Великое сражение, разыгравшееся на полях Галиции, к этому времени уже достигло своего кульминационного пункта, и успех сражения явно склонялся на нашу сторону.
14-я кавалерийская дивизия, которая вместе с прибывшими к тому времени 5-й и 8-й кавалерийскими дивизиями составила 1-й кавалерийский корпус, была двинута к г. Сандомиру. Это был единственный пункт на левом берегу Вислы, который еще удерживали австрийцы.
Разнообразные чувства волновали меня, когда наша дивизия подходила к Сандомиру. В этом городе я провел свои юношеские годы, и в тех местах, где я бродил с ружьем, охотясь на куропаток, звучали другие выстрелы, лилась человеческая кровь.
Мы подошли к городу ночью. На другое утро мы любовались этим маленьким, живописным городком, красиво лепившимся со своими старинными башнями и костелами на высоком холме, круто обрывающемся к Висле. Еще сохранился замок, в котором жила Марина Мнишек, жена самозванца «Димитрия». В мое время там по какой-то странной иронии судьбы помещалась тюрьма.
Сандомир был занят венгерской пехотой, и нам предстояло выбить венгров из города. Части 1-го кавалерийского корпуса обложили город с разных сторон, но по понтонному мосту венгры все же сообщались с правым берегом Вислы, где в это время кипели жаркие бои, в которых особенно отличились доблестные стрелки Императорской Фамилии.
Наш 14-й конный пограничный полк занимал крайний правый фланг боевого участка, примыкая непосредственно к Висле. Скрытно, лощинами, подошли мы по возможности ближе к городу и остановились. Прозвучала команда: «Готовься к пешему строю!», глухо залязгали пики, передаваемые коноводам. Сотни построены в пешем строю… Еще одна команда: «Винтовки!», и винтовки сняты со спины, примкнуты штыки, отобраны патроны у коноводов, и мы двигаемся к городу.
Австрийцы нас уже заметили, снаряды рвутся вокруг нас, но потерь, к счастью, пока нет. Я с полусотней занимаю позицию в выемке дороги, по скату горы. Через некоторое время цепи венгерцев начинают перебежками продвигаться к нам и, несмотря на наш огонь постепенно накапливаясь, приближаются к нам все ближе и ближе. Огонь австрийцев все усиливается. Город Сандомир они опоясали целым рядом окопов, создав ярусную оборону, и так как их расположение доминирует над нашим, наше положение становится довольно тяжелым. Огонь австрийцев достигает наконец такого напряжения, что положительно нельзя поднять голову и приходится вести стрельбу, быстро высунувшись, и, выстрелив, немедленно прятаться. Мой взводный унтер-офицер, находившийся рядом со мной, не выдержал, осторожно поднимает голову из-за выемки, задерживается так на несколько мгновений, и вдруг я вижу, как он грузно оседает вниз. Наклоняюсь к нему и вижу, что голова его облита кровью. Пуля попала в ухо и вышла у носа. Приказываю снять с него патроны и осторожно положить его в сторону, так как я полагал, что он убит. Со всех сторон я слышу доклады, что нет больше патронов. Это начинает сильно меня беспокоить, так как я уже несколько раз посылал в штаб полка донесения с просьбой прислать патронов, но вместо патронов получал только обещания.
Посылаю двух пограничников для связи с митавцами, цепи которых находились влево от моего расположения. Через некоторое время мои люди возвращаются и докладывают, что никого на нашли. Влево от меня, на бугре, — ветряная мельница, и я решаю выставить там свой пост. Посылаю опять двух человек. Поползли они по земле и наконец добрались до мельницы. В то же самое время я вижу четырех человек, убегающих в сторону противника. Оказывается, на мельнице уже был австрийский пост. Столкнувшись, обе стороны от неожиданности и страха побежали к своим.
Решаю высунуться и рассмотреть, что делается впереди, но не успеваю поднять голову, как совсем близко со свистом зарывается в землю снаряд, к счастью — не разорвавшийся, но оглушивший меня и изрядно засыпавший землей. Уже вечереет, австрийцы подобрались так близко, что слышны их отдельные возгласы по-немецки. Самочувствие наше неважное, патроны на исходе, слева связи никакой, на все мои донесения никакого ответа…
Наконец становится совсем темно, и из штаба полка приходит распоряжение отходить к коноводам. С облегчением я покидаю этот неприятный участок. Отходим на пол-версты назад, сюда же стягиваются и остальные сотни. В полку были потери убитыми и ранеными. Ранен в ногу поручик Сташевский.
Выставив сторожевое охранение и закусив чем Бог послал, дремлем у стогов сена. Австрийцы на ночь тоже отодвинулись назад.
Утром получаем приказание занять вчерашние позиции. На этот раз наша 4-я сотня занимает центральное расположение. Левее, на бугре, 3-я сотня. Я со взводом занимаю каменную стенку по склону горы. Через некоторое время австрийцы снова перешли в наступление. Впереди меня, через лощину, поле гречихи и на краю поля виден большой стог из снопов. Австрийцы упорно держат направление на позицию 3-й сотни. Я вижу в бинокль, как за стогом постепенно накапливаются австрийцы. Определяю расстояние: 400 шагов. Из-за стога быстро выбегают группы австрийцев и, пробежав некоторое расстояние, залегают. Как только они появляются, мой взвод дружно открывает огонь. Прицел был определен настолько удачно, что никто из группы не успевает пробежать и нескольких шагов, как падает и больше уже не встает. Моя позиция за стеной укрыта деревьями, и австрийцы, по-видимому, не догадывались, ведя наступление на бугор, о моем существовании. В короткий промежуток времени мне удалось вывести из строя около 50 австрийцев, и дальнейшие их перебежки пока что прекратились.
Все же я замечаю, что под бугром, внизу, уже скопилось в мертвом пространстве порядочное количество австрийцев. Наконец и меня, по-видимому, заметили, так как пули запели вокруг нас целым роем. Я стою за хатой и вижу, как через сад идет ко мне пограничник с пакетом. Вдруг он, не доходя нескольких шагов, опускается на одно колено. Пуля попала ему в ногу. Во время перевязки я вижу, что кость, к счастью, не задета.
За стенкой уже весьма не безопасно, я растягиваю свой взвод вправо, так что мы занимаем дорогу и сад вправо от дороги. Слышу, как впереди меня по дороге застучал пулемет, и через некоторое время показались австрийские цепи. Австрийцы решительно наступали по обочинам дороги, и их серые фигуры скоро замелькали в садах перед нами. Мы развиваем бешеный огонь, но они все же перебежками приближаются к нам. Наш огонь достиг почти пулеметного напряжения, и вдруг мы видим, как они поворачивают спины и быстро убегают, мелькая за деревьями. На этот раз их атака была вновь отбита.
Вскоре, однако, австрийцы опять повели наступление еще более энергично и мы получили приказание отходить. Пробираясь садами, мы отстреливаемся и отходим к коноводам. В спину нам гулко звучат по садам выстрелы австрийцев. Хуже стало, когда мы выбрались на открытое место и здесь попали под огонь австрийской артиллерии и весьма меткий. Расстояния были у австрийцев измерены заранее, и никакие лощины не спасали нас от австрийских гранат. Только по счастливой случайности наши разреженные горсточки людей отходили без потерь. Велико же было наше отчаяние, когда, бросаясь из стороны в сторону под метким обстрелом австрийской артиллерии, мы добрались к месту, где должны были находиться наши коноводы, и никого там не нашли. После некоторых скитаний мы наконец обнаружили наших коноводов и облегченно вздохнули.
Вечером того же дня, когда мы отошли от Сандомира, к нам подошел 72-й пехотный Тульский полк. Он был пополнен запасными из местного населения, что в значительной степени уменьшило его боевые качества. На полк возлагалась задача овладеть Сандомиром совместно с частями 1-го кавалерийского корпуса. Ночью Тульский полк атаковал противника (венгерскую пехоту), применив немецкую систему атаки колоннами. Но, прорезав колоннами расположение венгерцев, тульцы не смогли выполнить задачу в эту ночь, наткнувшись на жестокое сопротивление венгерцев. Наша сотня была в эту ночь в резерве и только под утро нас вызвали на позицию. Пока командир сотни получал инструкции от командира полка полковника барона Воде, я решил с разрешения командира сотни взобраться на ближайший бугор, чтобы посмотреть на место ночного боя. По дороге я встречал разрозненные группы тульцев, стремившихся в тыл, и которые я тщетно пытался повернуть обратно. Пройдя некоторое расстояние, я заметил впереди себя, на бугре, группу солдат. Предполагая, что это какая-либо из наших частей, я направился к ним, однако заметил, что около меня посвистывают пули. Это заставило меня призадуматься. Повернувшись назад, я увидел, что от нас мне усиленно машут руками, показывая назад. Только тут я сообразил, что на бугре австрийцы. Оказывается, что это была небольшая группа венгерцев, отрезанная во время ночной атаки от своих частей. Через какое-то время они были захвачены нашими пограничниками. Среди них был один офицер, венгерец.
На правом фланге одна из наших сотен медленно продвигалась вперед, причем был ранен ее командир ротмистр Иваненко.
В эту же ночь австрийцы спешно покинули свои позиции, и утром город Сандомир был занят нашими войсками.
Жуткое зрелище представляло собой поле боя после ночной атаки Тульского полка. Трупы венгерцев еще не были убраны и в большом количестве валялись на полях. Отдельно у дороги лежали убитые воины 14-й кавалерийской дивизии и наши пограничники. Результаты этого ночного боя поразили нас своим ужасом. Атака тульцев была исключительно рукопашной, и ранения были чрезвычайно тяжелые: раздробленные черепа, тяжелые штыковые ранения, все свидетельствовало о необычайной ярости ночной схватки. Лик войны впервые открылся нам в своей кошмарной ясности. Трупы лежали словно дорожки, протянувшиеся с нашей стороны на австрийскую, соответственно количеству наших колонн, прорывавшихся в город. Привлекло наше внимание также и то, что впереди этих колонн лежали трупы убитых офицеров Тульского полка. Как выяснилось потом, почти все офицеры, принимавшие участие в этой атаке, были убиты, в том числе и доблестный командир этого полка.
Ночь мы провели в той же деревне, вокруг которой мы дрались несколько дней. Во дворе хаты, в которой мы ночевали, по дорогам и в садах еще валялись неубранные трупы австрийцев. На другой день мы с облегчением покинули эту деревню и расположились на бывшем кордоне пограничной стражи.
Итак, я опять в этом так хорошо знакомом мне городе. Но какой контраст с тем, что было раньше! Перед войной в Сандомире находился штаб 16-й пограничной Сандомирской бригады, и город жил жизнью военного гарнизона. Напротив кордона пограничной стражи был городской парк, в котором в праздничные дни играл хор трубачей бригады, и парк был наполнен нарядной, веселой толпой. Почти рядом с парком находился костел, во дворе которого помещалась церковь пограничной бригады. В царские дни на площади перед церковью бывал парад, где стройно и позвякивая шпорами проходили церемониальным маршем пограничники под «звуки лихих трубачей». Вдали, за парком находились постройки учебной команды пограничной бригады и по вечерам, когда гасли сумерки, оттуда доносились мелодичные звуки кавалерийской трубы, игравшей «зарю». Все изменилось теперь, и город был наполнен движением обозов и шумной толпой солдат различных воинских частей.
В Сандомире мы простояли два дня, а затем, переправившись по понтонному мосту на другой берег Вислы, вступили в Австрию. Во время переправы погиб молодой корнет Ямбургского уланского полка, отважно пытавшийся переплыть Вислу на коне. Теченье этой реки очень быстрое и в ней есть много водоворотов, поэтому попытка переплыть реку, не посоветовавшись с местными жителями, была очень рискованной.
На той стороне Вислы было приятно увидеть поваленным австрийский пограничный столб. Ночевали мы в городе Тарнобжег. Владелец этого города, богатейший польский магнат граф Тарновский, организатор на свои средства польских легионов, действовавших против русской армии, был арестован и выслан в Россию. Кругом кипели бои, и всю ночь раздавался грохот орудийной стрельбы.
Утром мы двинулись дальше. Наш полк шел отдельной колонной и на открытой местности попал под артиллерийский обстрел. Снаряды начали ложиться довольно близко, и в довершение всего перед нами оказался широкий канал с водой и топкими берегами. Положение наше становилось с каждой минутой все более затруднительным и опасным, как вдруг откуда-то заговорила наша батарея и, накрыв австрийскую, в несколько минут заставила ее замолчать, выручив нас из тяжелого положения.
К полудню части 14-й кавалерийской дивизии сосредоточились в лесу, названия которого я уже не помню. Гулко звучали рвущиеся в лесу снаряды, но, к счастью, ни один из них не попал в наше расположение. Держа лошадей в поводу, мы простояли так до вечера, а потом отошли на ночлег в деревню, до отказа набитую пехотными частями. Всю ночь где-то невдалеке кипел сильный бой. Никогда до этого времени я не слышал такой могучей силы артиллерийского огня. Канонада наших восьмиорудийных батарей поражала своей мощью, все кругом содрогалось от сплошного артиллерийского грохота. Лишь позже, в боях за Ковель артиллерийский огонь с обеих сторон был еще более могучим и страшным, это был сплошной ад, напоминавший кипение воды в котле. Недаром военные авторитеты отмечают, что великая Галицийская битва была выиграна нами в значительной степени благодаря могучей и меткой стрельбе нашей артиллерии.
На следующее утро 14-я кавалерийская дивизия получила новое задание и, переправившись снова у Сандомира на левый берег реки Вислы, двинулась по направлению к Кракову, следуя левым берегом реки. Поход этот совершался без особых приключений, но я вспоминаю один эпизод, случившийся со мною в самом начале похода. Как-то под вечер я возвращался с разъездом к месту расположения штаба дивизии и когда я прибыл в господский дом, в котором должен был находиться штаб, я не застал там уже никого из начальствующих лиц. Там были только готовые к выступлению денщики с офицерскими вьюками и конно-саперная команда, чему я был очень рад, так как не знал дальнейшего маршрута дивизии. Здесь же во дворе я увидел митавца штабс-ротмистра Николаева, который уже собирался со своей конно-саперной командой и офицерскими вьюками покидать господский дом. Я присоединился со своим разъездом к этой колонне, и мы тронулись в путь. Колонна наша сильно растянулась, и так как мы шли рядами, то можно было подумать, что двигается по меньшей мере эскадрон. Штабс-ротмистр Николаев и я ехали в голове колонны и поднимались в гору, когда увидели выезжающий нам навстречу из-за горы конный отряд. Присутствие флюгеров на пиках не оставляло никакого сомнения в том, что перед нами немцы.
С криком: «За мной!» я бросился вперед. Штабс-ротмистр Николаев остался на месте и удерживал своих людей, опасаясь, по-видимому, за свои вьюки. Немцы стали уходить, и я со своими пограничниками и несколькими приставшими ко мне всадниками из колонны с вьюками продолжали гнаться за немцами. Очень быстро мы с ними сблизились. Спасаясь, немцы засели в находившейся вблизи каменоломне и пытались отстреливаться, но когда увидели, что это не помогает, вскочили снова на коней и стали опять уходить.
Мы быстро их настигли, и я помню, как вправо от меня несколько гусар рубили отчаянно защищавшегося конного немца. Я нагнал одного немца. Он бросил винтовку и поднял руки вверх. Я его спешил и передал одному из пограничников. Мой вестовой свалил двух немцев с коня ударом шашки. Этот мой бравый вестовой причинил мне, однако, немало хлопот, когда, помчавшись за немцами, бросил мою заводную лошадь. Лошадь была поседлана австрийским седлом и австрийской попоной вместо потника. Во время преследования немцев один гусар-митавец поймал моего коня и присвоил его себе. Мне стоил потом больших трудов доказать, что конь этот мой, и отобрать его.
Наши и немецкие выстрелы привлекли внимание нашей второй бригады, двигавшейся невдалеке, оттуда были высланы в нашу сторону разъезды и таким образом весь большой немецкий разъезд, так далеко забравшийся к нам в тыл, был частью изрублен, а частью захвачен в плен. Это были драгуны немецкого гвардейского полка. К вечеру в штаб дивизии привезли начальника этого разъезда. Он был без сознания, так как ранение его было очень тяжелое: пикой в рот. Вечером, за ужином в штабе дивизии штабс-ротмистр Николаев с увлечением рассказывал, как он атаковал немецкий разъезд, и все присутствующие восторгались его лихостью.
Вскоре после этого я принял во временное командование сотню, и на меня выпала тяжелая задача поддерживать в эти дни связь между частями 1-го кавалерийского корпуса (5-я, 8-я и 14-я кавалерийские дивизии). Приходилось ежедневно перемещать посты, лично поверять их, так что я был беспрестанно на коне и почти без сна в продолжение многих суток. Дивизия уже вступила в Келецкую губернию, и здесь нам было суждено испытать тяжелые превратности судьбы.
В один из этих дней я после целого дня тяжелой работы прибыл вечером в штаб 14-й кавалерийской дивизии, который помещался в роскошном доме польского магната. Окна дома были ярко освещены и, когда я вошел, было время обеда. За столом сидело много народа. Там были родственники хозяина, укрывшиеся временно в этом роскошном имении, и соседи — помещики, приехавшие сюда с семьями. Все это создавало картину великолепного званого обеда. Польская «старка» и вина разных сортов были представлены за столом в изобилии. Много дам и красивых «паненок» оживляли общество. Шутки и непринужденный смех и веселье царили в зале, и никто не подумал бы, что все это происходит на театре военных действий, так беззаботно и весело было собравшееся здесь общество. Я был так измучен своими поездками, что, сделав доклад начальнику штаба и получив от него инструкции, отправился к себе в комнату, чтобы немного отдохнуть. Рано утром я вышел во двор и всей грудью вдыхал свежий утренний воздух. Солнце уже начало заливать своими лучами двор с живописными клумбами, разбитыми перед подъездом. Во дворе уже начиналась обычная суматоха пробуждавшегося дня. Я прошел к воротам, выходящим на дорогу, и прямо перед входом заметил группу донцов, возившихся у дерева. Не успел я еще рассмотреть, что там происходит, как вдруг увидел выросшую передо мной и сейчас же повисшую на дереве фигуру. Беспомощно свесившиеся руки и помертвевшее лицо объяснили мне без слов значение происходившего. С жутким и неприятным чувством я отвернулся от этой картины и зашагал обратно к дому. Повешенный оказался австрийским шпионом, пойманным с картой, на которой было обозначено расположение наших частей.
Затем я отправился в объезд своих постов и, вернувшись к месту стоянки штаба дивизии, не нашел уже на фольварке никого из чинов штаба дивизии. Отъехав от этого имения на некоторое расстояние, я услышал орудийные выстрелы и вскоре и ружейную стрельбу. Спустя некоторое время я увидел группу всадников, рассеянных по полю и, подъехав к одной из групп, я узнал офицеров штаба дивизии, которые объяснили мне, что наши части обнаружили присутствие значительных сил противника, и начальник дивизии генерал Орановский со всем своим штабом выехал на этот бугор, чтобы лично исследовать обстановку. Совершенно для них неожиданно они были обстреляны артиллерийским огнем австрийцев. Наши части завязали бой, но вскоре выяснилось, что перед нами передовые части весьма крупных австрийских сил. Дивизии было приказано отходить, и отход прикрывал 14-й пограничный конный полк. В этом бою доблестно погибла наша 3-я сотня полка и одно время положение было настолько тяжелым, что наша 23-я конная батарея, оставаясь на позиции до последней возможности, едва не была захвачена противником. Старший офицер батареи был ранен, но орудия все же отъехали вовремя и присоединились к отходящей дивизии. Наша спешенная 3-я сотня оставалась на позиции, сдерживая наступление густых цепей австрийской пехоты. Видя тяжелое положение сотни, командир полка два раза посылал коноводов, но подполковник, старый кавказец, командир сотни, всякий раз отсылал их обратно с извещением, что он еще может держаться. Посланные в третий раз коноводы подать коней уже не могли: деревня, которую занимала сотня, была уже, по словам коноводов, окружена австрийцами. Оставшиеся в окружении пограничники защищались до последнего бойца. Год спустя мы получили письмо от одного из пограничников, захваченного в плен в этом бою, и с грустью узнали, что почти никто из находившихся тогда в деревне пограничников не уцелел. Прикрывая отход 14-й кавалерийской дивизии, они были все перебиты или переранены. Был тяжело ранен и командир сотни.
Мы все время продолжали отходить под неустанным натиском противника. Находившиеся в соприкосновении с нами австро-немецкие части двигались настолько быстро, что нашей дивизии приходилось иногда менять назначенные для ночлега стоянки, так как они бывали уже заняты противником. Наши колонны на походе то и дело подвергались обстрелу неприятельской артиллерии. Моя работа в эти памятные дни была необычайно тяжелой. Приходилось без отдыха сменять и расставлять посты с таким расчетом, чтобы все части дивизии все время находились бы в постоянной связи между собой, и это в тех условиях было задачей весьма тяжелой. Как выяснилось потом, против нашего 1-го кавалерийского корпуса генерала Новикова наступала 9-я немецкая армия и частью 1-я австро-венгерская армия генерала Данкля.
Я забыл упомянуть о печальной участи, постигшей обитателей гостеприимного замка, в котором помещался штаб генерала Новикова. О том, что с ними случилось, мы узнали от перебежавшего к нам польского крестьянина из тех мест. Он рассказал, что после нашего отхода противник, предполагая, что замок еще занят нашими частями, открыл по этому замку жесточайший орудийный огонь. Замок сгорел до тла, а его обитатели частью сгорели в пламени, а частью были убиты или ранены неприятельскими снарядами. Слушая этот рассказ, я вспомнил ночь, когда я подъехал к залитому огнями замку, и непринужденное веселье его обитателей, всего собравшегося там общества, и мне не хотелось верить, что погибли эти полные жизни, мирные и совершенно непричастные к военным действиям люди.
Во время этого отступления остались в тылу у противника два разведывательных эскадрона и одна казачья сотня 14-й кавалерийской дивизии, которые около месяца укрывались в лесах и вновь присоединились к нам после того, как немецкие армии были отброшены от Варшавы.
Под натиском противника мы отходили все дальше на запад, к Висле. Во время отхода нам пришлось задержаться на несколько дней в гор. Сташов, Радомской губернии. Одно время этот город был стоянкой 14-го драгунского Малороссийского полка. Случилось так, что один из полков дивизии послал разъезд в окрестные деревни, с целью закупить провиант и фураж для полка. Один крестьянин деревни, куда заехал разъезд, сообщил, что в лесу закопано большое количество провианта, предназначенного вначале для австрийцев. Провиант был немедленно откопан и отправлен в полк. В эту же ночь в расположение полка прибежал взволнованный крестьянин из той же деревни и рассказал, что ночью озлобленные хозяева провианта заперли снаружи хату того крестьянина, который выдал местонахождение склада, подожгли ее, и вся семья этого крестьянина сгорела. По распоряжению начальника штаба дивизии поджигатели были немедленно задержаны, преданы военно-полевому суду и понесли очень тяжелое наказание.
В один из последующих дней я прибыл с донесением в штаб дивизии, помещавшийся в богатом господском доме, и, въехав во двор, увидел, как по всему двору бегали с обнаженными шашками казаки, гусары, уланы и драгуны и храбро рубили кур, уток и индюков. Бедное пернатое царство в смятении металось по двору. На мой вопрос, что случилось, я получил ответ, что ввиду приближения австрийцев хозяин имения решил его покинуть и, не желая, чтобы все его хозяйство досталось врагу, предложил штабу дивизии взять все запасы живности, какие у него были.
После обеда штаб покинул имение. Я получил разрешение двигаться с разъездом вместе со штабом дивизии и видел, какую замечательную картину представляла вытянувшаяся далеко по дороге наша колонна: у каждого всадника было приторочено к седлу много всякого добра, — у одного поросенок, у другого — индюк, а у некоторых всадников живописно выглядывали из переметных сум головы кур, уток и всякой другой живности.
К вечеру мы подошли к гор. Островцу. На подходе к городу по колонне мне было передано приказание начальника штаба явиться к нему. От него я получил распоряжение пройти с разъездом через город и установить связь с 8-й кавалерийской дивизией. По сведениям штаба город Островец еще не был занят противником. Беру свой разъезд и рысью выезжаю вперед. Через некоторое время приближаюсь к городу, расположенному внизу, в глубокой лощине. С горы хорошо видна окружающая местность и в бинокль я вижу на шоссе за деревьями группу всадников, которые движутся, удаляясь от города, по направлению к нам. Их пики без флюгеров, и я решаю, что это – наши. Сзади от себя, в направлении, где по моим расчетам двигается штаб дивизии, слышу орудийную стрельбу. Вижу, что мой головной дозор останавливается и что-то наблюдает. Через несколько минут один из пограничников этого дозора карьером прискакал ко мне и доложил, что навстречу нам движется небольшой немецкий разъезд. Строю фронт моего разъезда и решаю захватить в плен одного — другого немца. Лошади у немцев всегда были слабее наших. Увидя меня, немцы сейчас же повернули обратно и легким галопом, без особенной паники, удалялись по направлению к городу. Расстояние между нами быстро уменьшалось. Чувство особенного подъема овладевает всадником в такие минуты. Мы были уже почти на краю города, как вдруг из крайних домов раздались дружные залпы, и пули ровно запели у нас над головой. Это сразу охладило наш пыл. Я приказал разомкнуться и уходить обратно. Надо сказать, что уходили мы еще быстрее, чем гнались за немцами, и, отойдя от города на приличное расстояние, я собрал весь свой разъезд. Потерь у нас не было, только одна лошадь была легко оцарапана пулей.
Вскоре мы повстречались с разъездом 5-го драгунского Каргопольского полка, которым командовал молодой корнет. Я рассказал ему про мою неудачу с немецким разъездом, и он тоже не знал, что гор. Островец занят немцами.
В то время как мы с ним мирно беседовали, из-за бугра вынеслась на нас с диким криком и гиканьем целая сотня каких-то всадников. Раздумывать было некогда, и мы бросились улепетывать от них что было мочи. Кони наши уже устали от предыдущей погони за немцами, к тому же подо мной в этот день был слабый конь, и в моем сознании быстро промелькнула мысль, что вот придется еще, чего доброго, попасть в плен… Во время этой скачки я взял такое препятствие, которое в другое время показалось бы мне непреодолимым: представьте себе глубокую канаву больше сажени шириной, а на другой стороне канавы, отвесно к ней, высокая шоссейная насыпь. Конь мой перелетел, однако, через это препятствие и вскарабкался по отвесу на шоссе, не съехав вниз. Здесь я остановился на мгновение и заметил, что нападавшие на нас всадники больше нас не преследуют, а, напротив, остановились в отдалении и машут нам фуражками. Я стал собирать своих людей. Через несколько минут один из моих пограничников доложил мне, что наши преследователи вовсе не немцы, а наши донцы, — третьеочередная сотня Донского казачьего войска, состоявшая из калмыков, присланная на пополнение 14-го донского казачьего полка нашей дивизии. Сотня эта еще ни разу не была под обстрелом, а потому ретиво жаждала боевого подвига и, приняв нас за немцев, решила стяжать боевые лавры. Доставшийся им «трофей», — захваченный «в плен» один из моих пограничников, — привел их в полное уныние. Собравшись все вместе, мы дружно хохотали, вспоминая происшедшее.
Распрощавшись с каргопольцами, я решил, не зная совершенно обстановки, вернуться обратно в штаб дивизии за ориентировкой. Мы ехали по прежней, только что пройденной дороге и, поднявшись опять на бугор, увидели кур, уток и индюков валявшихся по всему полю. Я догадался, что штаб дивизии попал, очевидно, под обстрел неприятельской артиллерии, и вспомнил орудийные выстрелы, которые я слышал, спускаясь к гор. Островцу. Штаб дивизии ушел, по всей вероятности, в другом направлении.
Я повернул разъезд в том направлении, где валялась брошенная живность, и вскоре увидел какую-то деревню. Там оказались наши части, и я получил сведения о местоположении штаба дивизии. Мне рассказали подробности обстрела колонны штаба: она внезапно попала под обстрел неприятельской артиллерии, находившейся по другую сторону лощины, слева от движения колонны. Началась паника, но обошлось, однако, без потерь, если не считать невинной жертвы, — польского крестьянина, который вез в обозе вещи, принадлежавшие штабу дивизии. Случайный снаряд угодил прямо в его телегу, и бедняга был убит на месте. В штабе дивизии, куда я явился с докладом, данная мне задача была отменена.
Наседавший на нас сзади противник прижал наконец весь наш 1-й кавалерийский корпус к Висле. Приходилось во что бы то ни стало форсировать эту широкую, разбухшую от дождей реку в ту же ночь под ежеминутной угрозой быть в нее сброшенными. Единственная имевшаяся переправа предназначалась для артиллерии и обозов, нам же предстояло переправиться, пользуясь подручными местными средствами. По полученным сведениям, в шести верстах от нас, в деревне, находились передовые части противника силою в один батальон пехоты, полк кавалерии и батарею. Приходится удивляться бездействию противника, расположившегося на ночлег вместо того, чтобы атаковать нас и сбросить в реку. У противника было более чем достаточно сил, чтобы помешать нашей переправе. Висла в этот период настолько широка, что противоположный берег реки был едва виден. Течение реки было тоже настолько сильным, что наша попытка перегнать лошадей вплавь на ту сторону потерпела полную неудачу: отплыв некоторое расстояние от берега, лошади возвращались обратно, чувствуя инстинктом, что эта задача им не под силу. Пришлось переправляться на больших баржах, которые не могли вместить большое количество людей и лошадей, и требовалось около часа времени, чтобы перегнать баржу на ту сторону и вернуться обратно. Положение наше на этом берегу было весьма опасным, так как в случае, если переправу не удалось бы закончить к утру, оставшиеся части были бы сброшены в реку или уничтожены противником, и только самоотверженность польских крестьян, совершенно добровольно работавших на переправе до полного изнеможения, совершила чудо, и наши части были спасены от опасности.
Моя сотня собралась у переправы лишь поздно ночью, и мы переправились последними, уже почти на рассвете. Часы ожидания, которые мы провели на левом берегу Вислы, были не из приятных, и поэтому мы облегченно вздохнули, когда погрузились на баржу и отплыли от берега.
На том берегу уже была наша пехота, это были полки петербургской гвардии. Был октябрь месяц и распутица, и занимавшая наскоро вырытые окопы гвардия испытывала большие неудобства и лишения.
Переправившись, мы узнали, что весь наш 1-й кавалерийский корпус спешно перебрасывается походным порядком к Варшаве. Через несколько дней, приближаясь уже к Варшаве, нам бросилось в глаза огромное количество беженцев, уходивших из города со всем скарбом. По сведениям, полученным от жителей, немецкие разъезды уже были замечены на окраине города. Нам не хотелось верить, что этот большой и важный во всех отношениях город будет уступлен врагу.
На следующий день мы подходили к Новогеоргиевску, где наш корпус должен был опять переправиться на левый берег Вислы. По дороге к Новогеоргиевску наше внимание привлекло большое количество отдельных хат, солидно построенных, но совершенно пустых. К нашему большому удивлению мы узнали, что брошенные хаты принадлежали немецким колонистам, незадолго перед тем выселенным вглубь России. В течение целого дня мы переправлялись у Новогеоргиевска на левый берег Вислы и ночью подошли к гор. Сохачеву, который уже был занят немцами. Мы расположились на ночлег в окрестностях города, откуда всю ночь доносился гул и громыхание обозов. Немцы, очевидно, уводили свои обозы подальше. Утром части 1-го конного корпуса начали выбивать немцев из города, но немецкие ландштурмисты защищались отчаянно, и город удалось занять только к вечеру. Ворвавшись в город, мы увидели следы паники и поспешного бегства немцев: везде валялись опрокинутые немецкие телеги, наполненные обмундированием и разными припасами. Встречались отдельные трупы немецких солдат. Немцы частью бежали из города, частью были захвачены в плен. Одному из полков нашей дивизии удалось захватить телегу с немецким денежным ящиком, и мы взяли себе на память по одной немецкой монете в 5 марок, на которой было написано «Gott mit uns».
Наш полк расположился на окраине города в имении зажиточного польского шляхтича. Около полудня в штабе полка было получено сообщение, что густые немецкие колонны движутся по шоссе в нашу сторону, и мы получили распоряжение отойти на берег реки. Я со взводом пограничников остался прикрывать переправу. Расположив своих людей за укрытиями, я заметил в бинокль двигавшуюся вдоль шоссе немецкую пехоту и через несколько минут открыл огонь в надежде задержать ее продвижение. В скором времени я должен был прекратить огонь, так как в непосредственной близости от меня расположилась немецкая батарея, которая начала стрелять, не замечая, по-видимому, меня, по нашим переправляющимся частям. Я решил притаиться и не выдавать себя, так как эта батарея могла бы в несколько минут уничтожить мой взвод. Спустя некоторое время я получил распоряжение присоединиться к полку. Уже когда я переправлялся через реку, немцы обстреляли мой взвод, но наступили уже сумерки, попаданий не было, и я благополучно присоединился к полку.
П. Маковой
(Продолжение следует)
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| Реабилитация наркомана в Воронеже Реабилитация наркомана в Воронеже наркологический центр в Воронеже. www.наркологическая-клиника.com |
Похожие статьи:
- 14-й Пограничный Конный полк в 1914 году. – П. Маковой
- Бой на Злотой Липе Тоустобабы-Хорожанка. – Полк. Архипов
- Российские солдаты. – Полковник Попов
- Арьергардный бой. – В. Милоданович
- Удачный бой. – Колыванец
- Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
- Из записной книжки Начальника штаба 14-го армейского корпуса 1914 год. – Е. А. Милоданович
- На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
- По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
Loading ...