ВОЕННАЯ БЫЛЬ

(КОНЕЦ БЕЛОГО ПРИМОРЬЯ, ЛЕТО 1922 г.)

После окончания Хабаровского похода, не принесшего белоповстанцам ничего, кроме славы, уставшие и потерявшие больше половины своего состава их отряды разошлись, за немногими исключениями, по своим старым стоянкам.

Поволжской бригаде генерала Сахарова, в которой я имел честь служить, постоять на своих старых квартирах долго не удалось. Она, для сбора налогов и борьбы с красными партизанами, была в первых числах мая из Владивостока переброшена в село Владимиро-Александровское, находившееся на левом берегу реки Сучан, в десяти верстах от ее впадения в море. В нем Поволжская бригада сменила оренбургских казаков генерала Бородина.

Находясь вдали от центра и происходивших там событий, бригада с приданным ей Анненковским пешим дивизионом питалась главным образом слухами и рыбой, которой река изобиловала. Продукты питания доставлялись из Владивостока судами флотилии адмирала Старка сравнительно регулярно, но в весьма ограниченном количестве и были очень однообразны, — соленая кета. Закупок на местном рынке не производилось, потому что, как нам говорило наше начальство, не было денег. По этой же причине не выдавалось чинам бригады и жалованье, но к этому все давно привыкли и молчали.

В обложенном со всех сторон красными партизанами и опутанном колючей проволокой селе бригада, как на даче, просидела все лето, делая из него время от времени вылазки на скопившихся в какой-нибудь деревне партизан. «Гоняли кота по Монголии», острили офицеры. Партизаны, заблаговременно предупрежденные о нашем движении сочувствовавшим им местным населением, немедленно из нее исчезали, чтобы снова в ней появиться после нашего ухода. Иногда по шествовавшей отважно по дороге колонне волжан и анненковцев партизаны с вдоль лежавших сопок открывали сильный огонь из винтовок. Обыкновенно пули где-то высоко свистели над головами или падали недолетами в стороне, подымая маленькие клубки пыли на сухой земле. Сверху неслись громкие команды начальников партизан, которые, вероятно для собственного подбадривания, во все горло кричали: «Рота, пли! Батальон, пли!»

Стоило только снять с передка пушку и пустить по вершинам две или три шрапнели, как все моментально смолкало, и колонна продолжала победоносно двигаться дальше. Как-то из деревни, к которой беспечно подходила наша колонна, раздалось несколько выстрелов. Шедшие впереди анненковцы, обстреляв деревню, бросились в атаку, и она была быстро занята. Красных партизан в ней не нашли. Потерь с нашей стороны не было; у противной стороны оказалась убитой одна корова. Генералу Сахарову пришлось раскошелиться и заплатить. Бригада, к своему большому удовольствию, ела два или три дня мясной обед. Не знаю, как другие части, а батарейцы были в восторге от меткой стрельбы анненковцев.

Проделав одну, редко двухдневную, прогулку по живописной долине реки Сучан, мы всегда почти без потерь возвращались к себе домой за проволоку, чтобы быть разбуженными очередным налетом партизан. Беспокоили они нас не совсем регулярно, но очень часто.

На каком-нибудь участке села подымалась среди ночи стрельба. Разбуженные по тревоге батарейцы, наскоро одевшись, неслись на позицию, на которой стояли два орудия. Она находилась на небольшой полянке недалеко от школы, служившей казармой для чинов Волжской батареи. Успевали обычно только добежать до пушек, как все прекращалось, и батарейцы, чертыхаясь, шли обратно досыпать прерванную ночь. Встреченные сильным огнем застав, партизаны, вероятно, считая, что им тут больше делать нечего, куда-то исчезали в темноте. Больше одного раза в ночь они нас не тревожили и никогда не нападали с нескольких сторон. Партизаны, по-видимому, находили, что для нас и этого достаточно, но нам и это сильно надоело.

Генерал Сахаров, чтобы прекратить их безобразное поведение, передал через местных жителей, с которыми партизаны были в самых приятельских отношениях, что в случае дальнейших их ночных атак его пушки будут палить по близлежащей деревне, со стороны которой будет произведен налет. Батарея пристрелки днем не делала, но по карте определилась и на всякий случай приготовила все установки для орудий. Партизаны, вероятно, решили проверить, и на следующую ночь напали со стороны Уношей. Только затрещали их винтовки, сейчас же прогремели и две пушки Волжской батареи, выпустив четыре гранаты по поскотине этой деревни. Партизаны моментально, как обычно, исчезли, а мы на утро проверили результат стрельбы: прицел был взят точно.

Все же на партизан это большого впечатления не произвело, и через два дня они атаковали нас с другой стороны села. В этой стороне деревни близко не было, но, чтобы поддержать свой авторитет, мы выпустили четыре гранаты по поскотине Екатериновки, лежавшей недалеко от Владимиро-Александровки на другой стороне реки, вниз по течению. Результат был точно такой же, как и первый раз, и генерал Сахаров вторично их предупредил, что в дальнейшем стрельба будет производиться по домам.

Крестьяне близлежащих деревень, за малым исключением, сочувствовали партизанам, а некоторые даже находились в их рядах. Увидев, что с ними особенно церемониться не собираются, партизаны прекратили свои ночные визиты. Белый гарнизон села Владимиро-Александровского с этого дня зажил совсем однообразно, продолжая изредка гоняться за ними, но с прежним успехом.

Поволжская бригада, стоявшая во Владимиро-Александровском, состояла из 8-го Камского имени адмирала A.B. Колчака и Волжского имени генерала В.О. Каппеля пехотных полков, 1-го кавалерийского полка, Волжской имени генерала Каппеля батареи и временно приданного ей Анненковского пешего дивизиона. 4-й Уфимский имени генерала Корнилова пехотный полк, входивший в состав бригады, был в отделе в бухте Святой Ольги. Численность гарнизона села была немногим больше 800 штыков и сабель, при двух трехдюймовых орудиях.

Каждая часть бригады жила своею собственной жизнью и довольно замкнуто, за исключением старших начальников, которые иногда, но не особенно часто, устраивали в штабах полков дружеские встречи — ужины. Один раз я имел удовольствие присутствовать на ужине в штабе Волжского пехотного полка. Командир батареи, идя туда, сказал: «Пойдемте со мной, вы будете у меня за адъютанта», и притащил меня с собою. Ему, вероятно, очень хотелось не отставать от других начальников. Но никто на его адъютанта никакого внимания не обратил, и он, не проронив ни одного слова, просидел весь вечер в самом дальнем углу стола. Конечно, адъютанту было приятно провести время в штаб-офицерской компании, да и ужин резко отличался от обер-офицерского, которых кормили из солдатского котла, но ничего особенно вкусного и обильного, кроме разведенного спирта, не было.

Остальных чинов гарнизона немножко объединял спорт, — устраивали состязания в городки, в которые почти все с увлечением играли. Больше играть было не во что. В карты — было не на что. В каждой части были команды отборных игроков. Первенство держали волжане, но не помню сейчас, — батарейцы или стрелки. У нас в батарее особенно ревностно готовились к состязаниям. Лучших игроков освобождали от нарядов. Занятиями себя почти не утомляли; считали, что все и так все знают.

Рядом с батареей, по крестьянским избам был размещен Волжский пехотный полк, и с ним батарейцы имели кой-какое соприкосновение. Три младших офицера батареи проходили через его расположение, идя на наблюдательный пункт. Он находился близко от школы, на одиноко стоявшей недалеко от края села небольшой сопке. На ней всегда находился, сидя на скамейке, караул из четырех чинов Волжского полка. Офицер — наблюдатель, взобравшись на сопку и немного осмотревшись, присаживался на скамейку рядышком с караулом. Перед ним открывался прекрасный вид на долину реки Сучан. Приятно лаская глаза свежестью своей зелени, расстилались поля и луга. Между ними, под яркими лучами солнца, извиваясь змейкой, поблескивала река. Далеко в ее устье, сквозь легкую туманную пелену, силуэтами вырисовывались две невысокие сопки — «Брат» и «Сестра»; между ними река прорывалась в море. Слева тянулись поросшие густым лесом сопки а вдали, справа, переливаясь разными оттенками своих камней, огораживая, как стеной, долину, стоял длинный огромный утес.

Позади сидевшего офицера, спустившись с лежавшей рядом возвышенности вплотную к селу подходил смешанный лес, в котором водилось много разнообразных ягод. Некоторые отважные чины Поволжской бригады и анненковцев, взяв с собою винтовки, небольшими партиями ходили их собирать. Из леса, пересекая все село, бежал журча большой, с кристально чистой водой, ручей. В нем солдаты, да и офицеры батареи стирали свое белье. Пить воду из него строго воспрещалось. Боялись, что красные партизаны могли его отравить.

Перекинувшись несколькими словами с чинами караула, артиллерийский офицер-наблюдатель углублялся в свои размышления, уходя на время от мрачной действительности. Он вспоминал недалекое, но невозвратное прошлое или просто мечтал о несбыточном будущем. Из раздумья его иногда пробуждали раздавшиеся где-то на лугах ружейные выстрелы. Со скамейки все разом вскакивали и, напрягая зрение, воматривались туда, откуда они доносились. На лугах были видны, мелькая среди зелени, бежавшие наперегонки к селу два или три бравых кавалериста, любители подкосить добавки сена для своих коней. Посылать выручку было бесполезно, потому что партизаны, произведя несколько выстрелов, сами спешили поскорее убраться на лодке на другую сторону реки, где найти их было невозможно.

Глубокая, но не широкая, с песчаными берегами и чистой водой, река Сучан представляла хорошее место для купанья. Анненковский дивизион, лихо заломив фуражки, из-под которых по ветру развевались огромные разноцветные чубы, в белых нижних рубашках, с песнями, четко отбивая шаг, каждое утро по улицам села маршировал на реку купаться. Батарейцы искоса на него поглядывали, и часто приходилось слышать реплики солдат: «Эх, здорово идут!» Кто-то как-то об этом заметил генералу Сахарову, но он, сделав кислое лицо, только ответил: «Зато мои выносливее на походе». Все же эти прогулки и особенно отчетливость во всем анненковцев имела некоторое влияние на чинов Поволжской бригады, и они значительно подтянулись и чаще стали при встрече отдавать честь офицерам не своей части.

Кавалеристы и камцы стояли в другой части села, и мы их редко встречали. Командир Камского полка, полковник, изредка заглядывал в батарею, проведать нашего командира, с которым я часто играл в канцелярии в шахматы. Застав нас за ними, полковник обыкновенно становился около стола и стоя следил за игрой, подтрунивая над моим командиром, когда тот слишком задерживался с ходом. Он всегда его спрашивал: «Ты что, спишь или думаешь?» Командир батареи невероятно сердился и, нервничая, проигрывал партию, но, проиграв, тут же предлагал полковнику сыграть со мною. Полковник всегда благосклонно соглашался и, говоря: «Ну что, молодой человек, сыграем?», садился за стол. Когда он тоже проигрывал, то мой командир оставался очень доволен, вероятно потому, что артиллерия все же победила, и они обычно куда-то уходили.

Больше всех радовался я, что доказал двум полковникам, но мое торжество продолжалось недолго. Дверь в канцелярию открывалась и, как бы невзначай, появлялся старший фейерверкер, с которым я тоже часто играл в шахматы. Мы принимались за игру. Я, успев ему похвастаться своим успехом, очень часто проигрывал партию и в смущении что-то бормотал в свое оправдание, а он только снисходительно улыбался.

Самым большим событием белого гарнизона села Владимиро-Александровского был приход из Владивостока одного из кораблей флотилии адмирала Старка. Обыкновенно немного реже, чем два раза в месяц, в заливе недалеко от устья реки Сучан становилось на якорь посыльное судно, вооруженное двумя орудиями и несколькими пулеметами, чаще всего «Магнит» или «Батарея». Оно привозило для нас огнеприпасы, продовольствие, почту, и на нем, с последними новостями, возвращались из командировок и уезжали во Владивосток чины Поволжской бригады. С корабля, как громко величали его наши моряки, все выгружалось на китайские шаланды, которым, чтобы они не попали в лапы красным, устраивалась грандиозная встреча. Почти вся бригада выходила из села и располагалась заставами вниз по левой стороне реки, почти до самого устья. На противоположной стороне, удобно раскинувшись среди полей, лежали недалеко одна от другой две небольшие деревни — Екатериновка и Голубовка. В них почти всегда присутствовали партизаны. Чтобы они не осмелились нарушить свободное судоходство по реке, Волжская батарея становилась на позицию против этих деревень, готовая при первом подозрительном движении открыть по ним огонь из орудий. Ждать шаланд долго не приходилось. Они скоро появлялись и, лавируя, медленно подымались вверх по Сучану. По мере прохода шаланд заставы снимались и двигались по берегу домой. Батарея снималась с позиции, когда шаланды приходили во Владимиро-Александровское; тогда вся бригада забиралась обратно к себе за проволоку.

Из всего привезенного трех младших офицеров Волжской батареи, из которых я был самым младшим, интересовали только сигареты и сахар; писем они ни от кого не получали, а к новостям относились безразлично. Жили младшие офицеры в небольшой комнате того же дома, где помещались все остальные чины батареи, кроме ее командира и заведующего хозяйством. После парадной встречи шаланд, на другой день всем чинам гарнизона выдавали по несколько пачек сигарет «Пират» и весьма ограниченную порцию сахара. Он был темно-коричневого цвета и слегка горчил. Но, несмотря на столь незавидные качества, его, при большой экономии, хватало только на несколько дней, и у младших офицеров быстро назревал вопрос: где бы достать что-нибудь сладкое к чаю? Купить — не было денег, а очень хотелось. Невзирая на все преграды, они в конце концов, не выдержав, вынесли постановление, что каждый, по очереди, к вечернему чаю должен обязательно что-нибудь достать. Откуда и каким путем, — об этом вопрос не подымался.

Командир с заведующим хозяйством занимали отдельную комнату, недалеко от батареи, в частной крестьянской избе. Их интересы младшим офицерам были мало известны, но зато было точно известно, что у них на столе всегда стояла пятифунтовая банка с монпансье. После заключенного соглашения у младших офицеров тоже к вечернему чаю на столе всегда лежало 10-15 конфет. Каждый из них выполнял принятые на себя обязательства с безукоризненной точностью. Как и где доставали мои сослуживцы, я не пытался узнать. Из приличия мы никогда об этом не говорили, хотя было ясно, что источник, вероятно, был один и тот же. Я же сам, нисколько не смущаясь, брал книгу приказов, которую вел и ведал и, зная, что сейчас командира нет дома, а завхоз вообще целые дни проводил в батарее, нес ее ему на подпись. Смело входил в командирскую комнату и, отсыпав из банки немного конфет, с чувством исполненного долга возвращался в канцелярию. Замечал ли командир батареи быстрое опустошение своей банки, младшие офицеры так никогда и не узнали. Он был настолько благороден, что исчезновение конфет переносил с удивительной стойкостью и хладнокровием.

К концу лета, совершенно для нас неожиданно старший офицер батареи, живший рядом с нами в маленькой комнате, уехал во Владивосток. Он особенного общения с младшими офицерами не пытался иметь, проводил время больше среди солдат. Причину его спешного отбытия мы постарались узнать у командира батареи, который нам буркнул в ответ, что у жены старшего офицера должна была родиться дочь. Почему именно дочь, он не потрудился объяснить, да мы и не расспрашивали, но, как ни странно, он угадал.

Отъезд старшего офицера подействовал на командира батареи почему-то очень скверно: он все время был не в духе и ворчал. Может быть, будучи сильно недоволен, он и сказал

нам, что дочь: тот хотел иметь сына.

После его отъезда командир, приходя в канцелярию, беспрестанно нам твердил, что офицер женатый для него совсем не офицер, и в батарее он таких больше не потерпит; хватит и одного. Возможно, он хотел предостеречь нас от рискованного шага. Но мы ему не возражали, да и в селе не на кого было обратить благосклонного внимания. Правда, была молоденькая учительница, но командир нас раньше успел предупредить, что она — очень опасная женщина и обладает какими-то таинственными чарами. В селе Владимиро-Александровском побывали, по очереди, многие белоповстанческие части, и чары учительницы, кажется, имели кое-какой успех. Несколько доверчивых белоповстанцев ушло в сопки к красным партизанам. Эту чародейку почему-то никто не трогал, и она спокойно продолжала жить в селе.

Солдаты Волжской батареи, из которых только двое были рядовые, а все остальные — фейерверкеры или подпрапорщики, кроме обычных внутренних нарядов, несли караул у стоявших на позиции орудий. Единственным фортификационным сооружением этой позиции были ровики, вырытые под хоботами пушек. Фельдфебель батареи при назначении караульного начальника, чтобы никого не обидеть, всегда имел несколько неприятных минут. Особенно, когда в караул попадали вместе два подпрапорщика. Как выкручивался фельдфебель, младших офицеров мало трогало, но он часто приходил к командиру батареи жаловаться на свою тяжелую участь.

Не считая этих мелких неурядиц, солдаты батареи жили дружно и за редким исключением все были славные ребята. Между собою они в шутку себя делили на добровольцев и колчаковских подводчиков. Во время отхода Белой армии через Сибирь, некоторые случайно попавшие с подводами крестьяне, жалея бросить собственных лошадей, так далеко ушли от своих сел и деревень, что навсегда остались в забравших их воинских частях. Постепенно сжившись, они стали прекрасными белыми бойцами, и многие благополучно добрались до Приморья. В Волжской батарее таких было чуть не одна четверть.

Свободного времени у солдат было достаточно, а развлечением были городки да рыбная ловля. На реку ходили чуть не всей батареей, за исключением офицеров, ловить рыбу бреднем. Ловилась главным образом горбуша (разновидность кеты), которую мы почти каждый день и ели. Очень часто на рыбалку солдаты отправлялись под предводительством «Сахар-Паши», как они между собою называли генерала Сахарова, который специально для этого заходил в батарею. Как-то после отъезда старшего офицера батареи, воспользовавшись большой благосклонностью к ним Паши, солдаты, жалуясь на свою тяжелую жизнь, ему сказали, что младшие офицеры в батарее ничего не делают и зря пропадают: хорошо бы их назначать караульными начальниками.

Совет был не плохой. Фельдфебелю стало бы много легче вести наряд. Генерал Сахаров не поинтересовался узнать, что именно вообще младшие офицеры делают в батарее. Он, для укрепления своей и без того стоявшей на недосягаемой высоте среди рыболовов популярности, поспешил удовлетворить их просьбу и предложил командиру батареи немедленно провести эту блестящую идею в жизнь. Командир, благоговейно его выслушав, сразу же сообщил нам. Младшие офицеры от такого приятного предложения в восторг не пришли и первый раз за всю свою службу в батарее вышли из повиновения, объявив, что они подадут рапорта об их отчислении. Собственно, высказался по этому вопросу старший из них, а два другие только его поддержали.

Младшие офицеры несли днем по очереди дежурство на наблюдательном пункте, — ночью с него ничего не было видно. Один из них после отъезда старшего офицера остался за него, другой был командиром взвода, а самый младший — начальником связи и, как полагается в приличной батарее, исполнял обязанности делопроизводителя. Командир от своих подчиненных офицеров такой прыти никак не ожидал и, немного растерявшись, начал оправдываться, что, собственно говоря, он тут не причем. Все затеял, по подсказке солдат, генерал Сахаров, и он ничего не может сделать.

Однако имя Паши должного влияния на младших офицеров не произвело, и они остались при своем мнении. Пораженный и огорченный такой дерзостью, командир батареи, ничего не решив, ушел к себе домой. Но, вероятно, немного подумав, командир понял, что на этот раз Паша хватил слегка через край, потому что он очень скоро вернулся обратно в канцелярию и с честью вышел из щекотливого положения. Он велел отдать в приказе начать с завтрашнего дня регулярно производить занятия с чинами батареи. Распределил обязанности между младшими офицерами и отдал распоряжение прочесть приказ на вечерней перекличке.

На следующее утро, как было указано в приказе, в 8 часов два младших офицера (третий ушел на сопку) появились в помещении, занимаемом солдатами батареи, но, кроме бывших в наряде и нескольких ездовых, только что пришедших с коновязи, никого в нем не нашли. Дежурный по батарее фейерверкер, заметив удивление господ офицеров, подошел и с улыбкой объяснил, что еще не было шести часов утра пришел генерал Сахаров и, всех подняв, увел ловить рыбу. Офицеры тоже улыбнулись и ушли поджидать командира батареи в канцелярию, где, удобно рассевшись, приступили к обсуждению не совсем удачного выступления Паши.

Скоро пришел командир, по-видимому, горя желанием проверить действие своего приказа, и, застав двух благодушествовавших офицеров, которые при его появлении поднялись со своих мест, он в недоумении посмотрел на них. Старший из двух младших поторопился сообщить командиру батареи причину задержки точного выполнения его приказа и совсем прозрачно намекнул, что даже генералу, хотя бы из вежливости, следовало предупреждать. Командир не нашел нужным присоединиться к расследованию происшествия; он только поморщился и ушел.

Занятий в этот день так и не было. В дальнейшем они производились почти без перерывов. Особенного рвения солдаты к ним не проявляли, но и не пытались от них уклоняться. Даже, изредка, на словесности и артиллерии выказывали поразительную любознательность, наперебой задавая ведшему занятия офицеру каверзные вопросы, стараясь поймать его на чем-нибудь, чего он не знает. И если это им удавалось, то восторгам не было конца, и было видно, что потраченное ими время для них прошло совсем не зря. Больше половины солдат батареи имели среднее образование и, прослужив почти пять лет в артиллерии, успели много чего нахвататься. Приходилось всегда быть на чеку. Я занимался, главным образом, пешим строем и гимнастикой, и ловить меня им было не на чем. Только когда приходилось иметь дело с телефонными аппаратами, которые телефонисты знали лучше меня, я чувствовал себя, как на выпускном экзамене. К счастью, экзаменаторов было только четыре человека.

После сделанного партизанам предупреждения, они продолжали все время вести себя совсем прилично и нас не беспокоили. Чтобы им напомнить о нашем присутствии, генерал Сахаров не прекращал изредка посылать в окрестные села и деревни небольшие отряды, без артиллерии. Они всегда благополучно возвращались обратно. Батарейцы, утомленные непривычными регулярными занятиями, пораньше ложились спать. В районе батареи быстро наступала тишина. Прошло немного больше недели, как уехал старший офицер. В 10 часов вечера батарея спала крепким сном. Неожиданно в половине двенадцатого дежурный начал всех будить: «Скорей вставайте, выступаем в поход!» «Приказано соблюдать полнейшую тишину, не курить и не зажигать света».

Быстро, без шума, поднялась батарея, приготовилась к походу и, вытянувшись на дороге в колонну, остановилась в ожидании дальнейших приказаний. Была очень темная ночь, и кругом стояла тишина. Командир батареи, собрав всех офицеров, тихонько, чтобы никто не слышал, по секрету сообщил, что в Ново-Литовске, по сведениям разведки, скопились крупные силы красных партизан. Чтобы никто не мог их предупредить, генерал Сахаров решил: незаметно выйти из Владимиро-Александровского и, разделив свой отряд на две части, внезапно с двух сторон атаковать их в Ново-Литовске и уничтожить. Кавалерия — 1-й кавалерийский полк с приданным ему одним орудием батареи, которое, продолжал командир с улыбкой, будет изображать конную артиллерию, пойдет горною дорогою в обход. Сам генерал Сахаров с пехотой — камцы и анненковцы, и другим орудием батареи двинется по прямой кратчайшей дороге.

Прошло минут двадцать. Батарея все стояла, соблюдая полную таинственность. Никаких распоряжений не приходило. Вдруг со стороны реки до нас стали доноситься какие-то крики. Мы все невольно переполошились, но продолжали соблюдать тишину. Крики все усиливались. На улицах села появились скакавшие по разным направлениям всадники с зажженными факелами. Один из них подскакал к батарее и громко крикнул: «Приказано искать брод и переправляться на другую сторону реки!» Узнать причину переполоха у него не удалось, он, не задерживаясь, куда-то ускакал.

От батареи были сразу посланы разведчики, которые быстро вернулись и сообщили, что брод найден. Батарея двинулась к реке и начала ее переходить. Брод был глубокий, и, чтобы не подмочить снаряды, которые везли на крестьянских подводах, пришлось перевозить их верховым, по одному в каждой руке. Это отняло много времени. Поднявшаяся неожиданно суматоха постепенно улеглась. Наступила сравнительная тишина, нарушавшаяся плеском воды от переходивших вброд повозок и лошадей.

От переправлявшихся рядом с нами кавалеристов мы узнали причину, испортившую план генерала Сахарова. Первым через реку переезжать на пароме было приказано камцам. Что там произошло, мы так и не смогли толком выяснить. Поговаривали, что кто-то был навеселе, но это были только разговоры. Они не то нагрузили паром сильно на одну сторону, не то просто его перегрузили. Паром, не выдержав такого натиска, перевернулся, и все очутилось в воде. С берега бросились спасать. В темноте ничего не было видно. Поднялась шумиха и крики попавших в воду. Два человека утонуло, и утопили два пулемета. За все время пребывания Поволжской бригады в долине реки Сучан это, кажется, были самые большие потери, которые она понесла.

Перебравшись на другую сторону реки, бригада быстро привела себя в порядок и, построившись в походную колонну, выполняя все положенные предосторожности двинулась в Екатериновку. Впереди пошел 1-й кавалерийский полк с приданной ему пушкой Волжской батареи, в которой конных, не считая трех орудийных ездовых, были еще два разведчика и два офицера — поручик Коршенюк за старшего и я за младшего. Сам командир батареи остался с другим орудием в пехотной колонне, которую повел генерал Сахаров. Сахаров был бравый генерал, но ему почему-то последнее время не везло, — его преследовали неудачи.

Быстро прошла конница через Екатериновку. Село спало мертвым сном. Ничего подозрительного в темноте не было видно, только на улицах вдоль домов для чего-то стояли нераспряженные крестьянские телеги. Особенного внимания на них никто не обратил, хотя, кажется, все же несколько из них прихватили с собою. Так же ничего не заметив, прошли спавшую Голубовку и повернули в сторону едва видневшихся в темноте, лежавших на краю долины сопок.

Двигавшийся за кавалерией генерал Сахаров с пехотой, торопясь поскорее разделаться с красными партизанами в Ново-Литовске, тоже своего благосклонного внимания ни на что не обратил, хотя анненковцы, шедшие в голове его колонны, выходя из деревни и зайдя за чем-то в крайнюю избу, наткнулись в ней на партизан. Переколов всех в избе, анненковцы, не задерживаясь, спокойно проследовали дальше, а за ними и остальная часть отряда с генералом Сахаровым. Благополучно, больше без всяких приключений пройдя через лежавшие им на пути деревни Михайловку и Кириловку, генерал Сахаров с пехотой в 10 часов утра торжественно вступил в Ново-Литовск, радостно приветствуемый местным населением. Красных партизан в селе не оказалось: они за сутки до его прихода ушли в Екатериновку и Голубовку выбивать белых из Владимиро-Александровского.

Крестьяне села Ново-Литовск и рядом лежавших деревень, в большинстве староверы, были очень рады приходу белых; им красные партизаны давно изрядно осточертели. Они предлагали генералу Сахарову остаться у них, обещая всякую поддержку, и даже готовы были подкармливать его отряд. Но ему было не до них. Он волновался за Владимиро-Александровское, которое предвкушая легкий разгром красных в Ново-Литовске, он оставил почти без охраны. В нем остался малочисленный Волжский пехотный полк (меньше 200 штыков), который, при всей его отваге, мог попасть в очень серьезное положение. Генерал Сахаров торопился скорее уходить обратно. Его задерживала только обходная колонна, которая куда-то девалась.

Было совсем светло, когда обходная колонна пересекла долину и, подойдя к сопкам, начала на них взбираться по узкой извилистой дороге, скорее даже тропе. Она шла по небольшой впадине, лежавшей между двух почти сросшихся сопок, склоны которых, поросшие редким лесом и густой, ярко-зеленой невысокой травой, прямо от дороги полого подымались вверх. В то время, как мы с пушкой медленно ползли в гору, недалеко справа, параллельно с нами по склону сопки на дровнях, запряженных одной лошадью, быстро ехал какой-то крестьянин. На него все моментально обратили внимание. Никому из нас раньше не приходилось видеть, чтобы летом по траве ездили на санях. Из недоумения всех вывел крестьянин-подводчик, который объяснил, что такой способ передвижения здесь обыкновенное явление. Покрытые травой сырые склоны сопок очень вязкие, но достаточно твердые, чтобы пройти лошади. Колеса сразу увязают, а полозья саней легко скользят по траве.

«Конная артиллерия» с остановками, задерживая движение легкой кавалерии, с большим трудом добралась наконец до самого перевала. Оставалось не больше сорока сажен, но с этого места дорога круто пошла вверх. Мы сделали несколько попыток подняться. Сильно вымотавшиеся кони только рвались вперед: сдвинуть пушку с места они никак не могли. Пытались помочь им людьми, накатывая колеса. Нас было слишком мало, и ничего не вышло. Еще немного без толку провозившись, бросили все попытки и стали обсуждать создавшееся положение; всем было жаль продолжать дальше мучить коней. В разгар нашей дискуссии, в которой принимали участие и солдаты, к нам подъехал командир кавалерийского полка. Грустно посмотрев на нас, полковник спросил: «Ну что, безнадежно застряли?» «Так точно!» чуть не хором ответили оба офицера. «Своими силами подняться не сможем».

Конечно, отцепив от пушки передок, было бы не трудно его поднять одними лошадьми на перевал, а потом людьми затащить туда и пушку. Но полковник не нашел нужным предложить услуги своих улан или драгун; он по-видимому, не допускал мысли, чтобы благородная кавалерия унизилась до такого близкого соприкосновения с полевой легкой артиллерией, а может быть у него были и другие соображения. Постояв еще немного, он приказал всем поворачивать назад, и мы легко на тормозах скатились вниз. Найдя быстро другую дорогу (кажется, шли по неправильной), обходная колонна, опоздав на четыре часа, наконец тоже прибыла в Ново-Литовск.

Генерал Сахаров дал нам только время накормить коней и людям пообедать. Оставив гостеприимное село, бригада, теперь уже в полном составе, пошла форсированным маршем по прямой близкой дороге к себе обратно во Владимиро-Александровское, куда прибыла вечером, когда уже стемнело. Ни в Екатериновке ни в Голубовке красных партизан уже не было. Почему они не рискнули напасть на очень большое село с оставленным в нем малочисленным гарнизоном, так и осталось невыясненным.

На следующий день после приятной прогулки по сопкам Сучана командир батареи, оставив за себя поручика Коршенюка и не объяснив нам причину, тоже уехал во Владивосток. Батарея осталась на попечении трех младших офицеров и заведующего хозяйством, который по чину был самым младшим. С отъездом командира, уехала и банка с монпансье. Младшим офицерам пришлось расторгнуть так недолго просуществовавшее соглашение. Сладкого достать больше было неоткуда.

Простояла Поволжская бригада во Владимиро-Александровском еще недолго. В середине августа, неожиданно только для младших офицеров и солдат, в море показались корабли адмирала Старка и стали на якорь в заливе против маленькой китайской деревушки Ченью-вей, лежавшей на берегу недалеко от устья реки Сучан. Нам было приказано спешно приготовиться к походу. На другой день после обеда, в четыре часа, Поволжская бригада, оставив село красным партизанам и забрав с собою всех, кому не следовало в нем оставаться пошла в деревню Чень-ю-вей.

Перевалив окружавшую залив гряду сопок, части бригады приступили к погрузке на прибывшие корабли, перевозя все с берега на китайских шаландах. Прикрывать погрузку, на сопках, в заставах, остался Анненковский дивизион и одно орудие Волжской батареи, которое на верху перевала, прямо на дороге, стало на позицию. Наблюдательного пункта выбирать не пытались. С сильно заросших сопок ничего не было видно, да и скоро начало темнеть.

С моря несло свежестью, и чувствовалась прохлада. Очень хотелось немножко вздремнуть, но негде было пристроиться, Сырая трава, росшая близ дороги, мало прельщала. Кругом стояла тишина, только надоедливо жужжали комары. Батарейцы бесцельно бродили около пушки и повозок со снарядами, иногда присаживаясь на лафет. Но долго никому не сиделось. Сколько уже прошло времени, как мы поднялись на перевал, определить было невозможно, — ни у кого не имелось часов.

Вдруг справа от нас раздалась ружейная стрельба. Коротко прозвучало «ура», и все опять стихло. Мы все насторожились, ожидая, что будет дальше, но тишина больше не нарушалась. Через несколько минут солдатский телефон принес все новости.

Красные партизаны все-таки решили с нами попрощаться и произвели ночную атаку. Нарвавшись на анненковские заставы, которые бросились на них в штыки, они показали пятки. Потерь у анненковцев не было. Понесли ли потери партизаны? В стоявшей темноте разобрать не удалось. Все же был один трофей — какая-то засаленная фуражка, которую сумели подобрать анненковцы. Торопясь поскорей убраться прочь, какой-то партизан ее потерял. Остальная часть ночи прошла спокойно. Партизаны, после устроенной им анненковцами хорошей встречи, вероятно решили, что можно и подождать: все равно белые скоро сами уйдут.

Когда начало светать, мы с пушкой спустились вниз и погрузились на шаланду. За нами, немного спустя, начали грузиться и анненковцы. К 10 часам утра все уже были на кораблях, и флотилия вышла в море. Волжская батарея попала на «Магнит». Стояла чудная погода, ярко светило солнце. Море было, как зеркало, только шла небольшая мертвая зыбь. Плавно покачиваясь шел «Магнит». Я со вчерашнего дня ничего не ел, и меня начало сильно мутить. Чувствовал я себя прескверно. В 12 часов дня роздали обед — прекрасные мясные щи, после которых у меня все как рукой сняло.

Было темно, когда корабли, придя во Владивосток, ошвартовались у пристаней Гнилого Угла бухты Золотой Рог. Поволжская бригада сразу начала перегружаться в стоявшие напротив пристаней специально приготовленные эшелоны. Бригаду перебрасывали в Никольск-Уссурийский.

Появился и наш командир, но пронесся, как метеор, и куда-то исчез. Выгрузилась батарея с «Магнита» очень быстро, но погрузка в эшелон шла медленно. Кой-что нужно было взять с базы, которая находилась и оставалась во Владивостоке. Только после полуночи все было готово, и мы залегли спать. Командир так больше и не показывался, а старший офицер, который присутствовал на погрузке, ушел домой к своей жене.

Утром, часов в восемь, эшелон тронулся в путь. На пассажирской станции Владивосток он задержался на очень короткое время как раз против вокзала. Выходить на перрон из вагонов было запрещено. Я стоял в дверях товарного вагона и рассматривал ходившую по перрону публику. Меня кто-то окликнул по имени. Я оглянулся. Мимо проходил мой приятель поручик Злобин, который, увидев, что я его заметил, громко крикнул мне: «Поздравляю, ваш командир женился на Лелечке! Несколько дней тому назад была свадьба…» Я сделал удивленное лицо и переспросил: «Что?» Он, думая, что я забыл Лелечку, начал мне припоминать: «Да помнишь, на площадке девятнадцатой версты 1) мы с ней танцевали?» Лелечку я помнил, но меня сильно смутило: женился, после всего того, что командир нам наговорил! Узнать подробности не удалось, поезд тронулся, и мы поехали в Никольск-Уссурийский. Тут только я сообразил, почему командир батареи был так расстроен отъездом старшего офицера. Он сам хотел ехать жениться и испугался, что генерал Сахаров не разрешит ему оставить батарею с одними младшими офицерами.

За время нашего отсутствия во Владивостоке произошли большие перемены. Во главе правительства и армии стал генерал Дитерихс, который довольно энергично приводил все в порядок и усиленно всех подтягивал. Японцы уходили к себе домой, на острова, а регулярная красная армия под предводительством главкома Уборевича группировалась в районе станции Уссури (граница нейтральной зоны), готовая при первой возможности вторгнуться в Приморье.

В Никольске-Уссурийском Волжская батарея разместилась в одной из казарм какого-то Сибирского стрелкового полка, находившихся на краю города. Через несколько дней приехал командир батареи, и в этот же день вечером генерал Сахаров, выполняя строгие приказы генерала Дитерихса о приведении в надлежащий вид и в полную боевую готовность бригады, посадил нашего заведующего хозяйством на гауптвахту. Он появился в штабе бригады не совсем по форме одетым. Командир батареи приказал мне принять его должность, а сам на другой день опять уехал во Владивосток. Я начал хозяйничать; собственно, особо большого дела не было, — все получали из интендантства.

Солдаты, узнав о моем назначении, сразу принялись меня теребить с сапогами: у всех они развалились. Достать и заменить их было неоткуда. Починить — у нового заведующего хозяйством не имелось ни копейки денег. Совершенно неожиданно и на мою бедную голову из штаба бригады прислали аванс на ковку и лечение лошадей, что-то немного больше тридцати иен. Лошадей ковали сами, а больных ни одной не было. Чтобы успокоить солдат, которые на меня уж очень сильно наседали, я нанял четырех китайцев-сапожников, и они быстро починили всей батарее сапоги. Аванса едва только хватило, чтобы с ними расплатиться, — пришлось долго торговаться. Уходя, один из них, приятно улыбаясь, мне заметил на прощанье: «Ваша капитана все равно, что хунхуза» 2). Он, вероятно, хотел, как умел, выразить

1) Дачное место недалеко от Владивостока.

2) По-китайски разбойник.

свое восхищение моему осторожному обращению с казенными деньгами.

Довольный, что привел одну отрасль батарейного хозяйства в порядок, я успокоился. Солдаты были в восторге от моих хозяйственных способностей, но быстро и неожиданно вернувшийся из Владивостока командир батареи, узнав, что от аванса остались только починенные сапоги, пришел в невероятную ярость; как я посмел истратить его не по назначению? Я, как мог, оправдывался, но он ничего не хотел слышать, ругал меня на чем свет стоит и грозился посадить на «губу» за самоуправство. Командир имел, по-видимому, другие виды на аванс: он привез с собою свою молодою жену.

Молодожены поселились в городе, недалеко от батареи, в небольшой комнате частного дома, заранее снятой командиром. Сходив после обеда в штаб бригады, командир немного успокоился. С гауптвахты ранее срока выпустили заведующего хозяйством, и меня немедленно освободили от занимаемой временно должности. Два дня я находился под обстрелом командирских гневных взглядов. На третий, придя утром в канцелярию, командир пригласил всех офицеров батареи пожаловать к нему в четыре часа на чашку чая.

Начистив сапоги и вычистив все пятна с далеко не парадного обмундирования, четыре офицера точно в четыре часа прибыли по приглашению. Командир встретил всех очень радушно и начал представлять своих офицеров молодой жене. Каждый, галантно звякнув шпорами, подходил прикладываться к ручке новой командирши. Лелечка от такой неожиданной чести вся сияла. Когда очередь дошла до меня, — я из скромности был последним, — она очень обрадовалась, что встретила старого знакомого, и усадила меня за стол рядом с собою. На столе, занимавшем чуть не половину комнаты, все было сладкое и ничего горького — только чай, если пить его без сахара. Приглашенные офицеры слегка поморщились и переглянулись между собою. Ожидали большего. Лелечкиному восторгу не было границ, она все время весело болтала, не давая почти никому сказать ни слова. Узнав, что все офицеры холостые, она окончательно пришла в экстаз и громогласно объявила, что для всех найдет невест и все обязательно должны жениться. Командир, глядя на свою жену, только слегка улыбался и в разговор почти не вмешивался: он, по-видимому, уже успел переменить свое мнение.

Мне же Лелечка просто заявила, что я могу не беспокоиться, для меня уже есть ее подруга, которую я знаю, и назвала имя и фамилию. Я что-то такой не помнил, но, чтобы не портить Лелечке настроение, молчал. Она, приняв мое молчание за знак согласия, занялась мной одним. Командир начал бросать в нашу сторону не особенно приветливые взгляды, но Лелечка их не замечала и продолжала жужжать мне над ухом: как все прекрасно, она будет вместе со своей лучшей подругой, и все будет чудесно.

Собственно, какое будет чудо, если я женюсь на ее подруге, которой совсем не знал, я никак не мог сообразить; разве только что тогда она будет чистить пятна на моих единственных английского образца бриджах. Больше ничего молодой поручик ее подруге предложить не мог. Жалование продолжали нам не платить и даже не обещали, как делали раньше. Просидев часа полтора и из приличия мало к чему притронувшись, гости, к большому удовольствию командира батареи, раскланялись и ушли к себе в казарму.

Приведение в образцовый вид всех воинских частей шло быстрым порядком, готовились к неизбежному, к обороне Приморья. В Волжской батарее обновлялся конский состав. Каждое утро заведующий хозяйством и я — командир, по-видимому, все-таки признал за мной блестящие хозяйственные способности — с двумя солдатами верхами ездили в город на базар: продавать своих бракованных и покупать взамен новых лошадей. Дело приходилось иметь с барышниками, среди которых было много цыган. Требовалась большая осторожность, чтобы не купить коня еще хуже бракованного. На базаре всегда находился специально присланный ветеринарный врач, который всегда к нам подходил. Коней тщательно осматривали, по несколько раз проезжали и, только убедившись, что большого подвоха нет, начинали торговаться. Неважно, купив или продав коня, наши солдаты выпрашивали у барышников могарыч и шли в ближайший трактир закусить, а мы с заведующим хозяйством довольствовались тем, что нам дарили арбуз, и возвращались в батарею.

Однажды, отправив солдат на базар вперед, мы, проезжая мимо дома командира, встретили около него нашу молодую командиршу. Она, узнав, куда мы едем, пригласила нас на обратном пути заехать к ней «на пирожки». Мы поблагодарили и пообещали привезти ей в подарок большой арбуз. Не найдя на этот раз на базаре подходящих лошадей, заведующему хозяйством пришлось самому купить арбуз, без него возвращаться было неудобно, а стоил он гроши; отдав своих верховых коней солдатам, мы явились к командирше.

Встретила она нас, как родных, усадила за стол, на котором на большом блюде лежала гора пирожков. Шутя и весело болтая, мы принялись их уничтожать. Лелечка оказалась неплохой хозяйкой, пирожки были изумительные, и, угощая ими нас, она весело смеялась. Я уже соглашался немедленно жениться на ее подруге, только при условии, если она умеет делать такие же вкусные пирожки. Давно так хорошо я не проводил время. От горы на блюде уже оставался небольшой холмик. Еще бы полчаса, и мы, пожалуй, разделались бы и с ним.

Дверь в комнату внезапно отворилась, и на пороге появился командир батареи. Увидев такую веселую компанию, он так и застыл на месте. Когда я взглянул на него, у меня замерло сердце: лицо у него было какое-то серое и скривилось на одну сторону. Возможно, он хотел улыбнуться, да у него ничего не вышло. Лелечка бросилась к нему и начала что-то быстро говорить ему, а мы, вскочив со своих мест и не попрощавшись, бочком, скорей к дверям и выбежали наружу. Немного придя в себя, быстрым шагом пошли домой, не понимая толком, что произошло.

К вечеру причина такого не совсем дружелюбного поведения командира нам стала известна и все разъяснилось. Узнал ее заведующий хозяйством у ездового парной фурманки.

С утренним поездом из Владивостока должна была приехать погостить мать Лелечки с какими-то вещами, и молодожены собрались ее встречать. В батарее выездных средств, кроме парных фурманок и двуколок, никаких не имелось. Командир приказал подать себе фурманку и, усадив в нее свою молодую жену, поехал с ней на вокзал. Дороги в Никольске-Уссурийском или совсем не мощеные, или мощеные булыжником. Торопясь, чтобы не опоздать к поезду, поехали рысцой. Фурманку на ухабах и камнях изрядно потряхивало. Лелечке такая поездка по вкусу не пришлась, и она предложила супругу ехать одному вперед, заявив, что она пойдет на вокзал пешком. Фурманку остановили. Лелечка из нее вылезла, и командир поехал один. Пройдя немного по пыльной дороге, как только фурманка скрылась из глаз, Лелечка раздумала идти на вокзал и повернула обратно. Подходя к своему дому, она так удачно встретила нас.

Командир к поезду поспел и его встретил, но тещи, как он ни носился по перрону, нигде найти не мог: она почему-то не приехала, хотя писала, что обязательно будет. Такое несерьезное отношение тещи немножко покоробило командира, но ничего не оставалось делать, и пришлось остаться на вокзале поджидать свою молоденькую, хорошенькую жену. Время шло, а Лелечка не приходила. Он стал на нее злиться и волноваться: куда она пропала? Прождав часа два и окончательно расстроившись, — не случилось ли чего с Лелечкой, он помчался скорей домой и приехал вовремя. Задержись еще немного, он бы мог нас не застать. Нам давно было пора возвращаться в батарею.

Рассказывая своим сослуживцам о нашем колоссальном успехе у командирши, хотя мы и смеялись, но в душе тревожились, ждали, что будет завтра. Но наши опасения не оправдались. Придя утром в канцелярию, командир не только не подал никакого вида, но и не обратил на нас ни малейшего внимания: вероятно, Лелечка его чем-то успокоила, да ему и было не до нас. Срочно пришло распоряжение: батарее произвести учебную стрельбу из орудий. Из штаба генерала Дитерихса приехала инспекционная комиссия, состоявшая, кажется, из трех неизвестных нам артиллерийских полковников, проверять знания младших офицеров и самого командира батареи. Все заметно заволновались.

Стрельба была произведена на артиллерийском полигоне, находившемся не очень далеко от стоянки батареи, за городом. Не знаю, существовал ли он раньше, или его специально приготовили, но он был в сравнительно образцовом порядке. Вдали, верстах в трех, виднелись разбросанные и хорошо сделанные мишени пехотных цепей, пулеметных гнезд и даже кавалерии, которые, на наше счастье, не двигались, а прочно стояли на месте. Каждому офицеру были даны две задачи: шрапнелью по цепи или кавалерии и гранатой по пулеметному гнезду.

Наблюдательный пункт находился сравнительно далеко справа, впереди от позиции батареи. Стрелять пришлось раздельной наводкой и брать поправку на смещение, — вычислять шаг угломера. Все приготовили себе параллелограммы «Пащенки», по которым и стреляли. Экзамен прошел удачно. Три младших офицера, по очереди, быстро пристрелялись и перешли на поражение.

Командир стрелял последним, и я видел, как полетела в воздух мишень пулеметного гнезда от его гранаты. Его стрельбу шрапнелью определить не мог, потому что в батарее имелся только один бинокль, а простым глазом было трудно рассмотреть. Заведующий хозяйством не стрелял, его почему-то оставили в покое, а старший офицер все еще находился во Владивостоке. Он никак не мог оторваться от жены с новорожденной дочкой.

Прибывшие инспектировать артиллерийские полковники, по-видимому, результатами стрельбы удовлетворились, потому что никаких изменений в офицерском составе батареи не произошло. Через несколько дней после проверочной стрельбы пришел приказ приготовиться к походу и грузиться в эшелоны. Приехал, наконец, в батарею и старший офицер, а командир батареи, после так счастливо проведенного медового месяца, отправил свою молодую жену к ее родителям во Владивосток. Поволжскую бригаду перебрасывали по железной дороге в район станции Уссури, навстречу регулярной красной армии.

Мирная жизнь окончилась. Начались боевые действия, — защита Белого приморья от красных полчищ.

Н. Голеевский