стол слушать мою лекцию. Я не смущался и продолжал объяснять горизонтали как можно проще и понятнее. Кожин внимательно слушал. «К-к-корнет, прекрасно, прекрасно, прекрасно!» троекратно повторил Кожин, «а что это Вы рисовали на доске?». «Это условные знаки». «Ну, теперь, батенька, Вы спросите ребят об условных знаках, понимают ли они?». Я стал по очереди спрашивать, и все отвечали без запинки. Кожин сам не верил тому, что видел. В один урок и так хорошо отвечают! Кожин был вне себя от восторга, благодарил меня и ребят, а, выходя, шепнул мне, что надеется, что разведчики его будут на смотру бригадного генерала Грекова первыми в полку. Кожин полетел в полковую канцелярию, которая потихоньку называлась у нас «брехаловкой» и всем встречным и поперечным говорил: «Ну и офицера я получил! всех за пояс заткнет! как здорово объясняет «условные знаки» и какие-то горизонтали!». Словом, все шло как нельзя лучше.
В один осенний день разведчикам был назначен по расписанию выезд в поле. Утро было туманное, серое, с пронизывающим холодным ветром и всегда дальновидный вахмистр Иван Филиппович Кузнецов распорядился одеть смену разведчиков в полушубки дубленой кожи. Для того, чтобы выйти на Турекское шоссе, проходить надо было через весь город Калиш и мимо командира эскадрона, и случилось так, что ротмистр Кожин, имея привычку вообще рано вставать, стоял в это время у окна. Подходя к его квартире, разведчики подтянулись, подобрали лошадей и машинально поворачивали головы в сторону командирских окон. Заметив Кожина у окна, я скомандовал «смирно!». Окно вдруг с треском распахнулось, и Кожин во все горло закричал: «Корнет, корнет, что Вы делаете? В такую погоду надели полушубки! Ведь они от дождя покоробятся! Так Вы мне весь цейхгауз испортите. Скорее назад в эскадрон и никакого выезда сегодня в поле не делайте. На сегодня — занятия в классе!» Взяв руку под козырек, я на рысях повел разведчиков обратно, думая, что Кожину показалось будто бы на дворе дождь. Но ни одна капля не упала на солдатские полушубки. Возражать было нельзя, и только становилось жаль, что сегодня сильно попадет вахмистру Кузнецову.
Будучи старшим ротмистром, чуть ли не самым старшим во всей армейской кавалерии, Кожин 19 октября 1906 года был, наконец, произведен в подполковники и вскоре сдал эскадрон ротмистру князю Георгию Эвлиановичу Эристову. Кожину же, как младшему штаб-офицеру в это время, было поручено заведывать тактическими занятиями с офицерами. Эта отрасль занятий в полку была нелюбима. Руководители ли были виноваты, что не могли заинтересовать, или было что-нибудь другое, но мы вообще мало занимались этой наукой. Обыкновенно вечером, перед ужином, все собирались по записке полкового адъютанта в офицерском собрании, делились впечатлениями дня, рассказывали друг другу последние новости или анекдоты и, в лучшем случае, кто нибудь читал полевой устав или устав внутренней службы. Кожин, конечно, на первых порах хотел улучшить это дело и довольно ревностно с первых же шагов заставил нас писать примерные диспозиции и приказы. Все это делалось как то шутя, на диспозициях иногда встречались карандашные рисунки женских головок или ножек, а подписи писались почему то на итальянский манер, например: Авалов-Авалиани, Топорков-Топорчини и т. д.
Но вот вскоре произошло неожиданное событие: взволнованный полковой адъютант Беккер объявил нам, что послезавтра приезжает корпусный командир, генерал от кавалерии Шутлеворт, со специальной целью, проверить тактические занятия офицеров. Это неожиданное известие поразило Кожина как громом. За маленьким отдельным столиком у буфета в офицерском собрании этот вопрос обсуждала небольшая группа старших офицеров. Каждый что либо советовал Кожину: князь Эристов посоветовал сегодня же всем собраться и сообща решить какую нибудь задачу, заранее заготовить диспозицию и распределить роли; штабс-ротмистр Параскивогло советовал разложить как можно больше топографических карт на биллиарде и… втереть очки начальству; ротмистр Лялин советовал ничего не делать, а главное, «не дрейфить», а ротмистр Вержбицкий, скосив калмыцкие глаза в сторону и подставляя правое ухо, — на левое он был глух, — слушал советы и думал, наверно, что Кожин «влопался» и уже не будет ему конкурентом на смотру молодых солдат. Словом, думали, гадали и нагадали так, как советовали Эристов и Параскивогло. Собрались, написали диспозицию, понатыкали цветных булавок на карту, разложенную на биллиарде и стали ждать. Приехал корпусный командир в назначенный час, поздоровался со всеми и спросил, кто заведует тактическими занятиями. Вот теперь ротмистр Вержбицкий и подумал: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина, а подать сюда Землянику!». Кожин вышел вперед и, заикаясь сильнее обыкновенного, сдавленным голосом ответил: «Я, Ваше Высокопревосходительство». «Очень приятно», начал генерал, теребя и так всклокоченную в кольца бороду, под которой виднелся Владимир 3-ей степени, а ниже, на груди засаленного сюртука, красовался Георгиевский крест, «так вот, я вам всем расскажу», продолжал генерал, «когда я был помоложе, то в моем полку тоже занимались мы этой ерундой — тактическими занятиями. Не любили мы эти занятия. А если иногда приезжало высшее начальство на проверку, так мы обыкновенно собирались накануне, раздавали всем роли, заранее заготовляли приказания, донесения и т. д., словом, никогда ничего не делали, а потом, вдруг, накануне приезда начальника, решали. И всегда все благополучно сходило. Советую и вам, господа, так же делать. Как Вы думаете, подполковник Кожин?» «Так точно, Ваше Высокопревосходительство, совершенно верно; мы тоже так сделали, вчера собрались, и у нас все уже готово», отвечал, улыбаясь, Кожин. Командир полка, полковник граф Шувалов, незаметно дернул Кожина за рукав. «Ах так? В таком случае, мне нечего здесь делать», сказал корпусный командир и почесал свою бороду. Кто-то еще дернул Кожина, стараясь этим объяснить ловушку генерала. Кончилось все немою сценой из «Ревизора». Все медленно отправились в столовую, где в вазах был ароматный крюшон и много хороших, вкусных вещей. Пахло ананасом. Смеялись все, а особенно смеялся корпусный командир, которому что-то весело рассказывал ротмистр Вержбицкий. Вся эта история прошла бесследно и никакого соответствующего «приказа» не последовало. Корпусный командир лишь поинтересовался потом, почему все фамилии на донесениях по-итальянски.
Редко приходилось встречать более хлебосольную семью, чем семья Кожиных. При всяком случае приглашались гости, питья и еды всегда бывало вдоволь и все было вкусно. В день Веры, Надежды и Любви у них всегда было много приглашенных. Имениннице-хозяйке всегда преподносилось много цветов, поздравляющих всегда приглашали к столу, и кушанья сменялись бесконечно. В этот день в доме Кожиных всегда чувствовалась какая-то торжественность и патриархальность. Из «знатных» гостей в этот день бывали губернатор Новосильцев, Вице-губернатор Пильц, прокурор Окружного Суда Скарятин и управляющий акцизными сборами Колосов, словом, генералитет. Бывали, конечно, и все однополчане включительно до корнетов.
Однажды, в такой день, когда после водки перешли на хорошие вина, и разговоры стали веселее и шумнее, а хозяин с удвоенной энергией подливал вино в недопитые бокалы, Кожин, наливая вино в бокал полкового священника, отца Алексея Ершова, друга молодых его лет, стал, заикаясь, вспоминать прошлое: «А помнишь, батя, когда мы с тобой были молоды? Я помню, ты всегда говорил мне: «женюсь на богатой, женюсь на богатой!», а в результате, что-же? женился на бесприданнице!». Все стали прислушиваться, а матушка, жена отца Алексея, Юлия Федоровна, сидела поодаль и улыбалась. Батюшка не выдержал, хотел оправдаться и косо поглядев на Кожина, не задумываясь ответил: «Ну знаешь, Сергей Дмитриевич, и ты тоже хорош Всегда говорил мне: женюсь на красавице, женюсь на красавице!, а какого бобра убил?» Никто не ожидал подобного конфуза, некоторые переглянулись, другие опустили глаза в тарелку, а красавица Наталия Михайловна Зыкова не смогла сдержать себя, фыркнула и разразилась истерическим смехом. Софья Александровна была женщина весьма тонкого ума и, конечно, быстро сумела обратить все в веселую шутку, а «батя» был очень доволен, что всех повеселил.
В полку С. Д. Кожин вел жизнь старого помещика: в эскадроне хотя и бывал каждый день, но долго не оставался, придерживаясь того взгляда, что во всем необходимо хозяйское око. В свободные часы, а их было у него много, он отдыхал, перечитывая «Новое Время» и целый день пил чай с лимоном, поджидая приближения часа завтрака, обеда или ужина. Нововведений в эскадроне не признавал и был, как тогда говорили, «завзятым рутинером». Военной литературой он интересовался мало и споров о ней не любил, зато мог говорить бесконечно о «телах» лошадей и вспоминать благодарности по службе. И если в его эскадроне тяжело было служить, то только тем, кто хотел хвастнуть своими знаниями и показать свой авторитет. Если же исполнять все требования командира «не мудрствуя лукаво», то в № 4-м эскадроне при Кожине служить было далеко не трудно.
С. Д. Кожин вышел в отставку в 1911 году. Теперь он доживает свой век в Калязине и сильно нуждается. Давно уже нет о нем никаких вестей. Кожин был бездетным. Из его родственников мне известны: племянница, Ольга Николаевна Смирнова (из Москвы), которая вышла замуж за Александрийского полка поручика Курта Арвердовича Вильде, и штабс-ротмистр Хоэцкий. Через последнего, в Париже, в 1933 году, я получил последние сведения о. С. Д. Кожине и через него же отправил от Объединения Александрийских гусар 200 франков своему эскадронному командиру, зная о его нужде. Получил ли он эти деньги, мне неизвестно.
ИСТОЧНИКИ:
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Уланы Цесаревича под Красным. – Юрий Солодков.
- Действия уланского Цесаревича полка в бою под Фридландом. – Полковник Вуич 1-й
- Российские солдаты. – Полковник Попов
- 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк. – Л. Шишков
- Письма в редакцию (№115)
- Киевские гусары в войну 1914-17гг. (Окончание) – Ротмистр Протопопов
- Моя служба в офицерских чинах (Продолжение, №115). – К. К. Отфиновский
- 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк (Продолжение, №111). – Л. Шишков
- Киевские гусары в войну 1914-17 гг. – Ротмистр Протопопов
Loading ...