Разговоры о формировании партизанских отрядов начались чуть ли ни с самого начала войны, но все это были разговоры и только тогда, когда в 1915 году был отдан приказ по Юго-Западному фронту о формировании партизанских отрядов от каждой кавалерийской дивизии, таковые начали формироваться. В приказе было сказано, что партизанские отряды формируются для работы в тылу противника. В партизанские отряды вызывались исключительно желающие, как среди офицеров, так и среди нижних чинов. От нашей Отдельной Оренбургской казачьей дивизии, которая состояла из 9-го, 10-го, 11-го и 12-го полков Оренбургского казачьего войска, был сформирован отряд по 5 казаков от каждой сотни полка и по одному офицеру от полка.
Отряд состоял из 120 казаков и 4 офицеров начальников партий: сотников Мензелинцева и Шпицберга и хорунжих Чулошникова и Кожевникова. Начальник отряда должен быть в чине войскового старшины или есаула, но такового не оказалось, почему за начальника отряда был назначен сотник Мензелинцев. Штабом дивизии отряд был направлен в штаб 8-ой армии в г Ровно. По прибытии в гор. Ровно я явился начальнику оперативного отдела штаба армии ген. штаба подполковнику Махрову, который приказал мне явиться генералу Чистякову и находиться в его распоряжении. Генерал Чистяков находился в то время в резерве чинов при штабе армии и возглавлял все партизанские отряды. По распоряжению ген. Чистякова отряд расположился в д. Бармаки, в 5 вер. от г. Ровно. В наш отряд была зачислена партия партизан 1-го Линейного полка Кубанского каз. войска под командой сотника Кузмина. Кубанцы были расположены в другой деревне и так в той деревне и оставались, только поддерживали связь конными ординарцами.
В отряде, конечно, походной кухни не было, а каждому казаку ежедневно выдавались кормовые деньги, по 50 коп. на человека. Они же, по несколько человек в группе, покупали продукты и готовили себе горячую пищу. Мы, офицеры, следили за этим строго, из боязни, чтобы этот полтинник не тратился бы на другое. Например — на карточную игру. Хлеб получали из интендантства. Кроме того, каждому казаку были выданы на два дня консервы и сухари как неприкосновенный запас, пользоваться коим он мог только по особому разрешению. Фураж приходилось доставать на стороне. Были выделены 5 человек фуражиров, которые с большим трудом раздобывали овес и сено, за что н-к отряда платил по установленной расценке.
За время стоянки в д. Бармаки мы получили конно-саперный подрывной вьюк и ручные гранаты, перековали лошадей, а кроме того — вели занятия. К отряду был временно прикомандирован саперный офицер, который знакомил нас с подрывным вьюком, с гранатами. Ходили мы на железнодорожную станцию, где знакомились, как надо взрывать железнодорожное полотно, портить водокачку, что нужно уничтожать на телеграфе. Ходили и к артиллеристам, знакомились с порчей орудий.
В деревне Бармаки не было ни одной лавки, но почти ежедневно встречались пьяные казаки. Я, конечно, решил сразу покончить с пьянством, но, несмотря ни на какие наказания, пьянство окончательно не вывелось; хотя и реже, но все же пьяные попадались, что наводило меня на грустные размышления. Я боялся, что, работая в тылу противника, наткнутся на спиртное, напьются, хотя бы и один, но и этот один сможет погубить весь отряд. Эти опасения я высказывал казакам и, хотя все они были со мной вполне согласны, но одиночки пьяные попадались. Впоследствии я узнал, что в городе Ровно был ликвидирован водочный завод и все содержимое было выпущено, — образовались большие лужи-озера, из которых и черпали водку… К этим лужам были поставлены часовые-пехотинцы, которым вменялось в обязанность не давать никому ни спирта, ни водки и они отгоняли всех, говоря: «Не видишь, что ли, что здесь стоит часовой, здесь брать нельзя; иди к тому краю, там часового нет!»
Как-то утром в нашу деревню прибыл автомобиль; я вышел из халупы и вижу, в машине сидит кто-то и о чем-то расспрашивает казака, который указывает на меня. Оказалось, что прибыл из штаба Армии штаб-офицер для поручений и, узнав, что я — начальник отряда, сказал, что он прибыл ко мне.
Я ему представился и попросил его к себе в халупу. Придя, он достал из портфеля бумагу и передал мне со словами: «Прочтите, это касается вас». Оказалось — прошение управляющего имением на имя Командующего 8-ой армией; в этом прошении говорилось, что 16 казаков из деревни Бармаки в ночь с такого-то на такое-то число прибыли в имение, порубили сторожевых собак, зашли в дом, изнасиловали жену, забрали три одеяла и некоторые золотые и серебряные вещи.
Я был в панике и на вопрос штаб-офицера, возможен ли такой поступок со стороны моих казаков, я ответил, что партизанский отряд Оренбургской казачьей дивизии состоит из казаков 4 полков: 9-го, 10-го, 11-го и 12-го. Я офицер 11-го полка, за время войны мне пришлось временно перекомандовать всеми сотнями и я знаю казаков 11-го полка хорошо и за них могу ручаться, — они этого сделать не могли. Что же касается казаков других полков, то за них я ручаться не могу. После разговоров, как лучше найти виновных, решили объявить казакам, что приехал из штаба армии офицер объявить казакам о выступлении отряда в тыл противника на работу и передать поздравление Командующего армией. Это делалось для того, чтобы казаки знали, что уходят из деревни и больше не вернутся, чтобы взяли бы с собой все вещи, в том числе и краденные одеяла.
Выстроенный отряд я вывел из деревни, спешил и объявил казакам причину выхода, в чем обвиняют отряд, и сейчас же произвел подробный осмотр седловки и вьюка, но ничего не оказалось. В то время штаб-офицер поехал за женой управляющего, так как в прошении было сказано, что жена могла бы узнать ее насильников, но когда она прибыла, обошла всех, внимательно осматривая, то никого не опознала. Отряд вернулся в деревню на прежние квартиры.
Вскоре после этого прибегает ко мне казак и докладывает, что какой-то генерал просит меня к себе, он сидит в автомобиле. Я пошел в указанное место и, действительно, увидел генерала Чистякова, который приказал мне построить отряд в пешем строю.
Отряд построился. Генерал Чистяков вышел к отряду, не поздоровался и обратился к казакам с речью приблизительно следующего содержания: «Оренбургских казаков я знаю хорошо, они храбры у себя в тылу, с мирными жителями, которых грубят, насилуют, но когда дело доходит до противника, то от него постыдно удирают. Так как виновные не найдены, то завтра в 5 часов утра будет произведен расстрел каждого первого и пятого». К этому времени мне было приказано пригласить священника. Г.г. офицеры должны быть в строю и входить в расчет. Отдав все эти распоряжения, генерал уехал.
Я был сильно взволнован поведением генерала, обратился к казакам, сказав, что падать духом не следует, никто расстрелян быть не может без суда, а я сейчас поеду в штаб армии и постараюсь добиться, чтобы меня принял Командующий Армией и все ему доложу.
Прибыв в штаб армии, я обратился к ген. штаба капитану Махину (это наш казак), рассказал ему все подробно про сегодняшний день; он был страшно возмущен поведением генерала Чистякова, написал рапорт на имя Командующего Армией, в этом рапорте изложил чуть ли не всю историю войска, перечислил все войны, в которых участвовало войско, полученные награды, подчеркнул оскорбление, нанесенное всему войску генералом Чистяковым. Прочитал мне этот рапорт, с которым я, конечно, был вполне согласен, этот рапорт сейчас же отпечатал на машинке, я его подписал, рапорт был от моего имени.
Было очень поздно, часов 10-11 вечера, когда капитан Махин пошел к Командующему Армией с докладом, предупредив меня быть готовым, так как возможно, что меня вызовет Командующий Армией (генерал Брусилов). Вернувшись, капитан Махин мне сообщил, что Командующий Армией был возмущен поведением генерала Чистякова, приказал передать мне, что никто не будет расстрелян без суда и сейчас же распорядился, чтобы немедленно было назначено следствие. Я конечно, поблагодарил капитана Махина и отправился во-свояси.
Несмотря на полночь, казаки меня ожидали и, конечно, успокоились, когда я им передал все подробно. Копию с этого рапорта я послал в штаб Оренбургского казачьего войска и в штаб Оренбургской казачьей дивизии.
Согласно приказа штаба фронта, партизанские отряды формировались от кавалерийских дивизий. Капитан Леонтьев, артиллерист 14-й артиллерийской бригады, изъявил желание работать в партизанском отряде, прибыл в штаб армии одиночным порядком и, когда явился, то был назначен начальником партизанского отряда Оренбургской казачьей дивизии. Я был вызван к генералу Чистякову, который представил меня капитану Леонтьеву и приказал сдать ему отряд, что и было исполнено. Из разговоров с казаками было видно, что они очень недовольны тем, что ими будет командовать «пехотный есаул», а не свой казак. Впоследствии, познакомившись с нами ближе, Георгий Степанович Леонтьев оказался на редкость замечательным товарищем, и начальником. Капитан Леонтьев вскоре так расположил к себе казаков, что они в нем души не чаяли и готовы были идти с ним куда угодно, как говорится — в огонь и в воду.
В сентябре месяце Командующий Армией генерал Брусилов произвел смотр всем партизанским отрядам и, после молебна, отряды двинулись к прифронтовой полосе для дальнейшего следования на работу. Согласно инструкции от штаба фронта начальник отряда сам выбирал себе район действий и подчинялся непосредственно штабу армии. Так как в 1915 году весь фронт представлял из себя сплошной окоп, как со стороны противника, так и у нас, и единственным местом, где окопы были с перерывами, был район Пинских болот, туда и двинулся наш отряд и расположился при деревне Мал. Циолковичи, на фольваке Величково, в тылу 4-го кавалерийского корпуса, которым в то время командовал генерал Гилленшмидт. В районе фольварка Величково было немало беженцев из прифронтовой полосы противника. Из среди этих беженцев мы нашли в качестве проводника крестьянина, не мало лет служившего в этом районе лесничим, по фамилии Ковальчук. Он великолепно знал район Пинска и много помог нам при разведках и набегах. За его помощь, кроме денежных наград, он был представлен и получил Георгиевскую медаль.
Ознакомившись с обстановкой на фронте и поговорив с Ковальчуком, мы выяснили, что в районе Пинска, в болотистой местности, можно с трудом, по пояс в воде, проходить спешенному, а работа в конном строю совершенно невозможна. Поэтому мы стали готовиться к работе в пешем строю, работать не клинком, а винтовкой и штыком. Воспользовавшись случаем, достали в каком-то складе на весь отряд 150 австрийских карабинов с 30 патронами на карабин. Заменили русскую винтовку австрийским карабином для того, чтобы иметь возможность пополнять убыль в патронах, находясь в тылу у противника, а кроме того, штык нашей винтовки черезчур гуманный, не то что у австрийского карабина, представляющий собой большой кухонный нож. Эти ножи казаки наточили, как бритву. При набегах никакой стрельбы не было, работали исключительно штыком и бросали ручные гранаты. Ранения таким штыком были настолько болезненными, что вызывали душераздирающие стоны и вопли, от которых даже казаки, казалось — с крепкими нервами, и то не успокаивались и на другой день бывали случаи, когда все должны были спать, отдыхая от предыдущей бессонной ночи, некоторые казаки спросонья вскакивали, хватались за винтовки и выбегали на улицу, — дежурному и дневальным приходилось их успокаивать и укладывать снова спать.
После удачного нашего набега 21-го октября на деревню Кухоцкая Воля, у капитана Леонтьева было желание произвести порчу железнодорожного пути в районе Брест-Литовска, но желание это не могло быть осуществлено из-за большого расстояния, около 200 верст, и из-за отсутствия проводника, так как Ковальчук не был знаком с Брест-Литовским районом. Кроме того, некоторые начальники других отрядов изъявили желание работать с нами и тогда-то у капитана Леонтьева зародилась мысль устроить набег совместно с другими отрядами в районе деревень Перихинска-Невель-Жидла, почему 9-го ноября были высланы на эти пункты разведки. На деревню Перихинска был послан прапорщик-улан (не помню ни фамилии, ни какого он был полка), на деревню и фольварк Невель — корнет Смирнов, гусар, и на деревню Жидча — сотник Мензелинцев — 11-го Оренбургского казачьего полка. При каждом офицере было по семи нижних чинов, по одному нижнему чину от отряда, так как семь партизанских отрядов изъявили желанье участвовать в набеге. Отряды эти: Оренбургской казачьей дивизии, Сводно-Гвардейской, 10-ой кавалерийской дивизии — начальник отряда штабс-ротмистр Четыркин и еще три отряда, каких — уже не помню.
Прибыв в деревню Комор, где была застава от 105-го Оренбургского пехотного полка, мы (чины нашего отряда) там оставили лошадей с коноводами, оставили при коноводах и шашки. Вечером, в 9 часов, на лодке переправились на другой берег реки Струмень, при лодке оставили своего человека, который, переправившись обратно, нас дожидался. Разведка на деревню Перехинска была обнаружена противником и вернулась, не дав никаких сведений. Разведка корнета Смирнова обнаружила землянки, занятые пехотой, и сотник Мензелинцев в деревне Жидча обнаружил орудия. При разведке, конечно, никаких дозорных не было, если кто-нибудь замечал что-нибудь, то обращал внимание другого, дергая за рукав или за плечо; ни разговоров, ни команд никаких не было. Главным злом при этой разведке были собаки, которые лаем могли обнаружить нас, о чем Ковальчук нас предупреждал, почему мы брали с собой мослы и хлеб, но не всегда собак эти подачки успокаивали.
Разгуливать по деревне, конечно, не приходилось, заходили только на окраины деревни, с северной и южной стороны, и высматривали. Ковальчук рассчитывал встретить своего знакомого, жителя этой деревни Жидчи, но это не удалось.
К 4 часам утра, до света, мы вернулись обратно, находясь у реки приблизительно саженях в 50 от берега, у стога сена отдыхали и даже скрытно закурили, пряча огонь, и в это время заметили немецкий патруль в 15 человек, шедших гуськом вдоль берега. Мы его пропустили, не выдавая себя, что было важно для скрытности разведки.
После разведки решено было произвести семью отрядами набег на деревню и фольварк Невель.
На нашем пути следования было не малое препятствие: река Струмень, мостов через которую поблизости не было; хотя река эта и не широкая, приблизительно 15-20 саженей, и с тихим течением, но все же переправляться на лодках невозможно — слишком сложно и заняло бы немало времени. Решили поэтому, построить понтонный мост: две пары лодок, поставленные вдоль реки, закрепленные канатом и кольями и на этих лодках устроили настил из досок, такой ширины, чтобы можно было проходить рядами. Все эти работы производились скрытно крестьянами под наблюдением одного из наших офицеров.
Хотя в каждом отряде было по 120 человек, но не все принимали участие в набеге. Не знаю, какой расчет был в других отрядах, но в нашем отряда, численностью в 150 человек, 25 человек оставались на фольварке для охраны своего расположения, иначе какая-нибудь часть могла бы занять его, кроме того — коноводов оставалось по 10 человек от каждой партии, итого ходило в набег половина отряда, 75 человек. Отряд пик не имел, а шашки оставались при коноводах, Кубанцы, кроме карабинов, оставляли при себе кинжалы, а офицеры — револьверы.
Вся деревня Невель была уничтожена артиллерийским огнем в прежних боях, а расквартированный в ней немецкий пехотный полк помещался в благоустроенных землянках. Деревня и фольварк были разбиты на семь участков и каждый начальник отряда тянул жребий, кому какой участок достанется. Конечно, расположение землянок, их количество и другие подробности разведка собрать не могла, почему в силу необходимости приходилось доверяться Ковальчуку и проводникам других отрядов.
Нашему отряду достался самый крайний восточный участок, почему наш отряд находился в голове колонны при наступлении; перейдя дорогу в деревню Жидча, повернули налево, зашли в лес и, поравнявшись с восточной окраиной землянок, направились на землянки. Встреченный дозор из двух человек был заколот. Придя к землянкам, расходились по ним, некоторые заходили в них и закалывали спящих или же, не заходя, бросали туда ручные гранаты. После 10-15 минут такой работы сонные немцы выскакивали из землянок, в большинстве случаев — без оружия, и их всех закалывали. В плен никого не брали.
После 30-45 минут работы отряд собрался по условному свистку начальника отряда. Когда винтовок <пропуск текста>, не больше, и этим залпом был убит капитан Леонтьев, тело которого было вынесено. При отступлении отряда было несколько выстрелов, но скоро они прекратились. На фольварке помещался штаб 84 германской дивизии и весь штаб был уничтожен. Начальник дивизии, генерал Фобериус, был взят в плен, а также была взята важная переписка. Этот участок достался по жребию отряду 10-й кавалерийской дивизии, начальником которого был штабс-ротмистр Остроградский, награжденный за это орденом Св. Георгия 4-й степ.
Возвращаясь после набега через расположение 4-го кавалерийского корпуса, где штаб корпуса нас, по-видимому, ожидал, мы были приглашены командиром корпуса обедать и в числе приглашенных офицеров был и генерал Фобериус, который ничего не ел и заметно сильно волновался.
Генерала Фобериуса под конвоем офицера и нижних чинов отправили в штаб 8-ой Армии, но дорогой он застрелился, как говорили — из револьвера того офицера, который его сопровождал. Офицер этот на какой-то остановке вышел на минуту, оставив револьвер. Этой минутой генерал воспользовался и застрелился.
За 2-3 дня перед набегом капитан Леонтьев был произведен в подполковники, но не был об этом извещен. За удачный набег, в котором был уничтожен целиком германский пехотный полк и штаб дивизии, а Начальник дивизии взят в плен, подполковник Леонтьев как инициатор и организатор этого набега, разработавший все детали, был посмертно награжден орденом Св. Георгия 3-ей степени. Орден Св. Георгия 4-ой степени он получил в начале войны.
Подполковник Леонтьев был временно похоронен на фольварке Величково, а впоследствии из штаба Оренбургской казачьей дивизии был получен металлический гроб и два серебряных венка с георгиевскими лентами, — один — от штаба дивизии, а другой — от нашего отряда. Тело подполковника Леонтьева было положено в металлический гроб, который был запаян и отправлен в г. Петроград, где проживала его матушка и сестра. Гроб сопровождал офицер и старшие урядники партий. Во время панихид и похорон нельзя было не заметить у многих казаков слезы, они искренне оплакивали подполковника Леонтьева.
Партизанские отряды, начавшие формироваться в мае месяце 1915 года, в декабре, согласно приказу по Юго-Западному фронту, все вернулись к своим дивизиям, а в феврале 1916 года были окончательно расформированы.
Прав был генерал Брусилов, сказав в своих воспоминаниях, что партизаны абсолютно ничего не сделали.
Н. Мензелинцев
П. С. В виду того, что эти воспоминания мною писались исключительно по памяти, не имея никаких записок, то, конечно, найдется немало пропусков и даже ошибок и я буду весьма благодарен тому, кто найдет все эти недочеты и сможет их исправить.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
- 13-я и 34-я пехотные дивизии. – И. Н. Горяйнов
- К справке М. Бугураева «первый Георгиевский кавалер войны 1914-1917 гг.» – Вл. Бастунов
- Бой бронепоезда «Иоанн Калита» у ст. Волноваха 17 мая 1919 года. – В. Федоров
- Ночь под Рождество. – Н. Вдовкин
- Таинственное исчезновение. – В. Е. Милоданович
- 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
- Весна и лето 1915 года
- На транспорте «Дон». – В. А. Бекеч
Loading ...