ВОЕННАЯ БЫЛЬ

С моим командиром батареи Михаилом Ми­хайловичем Киркиным я был знаком еще до войны. Он был женихом моей соученицы в музыкальном училище гор. Житомира Мари­анной Эразмовной Кандыба. Хотя наше зна­комство и было только «шапочным», я был все же очень рад, когда по окончании Нико­лаевского артиллерийского училища попал по воле судеб под его командование. Человек он был очень добрый, вежливый со всеми, до последнего солдата, а его храбрость и благо­родство я оценил впоследствии, во время вой­ны и революции. Единственный его недоста­ток заключался в том, что он заикался. По­этому, когда мы получили известие о «бес­кровной революции» и об отречении Госуда­ря от престола, он просил меня, только что окончившего университет юриста, сообщить об этом нашим солдатам и объяснить им зна­чение происшедшего.

Мы, на фронте, сознавая нашу ответствен­ность, относились к этой катастрофе не так легкомысленно, как это было в тылу, и не радовались беспечно «свободе», свалившей­ся на Россию. Перед фронтом солдат я ска­зал поэтому, что безумно устраивать револю­цию во время войны и что не может быть свободы всякому поступать так, как ему взду­мается, когда Родина в опасности, и что вся­кий русский должен продолжать исполнять свой долг, где бы он ни находился.

Солдаты молча выслушали мою речь и молча разошлись. Я спросил потом телефо­ниста Шевченко, самого интеллигентного из наших солдат, как они приняли мою мысль. Он ответил мне, что все поняли все, но бы­ли только удивлены, что слышали это от ме­ня, которого они считали раньше «социалис­том». На мой вопрос, откуда солдаты это взя­ли, Шевченко сказал, что когда мы вышли на фронт, я хотел будто бы жить с солда­тами в землянках для орудийных номеров.

— Что же они все-таки думают? — спро­сил я у Шевченко.

— Номера, запасные из полтавцев, сказа­ли, что вы говорили правильно, а молодежь, разведчики, говорят: «Посмотрим, что даль­ше будет!».

История с земляками случилась в Гали­ции, под Станиславовом, где мы стали на по­зицию возле одной деревни. Заведующий хо­зяйством реквизировал для меня одну хату, а бабы — галичанки подняли такой вой, что я решил ночевать с орудийными номерами, чтобы не стеснять мирное население. Но ко­гда я пришел в землянку, там не оказалось ни одного солдата, а фельдфебель Гора ска­зал мне, что мое присутствие стесняло бы сол­дат. Так мое «хождение в народ» и кончи­лось, бабы же, получив две «трешки», быст­ро успокоились. Потом не только офицеры, но и все солдаты жили по хатам, и один из них даже женился на местной галичанке, так как в деревне этой мы простояли довольно дол­го.

На первых, после революции, порах «да­льше» ничего не произошло. Фронт держал­ся, но однажды немцы нащупали нашу батарею на позиции, которая была нам указа­на штабом, и зверски нас обстреливали в про­должение восьми часов. Первой же бомбой был тяжело ранен Шевченко, сшиблены два перископа и разбиты щиты. Следующей же ночью мы перевезли батарею на другую по­зицию, которую уже выбрали сами.

Началась подготовка к «наступлению Ке­ренского». Навезли мaccy артиллерии, тяже­лой, мортирной и легкой, огромное количество снарядов и принялись долбить днем и ночью Дзике Ланы, превратившиеся за время без­действия после отречения Государя в настоя­щую крепость с крытыми траншеями, убе­жищами, казематами и т. д. После 10-днев­ной подготовки гора была совершенно изры­та снарядами и началось «наступление». На­ша пехота свободно заняла два ряда траншей противника, вывела из казематов оглушен­ных австрийцев и… остановилась. Тут-то и ска­залась «свобода». «Свободные» воины оста­новились перед третьим рядом траншей и на­чали митинговать, решая, что делать дальше, слушаться ли начальства и идти ли в дальней­шее наступление. Операция в общем была сорвана, а дней через десять немцы подвез­ли подкрепления и перешли в наступление са­ми. Так кончилось это знаменитое наступле­ние, и весь фронт начал постепенно спол­зать на границу 1914 года между Россией и Австрией. А наш степенный фельдфебель Го­ра, до «свободы» беспрекословно исполнявший все приказания, заявил мне, что нам не надо «ни анексиев, ни контрибуциев, и стало быть воевать незачем».

Пропаганда сделала свое разрушающее мо­раль дело, личная ответственность каждого сменилась решениями толпы солдат на ми­тингах, руководимых опытными агитаторами, приказом № 1-й офицерство было лишено вся­кой власти и начался повальный отъезд в тыл. Уехали заведующий хозяйством пору­чик Ирдан, Георгиевский кавалер Николаев, старший офицер Крашенников — после того как солдаты хотели отобрать у него оружие. Уехал в штаб армии и фронта за получени­ем инструкций капитан Киркин, исчез коман­дир дивизиона полковник Дроздов.

Остался на батарее я один со своими пол­тавцами — запасными и молодежью — разведчиками, с полным хозяйством, прекрасным конским составом и четырьмя орудиями.

Тем временем немцы продолжали постепен­но теснить нас без боев, наводя страх на наших солдат своими авионами. Наших же самолетов, кроме однажды одного «Ильи Муромца», мы не видели.

Наконец мы остановились у деревни Сатанов, где находился большевистский корпус­ный наш комитет, который своей демагогиче­ской политикой окончательно развалил части и дискредитировал оставшийся командный со­став наших двух других батарей.

Наблюдая все это и отчаявшись дождать­ся возвращения капитана Киркина, я посове­товался с еще оставшимися офицерами ди­визиона и дивизионным адъютантом поручи­ком Наркевичем и решил уйти на соединение с организовывавшимися в тылу украинскими частями, потому что оставаться дальше на фронте было немыслимо. Немцы приближа­лись каждый день. Но большевики были в курсе моих намерений, и комиссар нашего 41-го армейского корпуса при встрече заявил мне тоном, не допускающим возражений: «Если вы, товарищ, двинете вашу батарею без моего разрешения, то будете нести ответствен­ность перед революционным трибуналом».

Мне оставалось только поблагодарить его за предупреждение, и в ту же ночь, при 20-градусном морозе я повел свою батарею по фронту, на юг, чтобы «замести следы». По до­роге мы встретили 2-ую батарею нашего диви­зиона, которая уходила на север, в Польшу. Через два дня мы прибыли на станцию Деражно, и я просил начальника станции дать мне состав, чтобы везти батарею на Киев. Началь­ник станции сказал мне:

— Помилуйте, смотрите сами, что делает­ся! Свободных составов у меня нет, все ушли в Киев, а если бы и были, то солдатня сейчас же занимает все поезда. Все бегут са­мотеком, с отпусками и без отпусков, и вам не дадут ничего погрузить, а тем более орудия и лошадей. А вот в 20 верстах отсюда, в городе Летичеве, стоит украинский кавалерийский полк. Двигайтесь туда и соединитесь с ним.

Поблагодарив начальника станции, я про­телефонировал командиру этого полка, не помню уже ни чина, ни фамилии его, и он мне ответил: «Приезжайте сюда, примем вас с удо­вольствием».

Я сообщил об этом солдатам, но, увидев железную дорогу и поток солдат, стремящих­ся в тыл, они заявили мне, что если батарея не будет отправлена поездом, они самостоя­тельно отправятся по домам и поэтому жела­ют, чтобы я написал бы им отпуска.

— Хорошо, — ответил я им, — я напишу вам отпуска, но прежде перевезите мне бата­рею в Летичев завтра же, а там я найду людей (в надежде на кавалеристов).

Ночью мой вольноопределяющийся будит меня и говорит, что наши солдаты на станции, где ждут первого поезда.

Иду на станцию. Говорю им: «Как вам не стыдно, вы же обещали мне перевезти батарею, и я даже выдал вам вперед отпускные бумаги. Вы меня обманули!».

Солдаты ничего мне не отвечают, отвора­чиваются от меня и прячутся за спины других.

Утром я увидел, что у меня осталось всего человек 15 разведчиков, и звоню опять коман­диру кавалерийского полка, рассказываю о пре­дательстве моих солдат и прошу его прислать мне людей для перевозки батареи. В ответ он говорит мне: «Переезжайте сами, а здесь мы все уладим».

В тот же день я пересылаю по частям всю батарею с разведчиками в Летичев, где нас по­мещают в начисто разграбленном помещичь­ем фольварке и для ухода за лошадьми на­значают восемь пленных чехов.

Я еду к бравому командиру:

— Батарея здесь! Давайте мне людей!

— А вот мы соберем сейчас нашу полковую раду (совет), что рада решит, то и будет.

На раде поднялся настоящий вопль: «Вой­на кончена и мы все едем домой!»

Так я и остался со своими пятнадцатью раз­ведчиками, с батареей и лошадьми, но без людей и уже без денег, так как почти все суммы были истрачены на довольствие людей и на фураж. Что было мне делать? Я решил ехать в Бердичев, в штаб Юго-Западного фрон­та. Приехав в Бердичев, являюсь в штаб. Спрашиваю, где Главнокомандующий? Отве­чают: «Здесь, вот в той комнате». Странно! Нет часовых, никто не докладывает. Стучу в дверь.

— Войдите!

Вхожу и вижу — стоит знакомый мне по 41-му армейскому корпусу поручик Петренко.

— Рад вас видеть поручик, — говорю ему, — я хотел бы видеть Главнокомандующего.

— Главнокомандующий — это я, — отвеча­ет Петренко. — Что же вы хотите?

Тогда я объясняю ему, что у меня есть чудесная батарея, с полным конским соста­вом, но без людей. Есть только 15 разведчи­ков. Дайте мне людей, и я буду в вашем распоряжении.

— Видите ли, говорит он, — вы имеете 15 надежных людей, а я и этого не имею. А орудий вокруг Бердичева валяется сколько угодно и лошадей тоже. И все они дохнут с голода. Приезжайте ко мне с вашими развед­чиками, а батарею бросьте там, где она нахо­дится.

— Хорошо, — говорю я. — Дайте мне при­каз об этом.

— Приказа я дать вам не могу, это лишь мой вам совет. А вы поступайте как хотите.

— Очень жаль, — отвечаю ему, но бросить без приказа вверенную мне батарею я не могу. Кроме того, что я — офицер, я еще и юрист и чувство ответственности у меня слиш­ком велико. И разведчики мои могут не со­гласиться на такое решение вопроса. Честь имею кланяться!

Я вернулся в батарею с чувством челове­ка, потерявшего последнюю надежду на спа­сение. Сейчас же по возвращении я собрал местный совет из «повитового старосты» (го­родского головы) и других влиятельных граж­дан города, и они подписали мне свидетель­ство о том, что ввиду создавшихся условий и приближения немцев, я должен был де­мобилизовать батарею, сняв и зарыв замки с орудий и снаряды, и передать все имущест­во и конский состав в распоряжение особой городской комиссии. Все это так и было сде­лано. Когда лошадь переходила в распоря­жение комиссии, к ней подбегал очередной мужик из толпы, хватал лошадей под уздцы и уводил без всяких других формальностей, теперь ненужных. Свобода так свобода!

Мне осталось только написать отпуска моим верным разведчикам, поместить всю батарей­ную канцелярию на подводу, купить у го­родской комиссии пару батарейных же ло­шадей и уехать за 200 верст отсюда к моим родителям, в город Острог, объезжая по до­роге подозрительные села.

Подъезжая к Острогу, я встретил настоя­щую украинскую конницу в высоких папа­хах с красными китицами.

— Кто едет?

— Бывший командир бывшей батареи!

— А пишущая машинка у вас есть?

— Нет!

— Ну проезжайте!

А через два дня, в Остроге, стук в дверь и в комнату входит мой пропавший коман­дир капитан Киркин.

— Я все время шел за вами по пятам, опрашивая окрестных жителей, — сказал он мне. — Все, что вы предприняли, я знаю и все одобряю. Иначе вы не могли поступить, и я сделал бы то же самое. А теперь я дол­жен спешно уходить от вас «по шпалам». Немцы уже в Ровно, и поездов нет. Не могу даже остаться у вас переночевать.

Я дал ему одну из лошадей, и он уехал. По­том мы встретились с ним в Киеве, где я работал под его руководством для Доброво­льческого движения. Большевики его расстре­ляли. Это был настоящий герой, спокойно и со своей доброй улыбкой пошедший навстречу своей смерти.

Владимир Лисенко.

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(1 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Из воспоминаний командира Конной батареи. – А. Левицкий
• 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
• Хроника «Военной Были» (№114)
• Елочка. – Владимир Новиков.
• «Гебен» был на русских минах 16 октября 1914 года. – А. Н. Пестов
• ТАВРИЧЕСКИЕ ГРЕНАДЕРЫ. – В. Н. Биркин
• Конная атака 14 августа 1915 г. под господским двором «Жмуйдки». – Игорь Черкасский
• Конец Первого кадетского корпуса. – Н. А. Косяков
• Вооружение и обмундирование. – Старый русский солдат