ВОЕННАЯ БЫЛЬ

В начале февраля 1915 года, после раз­грома в Августовских лесах корпуса генерала Булгакова (20 корп.), немцы подошли вплотную к фортам крепости Гродно. В это время гарни­зон крепости был очень мал, и на поддержку ему были двинуты части с других участков фронта.

Наша дивизия снялась с позиции на реке Бзура и в два перехода дошла до Варшавы, где погрузилась в вагоны и двинулась в путь в не­известном направлении. Долго ли, коротко ли длилось путешествие, доехали мы, наконец, до станции Соколка, удаленной верст на 30 от гор. Гродно.

Здесь дивизия выгрузилась, вернее, вы­грузился наш полк (о месте выгрузки осталь­ных полков мне не было известно), и были по­сланы в город квартирьеры. Однако, по неиз­вестной причине, наш полк не расквартировал­ся в г. Соколка, а прямо с места разгрузки дви­нулся пешим порядком в деревню Богуши (не по дороге на Гродно). Квартирьерам пришлось догонять полк в пути. Переночевав в Богушах, мы двинулись на станцию Кузница и дальше в

Гродно. На станции Кузница был привал; по­обедали разболтанной в походных кухнях ме­шаниной. Переход Богуши — Гродно был очень трудным, т. к. подтаявший днем снежный по­кров был настолько скользким, что падения солдат то здесь, то там были беспрерывны. Не ошибусь, если скажу, что я лично упал 25 раз за время этого перехода. Было приказано пере­вернуть штыки на винтовках острием вниз, т. к. были случаи ранений соседей при падении. Наконец, дошли до Гродно.

В Гродне в это время жили еще мои род­ные, и я, конечно, не мог не воспользоваться случаем, чтобы повидать их. Мне, вольноопре­деляющемуся, не трудно было получить разре­шение задержаться на несколько часов в горо­де. Командир роты не знал, куда дальше идет полк, и мне предстояло самому найти к вечеру свою роту. Так и пришел домой во всей амуни­ции и с винтовкой. Но дома я не долго задер­жался: пообедал, помылся, переменил белье и пошел искать полк. С большим трудом нашел его около полуночи, расквартированным по из­бам в деревушке около 12-го форта (верстах в 12 от города).

Солдаты давно уже спали. В избе, где квартировал фельдфебель, горел огонек, я за­шел туда справиться о приказаниях на зав­трашний день и застал у него двух взводных унтер-офицеров. Компания попивала, чаек и дымила махоркой. Я подсел к ним, закусил тем, что мне дали в дорогу дома, угостил и моих со­беседников, выпил чаю и собирался уже лечь на солому, утомленный после стольких верст пешего хождения, но, заинтересовавшись раз­говором, задержался. Фельдфебель Морошкин утверждал, что шарообразность земли выдума­на для того, чтобы морочить голову дуракам, и что его, Морошкина, на эту удочку не поймают. Унтер-офицеры, согласные с теорией Копер­ника, позвали меня, как образованного челове­ка, на помощь. Я пытался наглядными приме­рами вывести Морошкина из заблуждения, но это было бесполезно.

Все это хреновина, — говорил он. — я иду всегда ногами вниз, а головой вверх и сколько бы не шел, всегда так будет. Ведь идя по шару, я бы дошел до того, что ноги оказались бы ввер­ху, а голова внизу. Пусть ученые морочат го­лову другим, а мне, не на такого напали…

Не знаю, долго ли продолжался бы этот «ученый» спор, но дверь отворилась, и в избу вошел денщик командира роты. — «Господин фельфебель, командир роты приказал вам явиться к ним», — доложил он.

Фельдфебель встал, надел шинель и вы­шел, а мы остались сидеть в ожидании его воз­вращения, в надежде узнать какие-нибудь но­вости. Наши надежды оправдались: через 10 ми­нут фельдфебель возвратился и принес новости. Новости, как и нужно было ожидать, были не из приятных: приказано поднять людей, на­поить их чаем и приготовиться к выступлению. По-видимому, пойдем выбивать немцев из око­пов. Отдыхать уже было некогда. Надел овчинный полушубок, поверх него шинель, собрал амуницию, взял винтовку и пошел к ротному командиру.

Как вольноопределяющийся (кажется, единственный в то время в полку), я был на особом положении в роте и, хотя имел две на­шивки, постоянной должности взводного ко­мандира не занимал. Иногда ходил в разведку, бывал начальником отдельного караула, прове­рял секреты и сам сидел в секрете… С послед­ним командиром роты был в приятельских от­ношениях и часто квартировал с ним в одной избе.

Командир роты, прапорщик запаса Б., московский купец с высшим образованием, ни­чего прибавить не мог к тому, что я узнал от фельдфебеля. Я остался у него в теплой хате. Денщик подал нам чай. Через полчаса мы вы­шли. Наш батальон стоял в две шеренги вдоль длинной улицы.

Командир 1-го взвода, унтер-офицер К., повредивший ногу во время последнего тяже­лого перехода, был в обозе 2-го разряда, его за­мещал ефрейтор Ч. Я принял командование взводом. Долго стояли на холоде, наконец, при­шел командир батальона. По ротам пронеслась команда — «смирно», — и подполковник М. прошел по фронту.

Сейчас пойдем вперед, ребята, выбьем немцев из окопов, заберем пулеметы и вернем­ся сюда обедать, — сказал он, проходя по фрон­ту нашей роты.

Роты построились в колонну по отделе­ниям, и батальон двинулся по снежной дороге навстречу неизвестности. Попыхивали в темно­те цыгарками, разговора почти не было слыш­но, на душе было тревожно. Постепенно строй расползся в стороны, по протоптанным обочи­нам дороги было легче итти.

Я шел впереди моего взвода, рядом с ко­мандиром роты. Мы разговаривали, строили предположения. Подошли к подмерзшему лишь по берегам ручейку, пересекавшему наш путь, переправились, перепрыгивая с камня на ка­мень.. Теперь мы уже шли, по-видимому, по лужку, покрытому слоем снега.

Вдруг, командир роты остановил роту и приказал — «оправиться», — «на случай ране­ния в живот». Солдаты послушно исполнили приказание, и мы с командиром последовали их примеру.

До сих пор была абсолютная тишина: ни­какой пальбы ни ружейной, ни орудийной не было слышно. Даже как-то не верилось, что противник так близко.

Когда мы вышли на шоссе, ведущее на Сопоцкин, первый орудийный выстрел возве­стил начало «рабочего» дня. Это ухнуло даль­нобойное орудие на крепостном форту. Тяже­лый снаряд с ленивым шелестом сверлил воз­дух над нашими головами в направлении на Сопоцкин. Разрыва не было слышно — далеко. За первым последовали и другие одиночные выстрелы, каждые 2-3 минуты — выстрел. Вскоре и немцы начали стрелять и тоже не осо­бенно часто.

Мы прошли немного по шоссе и остано­вились, составили винтовки в «козлы» и стоя­ли или сидели на снегу. Было холодно без дви­жений. Солдаты топтались по шоссе, толка­лись,, боксировали… Так достояли до рассвета.

При бледном свете утренней зари, я уви­дел недалеко от шоссе свежую могилу русско­го солдата. На самодельный деревянный крест была надета грязная папаха из искуственного барашка. Надпись карандашей на кресте еще была разборчива. Я подошел, обнажив голову, и перекрестился. Подошли и другие.

Часов около 10-ти утра мы, окоченевшие и изголодавшиеся, услышали, наконец, долго­жданную команду — «в ружье», — переданную по колонне солдатскими голосами. — «Связ­ные» — прибежали к своим ротам с приказани­ем: ротным командирам пожаловать к коман­диру батальона. Это еще задержало минут на 15 нас, горевших нетерпением сдвинуться, на­конец, с этого унылого места.

И вот раздалась команда: «ружье на ре­мень»… Видим первый батальон заворачивает правым плечом. — Ну, слава Богу, — подумали все, — идем назад обедать. — Да и в самом де­ле, начинать наступление в 10 ч. утра — вещь несуразная, для этого всегда используются су­мрак и туман рассвета. Но радость была преж­девременной: первый батальон не пошел обрат­но по дороге, а свернул с шоссе прямо в поле.

За полчаса до этого артиллерийская стрельба немного усилилась, и где-то далеко влево слышен был треск ружейной пальбы. В том направлении стоял четвертый полк нашей дивизии. Первый батальон пошел дальше, а второй остановился вблизи от дороги и пере­строился в резервную колонну. Наконец, оче­редь и за нашим 3-м батальоном. Мы пошли ми­мо 2-го батальона, по следам уже значительно удалившегося 1-го батальона. 2-ой бат. очевид­но, оставался в резерве. 4-го батальона у нас не было, он еще раньше целиком попал в плен.

Теперь мы ясно видели, как 2-й бат. разво­рачивался, чтобы, разсыпавшись в цепь, очу­титься рядом с цепью 1-го батальона, которая уже значительно продвинулась вперед. Мы шли цепью в том направлении, правее, уступом. До сих пор ни один снаряд не разорвался вблизи от нас, ни одна пуля не просвистела. Мы двигались шагом на подъем холма. Очевидно, это и была «высота 103», о которой столько писалось в оперативных сводках. Под ногами было вспа­ханное, покрытое снегом поле.

Вдруг я заметил, что в цепи 1-го бат. по­явились сгорбленные фигуры — плохой при­знак: пули залетают к ним. Первый батальон подходил уже к гребню холма. Вдруг он побе­жал вперед и скрылся за гребнем. В этот мо­мент сплошным ураганом затрещали ружейные выстрелы, и в унисон с ними четко застучали немецкие пулеметы. Появились и белые облач­ка шрапнели.

Наша рота была еще вне обстрела, но мы чувствовали его приближение. Сзади фельдфе­бель Моношкин ободрял малодушных: — «Не ломай цикорию, не стесняйся, иди вперед»… и люди бодрее поднимали головы. Наконец, и мы дошли до гребня холма с винтовками «на рем­не» и сразу, как по мановению волшебного жез­ла, были встречены лавиной пуль и очередями рвущейся шрапнели. Мы побежали вперед.

Я пропустил здесь маленькую подроб­ность: когда мы сворачивали с шоссе в поле, на­шего командира вызвали к командиру батальо­на, а роту принял поручик М., офицер нашего батальона. Поручик М. повел роту картинно, театрально: до момента, когда мы попали под пули, он почти все время шел задом к против­нику и лицом к роте. Рядом с ним был его ден­щик, подававший ему папиросы и чиркавший спички.

В моем взводе был рядовой Шебеко, раз­битной солдат, незаменимый «связной». Он про­ползал и добегал, куда бы ни послали, не жалел головы. Шебеко шел в цепи, вдруг пронесся клич: «Шебеко к командиру батальона». И Ше­беко побежал на зов.

К этому времени мы дошли до гребня холма. И вот бежим навстречу граду пуль. Сви­ста отдельных пуль ухо не улавливало, слышен был какой-то шорох, результат взаимодействия многих составляющих звуков. Невольно накло­нив голову и слегка зажмурив глаза, бежим вперед. Судя по силе звука немецких пулеме­тов Шварцлозе, окопы противника были уда­лены от нас на 200-300 метров, но снежный по­кров делал их совершенно незаметными на фо­не белого пейзажа. Пробежать такое разстояние по покрытому рассыпчатым снегом вспа­ханному полю — вещь не легкая. Впереди, левое нас, лежит на снегу первый батальон и щелкает из винтовок по противнику. Мы добежали до его линии и легли на снег. Не успели открыть огонь, как по цепи пронеслась команда; «Цепь вперед»… И вот бежим опять. То справа, то сле­ва видно, как падают солдаты. Поручик М. еще бежит, денщик справа от него. Слева от меня цепь как-то разорвалась, и 3-4 человека бегут кучкой. Кричу им, чтобы не смыкались. Вдруг перед нами вдоль фронта бежит заяц, он раз­вивает максимальную скорость. Сначала бежал слева направо, а потом справа налево. Мы за­пыхались — по неровному грунту бежать труд­но.

Внезапно, я как-то оступился и упал на землю. Хочу встать… не могу — левая нога не слушается. Посмотрел на ногу и понял все: ра­нен, две рваные дырки в шароварах, и сукно быстро напитывается кровью.

Дышу в холодный снег и соображаю, что делась. Моментами пулеметные очереди, с ри­кошета, метут пыль мне в лицо, как порывы ветра песок на пыльной дороге. Положил вин­товку перед головой для иллюзорной защиты от пуль и видел через нее, как бежали в изне­можении еще уцелевшие солдаты моей роты. Моя роль была окончена. Единственное, что я мог предпринять, это попытаться поскорей до­браться до тыла, пока не получил второго ра­нения. И я пополз, влача за собой раненую но­гу. Двигался медленно, напрягая все силы, пол­зти было тяжело. Останавливался, отдыхал, два раз наткнулся на еще теплые трупы солдат. За одним из них, как за бруствером, передохнул немного.

Вдруг, вижу двигается новая цепь, вслед за нашей поредевшей. Слева и справа от меня шли быстрым шагом, почти бежали, бойцы с ружьями «на ремне». Но наша цепь лежала на земле, и немцы перенесли весь огонь на свежую цепь, шедшую на поддержку. Пули чаще за­ковыряли снег вокруг меня.

Я полз дальше, напрягая последние силы. И вот вижу в сотне шагов от меня — куча кам­ней, выброшенных крестьянами из борозды,” при вспахивании каменистой почвы. При дви­жении вперед я ее не заметил. Моя мечта — доползти до этого убежища, но я выбился из сил и ползу со скоростью улитки. Несколько шрап­нельных очередей придали мне энергии, и я ре­шил встать и прыгать на одной ноге к намечен­ной цели. .

Опершись на винтовку, я встал на правую ногу и хотя это было не легко, начал прыгать. Я продвинулся шагов на 10, но был сметен сле­дующей шрапнельной, очередью: сильный толчек в спину, — я упал лицом в снег и потерял сознание. Думаю, что пришел в себя быстро, но уже ползти не мог. Правая половина спины и правое плечо при каждом повороте тела ныли, из носа текла кровь. Вспомнив о том, что удар был в спину, я искал на груди выходное отвер­стие, но не нашел. Делать было нечего, и я ос­тался лежать на снегу и ждать чуда. И чудо пришло: подбежали два санитара, схватили ме­ня за ноги и за полы шинели и, пригнувшись, потащили волоком по снегу. Я быстро очутился за кучей камней. Там уже было несколько лег­ко-раненых, которые перевязывали друг друга.

Мои спасители стащили с меня сапог, разре­зали штанину, вынули из моего карманчика бинт и перевязали рану на ноге. На спине висе­ли клочья шинели и полушубка, но крови не оказалось.

Раненые, кто мог передвигаться, прибы­вали беспрерывно, и места за кучей всем уже не хватало. Тем, кто был перевязан и кто мог, приходилось бежать дальше в тыл, а кто не мог — ожидать носилок. Очереди шрапнелей сы­пали беспрерывно, и нам за камнями приходи­лось часто пригибаться к земле. Пока я был вблизи от противника, свистели одне лишь пу­ли, а здесь было больше орудийных разрывов, чем пуль. Артиллерия противника щупала ре­зервы. Вылезать из-за кучи было опасно, и пе­ревязанные раненые старались выскочить меж­ду двумя очередями разрывов.

Наша артиллерия стреляла тоже, но ее стрельба была реже немецкой. Наконец, прибе­жали санитары и принесли двое носилок. Меня положили на носилки, и два санитара рысцой понесли к гребню холма, чтобы скрыться хотя бы от пуль. Это было недалеко. За гребнем мои носильщики пошли шагом. И вот вижу, по дру­гу сторону холма, несут еще несколько человек раненых. Носильщики остановились отдохнуть и рядом со мной поставили носилки, на которых лежал кто-то, накрытый с головой солдатской шинелью.

Повернув голову в сторону раненого, я увидел денщика прапорщика В., который стоял возле носилок без шинели и в руках у него бы­ли шашка, полевая сумка и револьвер. Я понял, кто был этот раненый: Прапорщик В., мой при­ятель по средней школе, с которым еще полча­са назад я разговаривал. Приподняв шинель с его головы, я увидел бледное лицо и кровь на подбородке и на шинели. Он был ранен в руку, в ногу и в грудь навылет, как сказал мне ден­щик. Он был в сознании, узнал меня и говорил почти шопотом.

Наконец, нас донесли до полкового пере­вязочного пункта, который был в деревушке. У одной избы увидел, — лежали на снегу ря­дом два солдата с скрещенными на груди рука­ми. Оба в шинелях, но без сапог, ноги были об­мотаны далеко несвежими портянками, но ак­куратно, как умеют обматывать только солда­ты, дети народа. Это были раненые, умершие уже на перевязочном пункте. Сапоги сняты для бессапожных, которых у нас всегда было нема­ло. Меня внесли в избу. На разостланной на по­лу соломе, лежали раненые офицеры и солда­ты. Тут же На полу фельдшера перевязывали раны. В соседней комнате на коротком столе ле­жал раненый, с которым возился доктор. Пол­ковой священник исповедывал и причащал тя­жело-раненых. По деревушке «крыла» герман­ская артиллерия.

К избе подъехал санитарный фургон, в который спешно погрузили всех уже перевя­занных. Я отказался от перевязки и сразу очу­тился в фургоне. Когда меня выносили из из­бы, я оглянулся и увидел бледное лицо прапор­щика В. и возле него священника со св. Дарами. Я с грустью подумал, что больше не увижу бед­ного В.

Фургон тронулся и свернул в поле. Воз­ница, чтобы скорее уйти от разрывов, погонял лошадей, и фургон трясся по вспаханному по­лю. Раненые с переломами вопили и ругались. Наконец, доехали до дивизионного перевязоч­ного пункта. Здесь та же картина: в избе на по­лу, на соломе раненые офицеры и солдаты, только их здесь было гораздо больше. Один из фельдшеров записывал фамилии раненых. Офицерам, кроме того, выдавалось свидетель­ство о ранении.

Здесь меня раздели и осмотрели спину. Правее пятого позвоночника был черный кро­воподтек величиной с кулак и ссадина. Шинель, полушубок, мундир и фуфайка были разорва­ны и висели клочьями, только тельная рубаш­ка уцелела. Ногу я не позволил перевязывать, т. к. кровотечение прекратилось, и я боялся по­зволить трогать рану в столь примитивных условиях. Вскоре подъехали покрытые брезен­те двуколки, и раненых начали грузить на них. На каждую двухколку помещалось только три человека. Меня положили с двумя офицерами. Я и неизвестный мне прапорщик 4-го полка на­шей дивизии лежали по краям, а между нами, тоже мне незнакомый, раненый в живот пору­чик. Прапорщик был ранен в руку, из-под бинта торчал лубок. Он вез с собой трофей — гер­манскую каску.

Двуколка все время ехала шагом, т. к. ра­неный в живот при каждом толчке стонал. Уже в темноте мы подъехали к городу. У въезда в него стояла толпа, почти исключительно состо­явшая из женщин. Наша дивизия в мирное вре­мя стояла в г. Гродно и, конечно, у многих из чинов полков в городе были близкие люди. Каждая повозка, привезшая раненых, была не­медленно же атакована толпой: приподнимали брезент, смотрели в лица, спрашивали о судьбе прапорщика «X» или поручика «У». Одну даму мы успокоили, сообщив ей, что ее муж легко ранен и сейчас должен прибыть сюда же. Подъ­езжает следующая двуколка, толпа оставляет нас и бежит к вновь прибывшим. Вдруг брезент у нас приподнимается, и всовывается седая го­лова старушки. Она плачет и приговаривает: — «бедные сыночки. За что вам такое наказа­ние?» — И она заливается горькими слезами. Мы утешили, как могли, бедную старушку, и наша двуколка двинулась дальше. На улицах города наш брезент часто приподнимался и кто-нибудь заглядывал к нам. Наконец, доеха­ли до вокзала, где был распределительный пункт. Прапорщик с раненой рукой вылез из двуколки и ушел, прихватив германскую кас­ку. Тяжело-раненого поручика положили на носилки, он уже не стонал — он был мертв. Я попросил санитара позвать извозчика. Меня посадили на извозчика, и я поехал домой. Из­возчик позвонил у нашего подъезда и на руках внес меня в дом.

Не буду описывать сцену встречи с род­ными, она и без описания понятна каждому. Отца моего е это время не было дома, он наво­дил обо мне справки в штабе крепости. Нако­нец, пришел отец и только теперь он рассказал, не боясь испугать мать, все что ему было изве­стно об участии в бою моего полка: в 10 часов утра полк пошел в атаку, выбил противника из окопов, но под давлением превосходных сил вынужден был отойти. Бой продолжается. До города доносился глухой гул орудийной стрель­бы.

Я сильно проголодался и был утомлен и физическими усилиями, и насыщенным ду­шевными переживаниями днем. Поужинал, рассказал вкратце, как было дело… Вызванные из находившегося на нашей улице госпиталя санитары отнесли меня на носилках в госпи­таль. Только здесь была сделана первая на­стоящая перевязка. Пуля прошла от колена вверх по бедру, повредив бедренную кость. Ра­на сквозная, сантиметров 15 длины. Первая пе­ревязка была почти безболезненна, но на другой день было гораздо хуже. Болела и спина.

Когда я увидел в перевязочной раны не­которых из моих товарищей по несчастью, то мое ранение и контузия мне показались совсем легкими. Но об этом в другой раз.

В. Цимбалюк

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
• 24-пехотный Симбирский генерала Неверовского полк (Продолжение, №109). – В. Павлов
• Бунт роты 5-го саперного батальона в Киеве в ноябре 1906 года. – К. Сазонов
• 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
• Братские могилы Симбирцев. – В.Н. Лукин
• ЗАПИСКИ ПОЛКОВНИКА ПЕРВЫШИНА О 269 ПЕХОТНОМ НОВОРЖЕВСКОМ ПОЛКУ
• Названия некоторых воинских частей… Добровольческой армии. – Анд. Алекс. Власов
• СКЕЛЬКА . 15 октября 1920 года. – Л. Пеньков
• Мелочи, сюрпризы и курьезы походной и боевой жизни (№111). – В. Цимбалюк