ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Мне было 28 лет, когда, по мобилизации 1914 года, я был- призван из запаса кавалерии, с назначением в Валк, заве­дующим продовольственным пунктом узловой железнодо­рожной станции. Быть на этой должности мне было не по вкусу — кормить воинские эшелоны руками запасных бо­родатых кашеваров, не имея понятия даже о самых осно­вах кулинарного искусства — трудновато, а от­ветственность большая. Еще хуже было созна­ние пребывания в тылу и совсем отвратительно но было то, что мне не раз приходилось видеть, как стражники куда-то вели арестованых, хо­рошо одетых штатских, взятых, большей ча­стью, по доносу или за «разговор по телефону по-немецки».

Отец мой, в то время в чине генерал-лейте­нанта, командовал IV арм. корпусом и, после посланной мною телеграммы с просьбой похло­потать о переводе в Действующую армию, я был переведен в 4 уланский Харьковский полк, быв­ший в составе его корпуса! Неладно… но осо­бенно артачиться не приходилось. Прибыв в Остроленку, в расположение штаба IV корпуса, я узнал (опять «отцовский» сюрприз») что на­значен… адъютантом штаба корпуса! Еле умо­лил отца и через полчаса выехал на подводе в полк.

Должен предупредить что, вследствие вскоре же полученной тяжелой контузии, память моя очень пострадала, а все мои записки и докумен­ты, в силу необходимости, были сожжены мною в Вильно в 1939 году, поэтому в моем повество­вании могут встретиться ошибки или упущения.

В полку я пробыл недолго. Из ярких воспо­минаний осталось — удачный налет на желез­нодорожную станцию, на вражеской террито­рии, когда, после повреждения стрелок, водо­качки, телефонов и телеграфа, моим разъездом был захвачен и почтовый ящик, наполненный письмами ландштурмистов, находившихся в не­давно отошедшем поезде. Эти письма принесли большую пользу нашим разведывательным ор­ганам. Участвовал я в конной атаке своего эс­кадрона, маленький эпизод такой страшной вой­ны. Он будет описан в другом месте.

В марте гг. офицерам полка было предложе­но тянуть жребий. Два офицера, его вытянув­шие, должны были быть откомандированы в близ стоявшую на позиции 10 Сибирскую стрел­ковую дивизию Сибирского корпуса, на попол­нение огромной убыли офицерского состава. Эта дивизия пришла с Дальнего Востока только ме­сяца два тому назад и уже потеряла три четвер­ти своего состава…

Я знал, что один из офицеров, вытянувших жребий, был так любим своей матерью, что она неотлучно следовала за полком, поэтому, я вы­разил желание заменить его. Тут же, навьючив коней, с денщиком и вестовым я выехал к сиби­рякам.

Явившись начальнику штаба дивизии пол­ковнику Аппельгрен, я получил инструкции и назначение. Чувствовалось, что он «пожалел» меня старался ободрить, как-то вынужденно шутил, хотя я уверен, что я не производил впе­чатление человека, чем-либо, подавленного.

На позиции в штабе 37 Сибирского стрелко­вого полка, мостившемся в землянке-блиндаже, я был встречен громким смехом сильно выпив­шего капитана, временно командовавшего пол­ком. Я был назначен командиром 7 роты и вре­менно командующим 2 батальоном. Кроме ме­ня,, во всем батальоне не оказалось ни одного офицера действительной службы. Было не­сколько прапорщиков, из коих некоторые были только что произведены из фельдфебелей. В моей роте, прибывшей, как было сказано выше, на фронт в полном боевом составе всего два ме­сяца тому назад, было всего… 11 стрелков дей­ствительной службы, остальные, весьма почтен­ного возраста, — запасные. Окопы наши были мелкие, для стрельбы с колена. Стали их углуб­лять, исправлять ходы сообщения, строить блокгаузы, все это, конечно, по ночам. Несем, бывало огромные бревна, а немцы выпустят ра­кету, валимся на землю. Их окопы были на про­тивоположной отлогости долины, шагах в 500­700. Еще труднее была установка проволочных заграждений. Много трупов еще догнивали между окопами с обеих сторон… Вскоре узнал, что мой однополчанин, вытянувший жребий и назначенный в соседний стрелковый полк, был ранен в руку и эвакуирован. Один из ротных командиров, чудом уцелевший во время первых боев дивизии, красивый молодой сибиряк, вы­глянул как-то из пулеметного гнезда и тут же был убит пулей в горло.

Когда летом 1915 года, началось общее на­ступление немцев, я был уже командиром свод­ной сотни конных разведчиков дивизии. Поте­ри дивизии опять были большие. Полком тогда командовал доблестный офицер лейб-гвардии Финляндского полка полковник Стефан Иоакимович Дорошевский, поляк, всеми уважае­мый и любимый. «Маленького роста, худень­кий, с бородкой,» писал мне, много лет спустя, его однополчанин по Финляндскому полку, «в первом же бою, под Люблином он был тяжело ранен в грудь… После большевицкого перево­рота был несколько раз арестован и сослан…» В одном из арьергардных боев, я лежал около него, укрытый большим валуном, от которого то и дело отскакивали пули. Мимо нас, рассы­павшись в цепь, пробежала полурота только что прибывшего пополнения под командой мо­лоденького прапорщика; через десять минут его унесли в тыл, убитого наповал…

В память врезалась трагическая картина: по­сле переправы через Нарев мы немного оторва­лись от наседавших немцев. И вот — на невы­сокой сибирской лошадке, склонившись от вновь полученной раны, сидел полковник До­рошевский. Около него было знамя, вокруг — остатки полка — несколько офицеров и чело­век 300 стрелков. Я был недалеко от них со взводом конных стрелков-разведчиков. Разрыв тяжелого снаряда, убито и поранено несколько стрелков и лошадей, в том числе убита и моя лошадь. Когда я пришел в себя, узнал, что мы тянемся куда-то на восток, между отступающими нашими и наступающими немцами. Осоз­нал, что меня тащат на носилках, сооруженных из жердей и попон. Не только санитарной двуколки, но и крестьянской телеги разведчи­ки не нашли. Вот следствием этой контузии и была потеря памяти. Я почувствовал это сразу, тело осталось здоровым, но недели две муску­лы бездействовали.

И раньше, и особенно во время моего недель­ного путешествия на носилках, в которые, спереди и сзади, были запряжены две ло­шадки и потом, до конца моей строевой службы в октябре 1916 г., сколько иск­ренней теплоты, внимания, ума, изворотли­вости видел я во всех этих пермских, забай­кальских, уссурийский, молодых и более возра­стных людах, — сибирских стрелках! Всегда вдумчивые, послушные, почтительные и ум­ные, хладнокровные и отважные, они прояви­ли себя бойцами несравненными. Из всего вы­шесказанного, ясно какие взаимоотношения соз­дались между ними и мной.

Под осень мы прочно укрепились на пере­шейке между большим озером Нарочь и мень­шим, к северо-западу от Молодечно. Иногда происходили короткие, но сильные схватки, с артиллерийской подготовкой; целью этих «уси­ленных разведок» был захват «языков». Поте­ри были значительные, но пленных взять не могли. Начальник дивизии ген. майор Андрей Георгиевич Елчанинов (профессор тактики в Импер. Военной Академии) вызвал меня к себе и сказал, приблизительно, следующее: «Вам хорошо известны результаты этих «усиленных разведок», пора покончить с этими свыше навя­занными и дорого стоящими бойнями. Отныне это задание я передаю вам и вашей сотне. Про­явите какую хотите инициативу, не — без «языка» не возвращайтесь».

Я собрал сотню, разъяснил предстоящую за­дачу, сказал, что действовать мы будем неболь­шими партиями и хотел бы заранее знать ка­кой способ надо будет применять для комплек­тования таких партий: добровольно, жеребьев­кой или по назначению? И тут же я задал вопрос — «кто идет в первую разведку?.» — Вся сотня сделала три шага вперед, без заминки, не оглядываясь друг на друга. Конечно, это бы­ла уже не «сотня» людей, а человек сорок- Немногих из них помню теперь хорошо. Вот фельдфебель Рукавков (Томской губернии), невысокий крепыш, краснобай — сельский торговец очень расчетливый, с мечтой о Георгиев­ском крестике; вот — высокий, сухой, краса­вец брюнет Павел Замула, потомок переселив­шихся в Уссурийский край хохлов, страстный охотник на тигров и потому осторожный, сме­тливый, исключительно отважный (он уже имел и крест и медали). Немолодой усатый по­ляк, родившийся в Сибири, тяжелый, храбрый. Вахмистр — забайкальский казак, высокий, сухой, потомок бурят, с чертами монгольского лица, проделавший японскую кампанию, Муд­рый, жестокий, очень набожный, молчаливый. А вот — старший унтер-офицер Первикин (пермяк): кровь с молоком, выдержанный, си­лач, всегда вспоминавший жену и двоих ребят. Он уже имел разрешение ехать в отпуск, ког­да был убит. Да, были люди…

Когда озера замерзли, немцы пересекли боль­шое озеро линией фугасов, прикрытых снегом. Вдоль этой линии ходили, от берега до берега, их подвижные секреты, с пулеметами на сан­ках. Наши разведчики прекрасно изучили эту линию охранения, большую помощь в этом, оказал нам молодой рыбак из прибрежной де­ревни Гостовной. Вскоре он пропал без вести; выводя в дальний тыловой набег сотню одного из сибирских казачьих войск (помню их жел­тый приклад), но еще до этого он был награж­ден Георгиевской медалью.

Справа от занимаемого ими перешейка, мы ис­следовали небольшой островок посреди озера и установили, что по ночам он занимался усилен­ным немецким секретом. Этот островок и был избран нашей первой целью. В белых халатах, с бутылочными ручными гранатами, имея на плечах винтовки со штыками, в числе десяти человек, под конец ночи, мы обошли островок с тыла и, по свистку, швырнули гранаты. Че­тыре немца были убиты, а двух (кажется 48 ландверного полка) доставили живыми в штаб дивизии (один из них был ранен в плечо). За­брали мы все ранцы, вооружение, телефонный аппарат и под сильным огнем вернулись, без по­терь, во-свояси. И в данном случае, как и во всех последующих, мы старались заметать сле­ды: последний разведчик волок за собою ши­рокую еловую «лапу».

Вскоре после этого, мы решили захватить более «крупную рыбу», тяжелых артиллери­стов. Позиция их батареи, как было установле­но показаниями пленных, взятых в предыдущем набеге, находилась восточнее и на уровне деревни Симоны, верстах в шести от наших окопов. Описание этого налета переписываю из № 11 «Русского Инвалида» за 1916 год (любез­но мне присланного покойным полковником К. Н. Скуратовым еще в 1947 году.)

«В районе озера Нарочь был произведен уда­чный поиск спешенный конных разведчиков, высланных под командой поручика Рихтера. Около 11ч. вечера поручик Рихтер выдвинулся в сторону противника и, разделив команду на две партии, направил одну на фольварк Антонизбер, а сам с другой партией направился к дер. Симоны. Вскоре партия поручика Рихтера встретила двух немецких солдат, шедших нав­стречу нашим. Решив захватить их в плен, на их окрик «кто идет?» поручик Рихтер, с целью ввести их в заблуждение, громко выругался и продолжал путь. Когда разведчики поравня­лись с немцами, поручик Рихтер внезапно бро­сился на них. Немцы, однако, успели выстре­лить в упор, но промахнулись и в следующий момент были схвачены и обезоружены. Однов­ременно, фельдфебель Рукавков, бывший во главе другой партии, обнаружил землянку, в которой находилось не менее пяти немцев. Под­кравшись, разведчики забросали ее ручными гранатами, все немцы были перебиты. Между тем, в сторожевом охранении противника про­изошел большой переполох, всюду взвивались ракеты, заработали прожектора и началась бес­порядочная пальба. Поручик Рихтер, перерезав у немцев телефоны и минные провода, благопо­лучно отошел с командой к нашим позициям, приведя двух немцев, и захватив у противника винтовки и ручные гранаты.»

К этому описанию считаю нужным добавить, что 1) в этом поиске участвовала не «команда», а всего 9 человек (но не те, кои были в преды­дущей в разведке), 2) я выругался, но по-немец­ки и мы трое, не прибавляя шага, продолжали идти прямо на них, 3) бросились все (а не я один), когда немцы, одумавшись, вскинули вин­товки и выстрелили в упор, а один успел крик­нуть «russen», 4) в «РУССКОМ ИНВАЛИДЕ» было опущено (может быть умышленно), что взятые в плен и убитые в землянке — все бы­ли тяжелые артиллеристы (караул на их пра­вофланговой батарее). Показания всех этих пленных были чрезвычайно важными.

Через некоторое время нам было приказано обнаружить и забросать гранатами штаб немец­кой дивизии, который, по показаниям пленных, находился в деревне, в противоположном кон­це большого озера, в десяти верстах от наших позиций. Задача была посерьезнее. Тронулись в путь, как только наступила ночь; со мною было 26 разведчиков. Двигались медленно, со всею осторожностью, по два в ряд, близко друг к другу. Часа через три, мы, вдруг, услышали человеческий кашель… минуты через три, от­куда-то сверху, оклик по-немецки: «Wer da?»

(Мы догадались, что обнаружены, голос сверху! С высокого берега!) Я, громко же, ответил по-немецки: «Рабочие 48-го ландвера», мы пошли скорее и как только (сверху), по нас начали стрелять, я крикнул, шедшему около меня, стар. унтер-офицеру Пермикину: «веди в обход вправо, я — влево» и мы кинулись каждый в свою сторону (Пермикин был убит, буквально, через несколько секунд.) Мы оказались в «мертвом пространстве», под высоким берегом, высотою сажени в четыре. Подталкиваясь штыками, мы начали карабкаться наверх, в об­ход стрелявшим из окопа. Все «дело» окончи­лось минут через 6-8… Знаю, что вскакивав­шие на берег, бросали гранаты, потом прикан­чивали штыками… Помню, что очутился сза­ди, в лесу, и, став на колени, бросил 2-3 грана­ты сначала в дверь открытой землянки, потом в середину окопа. Передо мною были санки с хворостом. Когда я выпрямился, меня повалил удар и я решил, что ранен в живот… Потом взрывы и стрельба будто прекратились, хотел встать… не мог. Вдруг, ко мне подбежали двое, в одном я узнал стар. унт. оф. Замулу, меня по­дхватили под мышки, потащили и столкнули с берега, головой вниз. Тут я понял, что ранен не в живот, а в ногу. Мы были последними. Со­гласно заранее отданному приказу, первыми должны были отойти все, кто мог, с ранеными и пленными. Дав мне в руки винтовку, за сере­дину которой я держался. Замула (другого уж не помню) потащил и меня, лежащим на спине, через все озеро, по следам далеко впереди иду­щих разведчиков. Когда, под утро, мы вышли на наш берег, мой халат и кожаная куртка бы­ли разорваны до тела, которое тоже было в глубоких царапинах.

За эти разведки я был награжден Орденом Св. Георгия 4-й ст. и Георгиевским Оружием, а разведчики получили: двое — Георгиевский крест 2-й ст., пять — 3-й ст., девять — 4-й ст. и трое — Георгиевские медали 4-й ст…

После внимательного осмотра всех нас в ди­визионном госпитале, доктора вынесли мне приговор: рана на вылет в левое колено, с рас­стояния 12-16 шагов, выходное отверстие пули — 3,5 сант. в диаметре, кости раздроблены — ногу надо отнять… Я не согласился и попросил эвакуировать меня в тыл. Доставили меня и еще двух разведчиков в Минск, в превосход­ный госпиталь имени Императрицы Александ­ры Федоровны. После двух операций ногу мне оставили, но она укоротилась и недостаточно сгибалась. Мой Харьковский полк прислал мне теплую телеграмму за подписью старшего пол­ковника Киселева, с поздравлением, пожелани­ями скорого выздоровления и приглашением вернуться в полк.

После восьми месяцев госпитальной жизни, я хотя еще и на костылях, решил поехать пови­дать дорогих своих сибиряков, которые, к это­му времени, уже оказались на Румынском фронте, в Добрудже. Попытка моя пойти с ба­тальоном шедшим в атаку кончилась неудачей — меня отозвали в тыл и, по приказанию ко­мандира корпуса, как негодный к строевой слу­жбе, я уехал в Петербург на нестроевую долж­ность помощника заведующего хозяйством Ни­колаевской Военной Академии. Меня «сдал» ту­да, уезжавший в отпуск, к себе, в Уссурийский край, тот же, стар. унт. оф. Замула, уже кавалер всех четырех степеней Георгиевского Креста и Медали.

После большевицкого переворота я был вовсе уволен от службы — потеря трудоспособности была определена в 80%. Накануне разгона Уч­редительного собрания, в помещение Академии, совершенно тогда пустое, явился отряд матро­сов из Кронштадта, под командой бывшего гар­демарина Раскольникова. Мне донесли, что они дырявят штыками картинную галерею ба­тальных полотен Верещагина, Образ Св. Геор­гия и т. п.. Я пошел туда и приказал прекра­тить безобразие — полагаю, что мой белый крест на них подействовал, потому что прика­зание было тотчас же исполнено.

Еще несколько маленьких воспоминаний: ко­гда я принял роту сибиряков, в ней было 11 ев­реев, постепенно, все они исчезли (несколько перебежало к немцам, другие ушли в тыл), кро­ме одного. Это был небольшой хилый человек, веселый, с забавным акцентом, всеми уважае­мый и любимый за его исключительную отвагу. Он был убит, имея два Креста и 3 Медали, уже в звании старшего унтер-офицера.

Долго спустя после революции, мне доложи­ли, что во дворе Академии находится какой-то улан с двумя конями в поводу и просит вызвать меня… Это был мой вестовой, прибывший «по­ходным порядком» с Румынского фронта, с мо­ей лошадью…

Владимир фон-Рихтер

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• ТАВРИЧЕСКИЕ ГРЕНАДЕРЫ. – В. Н. Биркин
• Конная атака 14 августа 1915 г. под господским двором «Жмуйдки». – Игорь Черкасский
• Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
• Конец одной батареи. – Владимир Лисенко.
• Российские солдаты. – Полковник Попов
• ПАРТИЗАН В.А.ПРЕНДЕЛЬ И МЕДАЛЬ ЗА ЛЕЙПЦИГСКУЮ ПОБЕДУ. – Владимир фон-РИХТЕР.
• Неизвестное знамя. – С. Андоленко
• МЕДАЛИ КАДЕТСКИХ КОРПУСОВ В ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II – Владимир фон-Рихтер.
• Хроника «Военной Были» (№111)