ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Движение моего отряда, который в пути увеличивался в составе за счет людей, потерявших свои части, пред­ставляло собою до­вольно печальную картину. Впереди шел я со своими о­фицерами, за мной, не в ногу, не соб­людая равнения и с большими интервалами, брели люди с сонным и усталым видом. За ни­ми — пленные везли повозку с моим убитым солдатом и, наконец, реквизированный грузо­вик, с приставшими в пути, пулеметами и, ав­томобиль захваченный у парламентеров. Ко­лонна далеко растянулась и, со стороны, могла быть принята за батальон пехоты если не боль­ше. Отсталых не было, так как каждый знал, что сзади его ждет расправа. Медленно двига­лась колонна по шоссе к Пулкову. Падающий хлопьями снег таял под ногами, делая дорогу скользкой и еще больше замедляя наше дви­жение. Стрельба и зарево оставались сзади, впереди была тьма и неизвестность.

Люди шли молча, каждый был занят свои­ми мыслями, своими переживаниями. Вера в том, что я найду Царскосельский гарнизон вер­ным присяге, внушала бодрость и настойчи­вость в достижении цели, которую я себе поста­вил, и они невольно передавались чинам моего отряда.

Показавшиеся впереди огоньки указывали, что уже недалеко Пулково где мы сделаем при­вал, подкрепимся едой и обогреемся в тамош­них трактирах. Действительно, вскоре отряд вошел в Пулково, и я разрешил людям разой­тись по трактирам и сам вошел в один из них. Усталость и три бессонных ночи давали себя чувствовать, и всем, в том числе и мне, хоте­лось хоть немного заснуть, тут же в трактир­ных сараях на соломе. Но об отдыхе нельзя бы­ло и думать. Нельзя было терять ни минуты, чтобы с рассветом войти в Царское Село.

Немного отдохнувшие и согревшиеся люди выглядели бодрее и путь до Царского Села не пугал их. После поданной мною команды к вы­ступлению, мне было доложено, что в одном из сараев обнаружен солдат кавалерист с оружи­ем и конем. Я приказал допросить его. Допро­шенный «с пристрастием», солдат-латыш при­знался, что был послан на разведку Царскосельским революционным комитетом. Сперва он при­нял нас за союзников-бунтарей, но, после до­проса, убедился в своем заблуждении. Этот случай, казалось, должен был бы развеять мою уверенность в верности царскосельского гарни­зона, но я утешал себя сем, что это, вероятно, единичный случай, что «в семье не без урода».

Уже было достаточно светло, когда мой от­ряд поравнялся с селом Александровским, кото­рое с своими аккуратными домиками и огорода­ми, тянулось вдоль нашего шоссе. Но тут меня поразило обилие палаток на огородах и масса копошившихся на них и умывавшихся людей. Оказалось, что это был прибывший с фронта Гвардейский экипаж, спешно вызванный в Цар­ское Село.

Невольно возникает вопрос, для чего была вызвана с фронта эта прекрасная боевая часть? Уж, наверное, не для того чтобы, вечером, в день моего прихода в Царское Село, объявить нейтралитет, а на другой день, под водительст­вом одного высокого лица, идти в Государствен­ную думу и выражать свою верность новой ре­волюционной власти.

Наконец мы дошли к цели. Большие желез­ные ворота, украшенные золотым орлом, указа­ли нам что мы вступаем в Царскосельский парк с его вековыми деревьями и историческим про­шлым. Вдруг, как из под земли, вырос разъезд Собственного Его Величества Конвоя. Подска­кав на приличное разстояние к моему отряду, кстати, уже принявшему строевой вид разъезд круто повернул и поскакал обратно, даже не поинтересованшись — кто мы, откуда и куда дви­гаемся.

Царское Село еще безмятежно спало, когда я вступил в него.

ТРУСОСТЬ, ИЗМЕНА И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Подойдя беспрепятственно к Александров­скому дворцу, где имела пребывание Царствен­ная Семья, я остановил свой отряд, разрешил стоять вольно, а сам, войдя через калитку во­рот, поднялся по ступеням наружной каменной лестницы в приемную дворца. Расположение комнат мне было приблизительно знакомо, так как я уже имел счастье после первого ранения представляться здесь Государыне, перед отъез­дом моим в Действующую армию.

Ливрейный лакей, встретивший меня, на мое требование доложить обо мне Дворцовому Коменданту, провел меня в кабинет, а сам отпра­вился доложить генералу Ресину о таком не­обычном посетителе. Оставшись один в кабине­те коменданта, я мысленно перенесся в то сов­сем недалекое прошлое, когда впервые вступил я в эти дворцовые покои, дабы представиться Государыне Императрице, Царственной сестре милосердия дворцового лазарета, где я лечился после ранения. Никогда не забыть мне этого грустного, одухотворенного лица, этой просто­ты и доступности, так гармонировавших с окру­жавшим ее домашним уютом и убранством ее рабочего кабинета. Ее ласковые слова, полные материнской заботы о своих поданных, глубоко запали в мою душу.

Мои мысли были прерваны вошедшим в ка­бинет Дворцовым Комендантом Свиты Его Ве­личества генерал-майором Ресиным. Мой утом­ленный вид, моя промокшая одежда совершен­но не соответствовали роскошной обстановке кабинета и я сам себе казался жалким просите­лем, а не защитником Царского Трона.

Генерал был одет в тужурку с красными от­воротами, в погонах свитского генерала. Я пред­ставился генералу, доложил о событиях в Пет­рограде, о переходе многих воинских частей на сторону рабочих, о пожарах и погромах в столи­це, словом, о всем том, что успел мне передать по телефону полковник Кобылинский. Не скрыл от него, что привел с собой захваченного разведчика — кавалериста и привез тело моего убитого солдата. Наконец, добавил, что отдаю себя и свой отряд в полное распоряжение Импе­ратрицы.

Генерал Ресин выслушал меня не перебивая, затем сел в кресло у письменного стола, а мне предложил занять таковое же в нескольких ша­гах от себя. В это время вошел лакей и принес утреннее кофе с сдобными булочками. Окна ка­бинета выходили как раз на площадку перед дворцом, где я оставил свой отряд, и мне было видно, как мои солдаты проделывали какие-то «балетные па» и ударяли каблуком о каблук, чтобы согреться. Ни кофе, ни булочки не прель­щали меня и я только ждал — что же мне ска­жет генерал Ресин.

Хотя прошло уже более сорока лет со дня моего разговора с генералом Ресиным, но его слова живо сохранились в моей памяти, до са­мой своей смерти я буду их помнить и снесу их к Престолу Всевышнего. Генерал Ресин сказал мне следующее:

«Сейчас я говорил по прямому проводу с мо­ей женой, находящейся в Петрограде. Она мне передала, что безпорядки в Петрограде подав­лены, что там все спокойно, и вся власть нахо­диться в руках военного начальства. Ваша ох­рана, — продолжал генерал, — не нужна Госу­дарыне. Здесь есть свои части, которые охранят ее в случае надобности. Отведите ваш отряд в расположение Собственного Его Величества Сводного полка, а сами можете отдохнуть в офицерском собрании или у вашего однополча­нина капитана Апухтина».

Слова генерала Ресина поразили меня, как громом. События этих прошлых дней предста­вились мне галлюцинацией, плодом моего вооб­ражения, вызванного нервным напряжением и усталостью. Я не стал уверять генерала Ресина в ошибочности его сведений и, совершенно ша­лый, оставил дворец, чтобы отвести свой отряд в указанное генералом место. Передав по доро­ге отряд капитану Белякову и приказав ему от­вести его в столовые Сводного полка, сам, в сопровождении капитана Апухтина, пошел в офи­церское собрание.

Я не помню внутреннего убранства собрания. Помню только, что услужливая собранская при­слуга усадила меня на председательское место во главе длинного стола и принесла пивной ста­кан водки и, кажется, бифштекс. Офицеры Сводного полка осыпали меня вопросами «что делается в Петрограде». После слов генерала Ресина, что в Петрограде все спокойно, мне бы­ло не до еды и не до разговоров. Мой мозг уси­ленно работал, припоминая факты, о которых я докладывал генералу. Казалось, мне следовало бы радоваться, что бунт подавлен, но я этого сделать не мог, зная что это неправда. Разговор по телефону с полковником Кобылинским, его решение идти в казармы, стрельба по моему участку, зарево пожаров, приезд парламенте­ров и бегство полиции, ведь все это было… было…

Не дотронувшись до бифштекса, я залпом выпил стакан водки и сразу же захмелел. Меня проводили в комнату Апухтина, где я снял свое снаряжение, лег на кровать и сразу заснул. Не знаю, как долго я спал. Думаю не более получа­са. Усиленные толчки Апухтина разбудили ме­ня. Он передал мне приказание генерала Ресина разбудить моих людей, построить их впереди столовых, где они отдыхали и представить ему мой отряд. Чем руководился генерал Ресин, от­давая такое приказание — мне еще до сегодняшнего дня непонятно. Он знал, что мои люди три дня оставались без отдыха и горячей пищи и только в Царском Селе могли рассчитывать на то и другое. Приказание, даже сумасбродное, есть приказание, и я пошел будить свой отряд. Как сейчас, помню картину, когда лежавших вповалку на соломе в столовой, усталых, спя­щих мертвым сном солдат, унтер-офицеры по­ливали водой из медных чайников, чтобы их разбудить.

Приказ был выполнен. Отряд построен, и я с офицерами стал на правом фланге, ожидая прихода генерала Ресина. Хотелось бы знать, вспоминал-ли генерал Ресин, благополучно из­бежавший той участи, которая постигла Царя, тот факт, что последняя воинская часть, исполнившая его приказание, был мой отряд, остав­шийся верным присяге и своим офицерам.

Видя приближающегося генерала Ресина, я подал, обычную в этих случаях, команду: «Смирно. Равнение направо. Господа офицеры.» Генерал быстрым шагом обошел фронт и оста­новившись в 15 шагах впереди него, поздоровался с людьми. «Командуйте слушай на караул», приказал мне генерал. Как один человек, по мо­ей команде, люди взяли «накараул», стараясь выравнять штыки, подтянуться и показать свою гвардейскую выправку.

«За здравие Государя Императора! Ура!» торжественно произнес генерал. Подхваченное «ура» долго не смолкало среди моего отряда, от­даваясь гулким эхо в парке Царского Села. Знал ли генерал Ресин, живя после революции в сравнительно спокойной обстановке, что это «ура» Государю Императору было последним, которое в своей жизни он слышал на русской земле? Ведь оно гремело в тот момент, когда Государь подписывал свое отречение и когда в Петрограде гремели выстрелы по убиваемым верным слугам России и Престола.

Когда «ура» смолкло, генерал Ресин приказал мне отвести мой отряд в казармы лейб-гвардии 4 стрелкового Императорской фамилии полка, расположить его в манеже на отдых и посту­пить в распоряжение Начальника Царскосель­ского гарнизона.

Не сумею сейчас, по прошествии стольких лет, представить наглядно план расположения манежа по отношению к казармам. Думаю что не ошибусь, если скажу, что манеж находился на плацу и был окружен казарменными постройками. Он имел входные ворота, которые откры­вались в узкий переулок, ведущий куда-то вне казарм. Перед манежем находился большой двор, куда выходили лестницы офицерских квартир, собрания и стрелковых рот. На втором этаже, окна Собрания выходили на широкую улицу, ведущую на вокзал. В самом манеже, принадлежавшем до войны лейб-гусарам, были построены двухъярусные нары, а часть его была предназначена для строевых занятий стрелков.

ЛОВУШКА

По приходе в манеж, я приказал людям со­ставить ружья в козлы, разойтись по нарам, вы­ставить дневальных у ружей и пулеметов и ча­сового у арестованных. Своих офицеров я уст­роил в Собрании Императорских стрелков, а сам остался с солдатами в манеже, разделяя с ними неудобства отдыха на твердых нарах. Ин­стинктом, я чувствовал неприязнь стрелков к нашему отряду, но не хотел тревожить моих людей своими сомнениями, дабы не нарушать их отдых, и сам лег не раздеваясь, в полном сна­ряжении, на крайние нары около стойки с деревянными болванками, заменявшими ружья при обучении запасных: Я силился отогнать сон, но не устоял и заснул.

Проснулся я от криков «ура» и топания сол­датских ног. В настежь открытые ворота ворва­лись стрелки, расхватали деревянные ружья и бросились на моих спящих людей. Трудно себе представить панику среди моих спящих солдат, попавших в такую ловушку. Часть из них бро­силась под нары, часть к окнам, находившимся выше человеческого роста, а часть схватила винтовки для самозащиты. Видя, что их попыт­ка не увенчалась успехом и что пулеметчики мои уже заряжали пулеметы, стрелки ушли, пригрозив расправой — вечером.

Этот случай мне показал, что моя надежда найти в Парскосельском гарнизоне верные ча­сти — сплошной миф, а слова генерала Ресина о том, что «здесь есть свои части, которые защи­тят Государыню в случае опасности» — прозву­чали настоящей иронией.

Успокоившись после внезапного нападения стрелков, люди мои, конечно, не могли уже спать, а разобрав винтовки, остались в манеже, ожидая моих распоряжений. Но какие могли быть мои распоряжения, когда я сам находился в подчинении начальника гарнизона Осипова, и что мог сделать он, начальник уже взбунтовав­шегося гарнизона, когда его власть распростра­нялась только на писарей его канцелярии. Тем не менее, я решил поехать к нему,, рассказать о сложившейся обстановке и просить его раз­решения вывести мой отряд в район Павловска, где он сможет стать угрозой, в случае воору­женного выступления рабочих в Царском Се­ле.

Обещав людям перевести их в другое место и приказав быть готовым к выступлению, я на том же захваченном нами автомобиле поехал в штаб гарнизона.

Штаб этот работал полным ходом, как будто бы ему были совершенно неизвестны Петро­градские события. Не вбежал, а просто влетел я в кабинет начальника гарнизона генерал-лей­тенанта Осипова, занятого подписыванием ка­ких-то бумаг. Не стесняясь присутствием писа­рей, я изложил ему, в кратких словах, положе­ние, в котором находится мой отряд и указал, что желая избежать взаимного кровопролития, оставаться больше в распоряжении стрелков я не могу, и потому прошу его поставить мой от­ряд в иное, по его назначению, место.

Никогда раньше я не видел генерала Осипо­ва. Небольшого роста человек с седенькой бо­родкой, в защитном кителе и длинных штанах, без всякого оружия, он больше напоминал со­бою сельского учителя, чем начальника гарни­зона, обороняющего резиденцию Государя.

— Вы должны оставаться там, — где вас по­ставили, ответил генерал Осипов. — Я начальник гарнизона, а не вы, чтобы решать, где ва­шим людям лучше находиться, — гневно доба­вил генерал.

Трудно рассчитывать на сдержанность и хладнокровие офицера поставленного, по вине старшего начальника, в безвыходное положе­ние, несущего моральную ответственность за жизнь солдат вверенной ему части и уже испы­тавшего на опыте никчемные и вредные прика­зания генерала Ресина. Потому, я, поддавшись этой человеческой слабости, тем же гневным голосом, заявил генералу Осипову:

— Ваше Превосходительство, у меня есть сведения, что в 8 часов вечера, ваш гарнизон выйдет на улицу и присоединится к бунтующим рабочим, Вас наверное не будет в этот момент в вашей канцелярии, а, может быть, и в Царском Селе, я же останусь со своими людьми до кон­ца и не брошу их.

Как реагировал на мои слова генерал Оси­пов, мне осталось неизвестным — я круто по­вернулся и вышел из помещения Штаба. Знаю лишь, что мое предположение было точно вы­полнено генералом: — он бросил свой гарнизон, которому была доверена охрана Царской Семьи. Вот каким генералам была вверена высокая честь охраны Царской резиденции и какими трусами и предателями они оказались.

Медлить нельзя было. Нужно было возвра­щаться к своему отряду и принимать самосто­ятельное решение, не расчитывая ни на кого и ни на что. Мой шофер гнал полным ходом, что­бы наверстать потерянное в штабе время. В пол­ной темноте я въехал во двор стрелковых ка­зарм и остановился у ворот манежа. В ту же минуту по манеже раздались ружейные выстре­лы. Я вбежал в манеж и тотчас же был окружен моими людьми.

— Ваше Высокоблагородие, что нам делать? В ваше отсутствие приходили стрелки и грози­лись вечером расправиться с нами. Это по нас стреляют…

Думать и рассуждать было некогда. Я видел измену и предательство со всех сторон и не хо­тел гибели поверивших мне солдат. Я приказал немедленно сорвать наши белые петлицы с ши­нелей и рассыпаться на все четыре стороны, пробираясь в Петроград, сам же вскочил в авто­мобиль и, проскочив полным ходом узенький переулок, свернул на широкую улицу, идущую вдоль казарм. Только несколько пуль попало в верх автомобиля, продырявив его. Бог меня хра­нил.

Выехав на широкую улицу, я остановился перед офицерским Собранием и, автомобильны­ми гудками, вызвал находившихся там своих офицеров. Нужно было спасать их от разъярен­ных стрелков. К нашему счастью, электричест­во было выключено и Царское погрузилось во тьму. Благодаря этому, предпринятое спасение

офицеров удалось блестяще. Все были погру­жены в автомобиль, который направился к вок­залу, по направлению к лазарету бельгийца Вольтерса, которого я знал лично; я предпола­гал скрыть у него моих офицеров под видом больных.

Проскочив мимо большой толпы манифести­ровавшей с красными флагами, мы достигли своей цели. К сожалению, напуганная стрельбой и беспорядками, хозяйка лазарета госпожа Вольтере отказалась принять моих офицеров и посоветовала обратиться в соседний лазарет Красного Креста, который охотно представил нам гостеприимство и записал моих офицеров ранеными.

Горя нетерпением узнать, что делается в го­родке, я, устроив своих офицеров, одел сверху солдатскую шинель одного из санитаров, сел в автомобиль и приказал шоферу ехать к Алек­сандровскому дворцу. Не доехав до дворца, я вышел из автомобиля и увидел картину, кото­рая несколько успокоила меня. На площади, перед закрытыми воротами, стояла толпа, тре­бовавшая впустить ее во дворец; по другую сто­рону ворот, какие-то штатские и военные уго­варивали толпу отказаться от своего намере­ния, в виду позднего времени. Чувствовалось, что уговоры и благоразумие берут верх и тол­па не войдет во дворец, тем более что нашлась очень заманчивая отдушина в виде разгрома винных погребов, и трактиров в городе. Туда толпа и бросилась исполнять свой революцион­ный долг. В торговую часть города мне не уда­лось попасть. Громилы в поисках погребов и винных магазинов заполнили все улицы и пре­кратили по ним всякое движение.

Считая что мое любопытство удовлетворено и что моя миссия офицера, не по моей вине, за­кончена, я сошел с автомобиля и чтобы замести свои следы, приказал шоферу ехать куда он хочет, а вестовому — проверить мое приказа­ние,, сопровождать некоторое время шофера, а затем — вернуться в лазарет. Под утро, хмель­ной, он вернулся ко мне в лазарет с двумя бу­тылками коньяку Мартель. Одну мы тут же роспили, а другую я подарил сестре милосердия, так радушно принявшей в лазарет меня и моих офицеров.

Тревога в Царском стала утихать. Ожидал­ся приезд Государя. Мне оставалось вернуться в Запасный полк и узнать о судьбе моих раз­бежавшихся людей.

Царскосельский поезд привез меня в лику­ющий город — Петроград. Выйдя с вокзала, я был поражен его необычным видом. Улицы бы­ли запружены народом, восторженно выражав­шим свою приверженность революции. На каж­дом шагу, на каждой площади стояли группы людей и солдат без поясов, неряшливо одетых, обсуждающих события дня, щелкая семячки и оглашая воздух нестройным пением «марселье­зы». Порядок охранялся какими то молодыми людьми сомнительного вида, большею частью в студенческой форме, с винтовкой на ремне.

В подмогу им появились увешанные пуле­метными лентами армейцы из Ораниенбаума и матросы из Кронштадта с звериными рожами. Бесконечными колоннами, двигались по ули­цам рабочие и работницы, идущие в Тавричес­кий дворец на поклонение новой власти неся плакаты и красные флаги. Петроград захлебы­вался в восторгах свободы, не задумываясь над тем, — какие страдания это принесет ему в бу­дущем.

Вдруг, откуда-то раздалась пулеметная оче­редь. Толпа, как безумная, бросилась в подво­ротни, люди полные недоумения и животного страха, распластались на земле. Кто стрелял и откуда — осталось невыясненным. Да и зачем было стрелять, когда сопротивление было сло­млено и восстановить прежнюю власть одной пулеметной очередью было покушением бесс­мысленным? Я не верю слухам, распространяв­шимся в то время по городу, что с чердаков и из окон верхних этажей стреляла полиция. Ес­ли бы это было так, то полиция должна была бы стрелять в первый день восстания, когда была еще надежда, что войска окажут сопро­тивление, но не тогда, когда все было уже кон­чено и старая власть сдалась на милость побе­дителя. Я думаю, что стреляли провокаторы, купленные немцами, которым была выгодна анархия но никак не агенты Временного Пра­вительства с его лозунгом «война до победного конца».

Но вот — испуг прошел и толпа потребовала жертв. Какие-то типы с винтовками бросились в дома искать виновников стрельбы, нагоняя ужас на обитателей квартир верхних этажей и чердачных помещений. Перерывалось все до белья включительно, уносилось все, что было ценного искали оружие даже у детей. Правда, иногда удавалось поймать штатского человека с оружием, но что это был за человек — могло обнаружить только тщательное расследование. Его же не существовало. Толпа кроваво рас­правлялась с таким пойманным, признавая в нем переодетого городового. Началась погоня за городовыми и жандармами. Пойманных уби­вали на месте, без всякого повода. Убивали же­стоко, зверски… Я не могу забыть одну сцену, глубоко врезавшуюся мне в память. По Измай­ловскому проспекту, мимо меня, проезжала те­лега нагруженная убитыми городовыми, один из которых еще подавал признаки жизни. Его го­лова с широко открытыми глазами, свешива­лась с кузова телеги. В этот момент, из толпы выбежала пожилая женщина, схватила с мо­стовой булыжник и размозжила ему голову.

Так погибали верные сыны своей Родины.

Так погиб наш однополчанин полковник Ники­та Кулаков, не вынесший зрелища разнуздан­ной толпы и разразившийся бранью по ее адре­су. Он был заколот штыками.

Я торопился к себе на квартиру около Обвод­ного канала, чтобы привести себя в порядок, пе­реодеться и явиться в штаб полка. Дикие крики — «Топи его, ерша»… остановили меня, и я был свидетелем, как в прорубь был, еще живым, брошен Начальник Путиловского завода гене­рал Борделиус. Толпа своим улюлюканием под­бадривала убийц в их кровавом деле. Благора­зумие взяло у меня верх. Хотя я и был одет в чужую шинель с погонами прапорщика, тем не менее в толпе могли оказаться запасные моего полка, которые легко могли отправить и меня в след генералу Борделиусу. Я свернул в боковую улицу и, кружным путем прошел к се­бе на квартиру.

Войдя к себе в комнату, я не узнал ее. Она была разграблена солдатней, искавшей оружия у офицеров. Нужно сказать, что у меня они на­шли его в достаточном количестве. В начале войны, мне удалось вывезти из Варшавы боль­шую коллекцию старинного оружия, принадле­жавшую моему покойному отцу. Она целиком попала в руки грабителей. Требовать возврата отобранного или же жаловаться на грабителей было безцельно. Пришлось покориться бесчин­ствующей силе и, в бессильной злобе, закусить губы.

Собрав кое-какие разбросанные вещи, пере­одевшись и приведя себя в порядок, я отправил­ся в штаб полка, чтобы доложить о своем при­бытии.

На пути в штаб я встретил унтер-офицера Пиккельгаупта, закройщика полковой шваль­ни. Как безумный, он бросился ко мне со сло­вами: «Ваше Высокоблагородие! что это проис­ходит? Начальства нет, кругом все командуют, в казармах митинги, ругань и безобразие, а пол­ковой комитет из выборных беспомощен. Возь­мите хоть вы власть в свои руки…» Успокоив, как мог, этого служаку еще мирного времени, я свернул в Учебную Команду, находившуюся сзади Офицерского Собрания, с целью лично изменить свое намерение идти в штаб полка, убедиться в правильности слов Пиккельгаупта и проверить все-ли люди, бывшие со мною в Царском, вернулись в казармы.

Войдя в помещение Команды, я не услыхал обычной команды «встать, смирно!» а увидел насупленные, хмурые лица людей, чувствую­щих себя хозяевами положения. Я понял что попал в положение волка на псарне. Весть о моем появлении быстро разнеслась по другим помещениям и около меня стали собираться лю­ди, как нашего полка, так и других, матросы и штатские.

Не теряя присутствия духа и делая вид что не замечаю перемены происшедшей в Учебной Команде, я, не обращаясь ни к кому, задал во­прос — «вернулись ли люди, бывшие со мной в Царском Селе в казарму и сколько их не вер­нулось?» Ответа на заданный вопрос я не по­лучил, но, кто-то, стоявший позади группы, со­бравшейся около меня, с наглой физиономией и развязным видом, сказал: «Сколько людей вернулось или не вернулось, нам это неинтерес­но. Нам хочется знать, зачем вы ходили с отря­дом в Царское Село? Наверное спасать Царицу? Бороться с народом и позорить полк, который из за вас не вышел на манифестацию в честь новой власти?»

«Я исполнял приказание начальства, от­ветил я, — и уверен что каждый из вас, буду­чи на моем месте, сделал бы тоже. Исчерпыва­ющие объяснения я дам полковому комитету», резко ответил я и повернувшись вышел из ка­зармы.

На этом я оканчиваю свои тяжелые воспо­минания и вновь ставлю всю последовавшую мою жизнь тяготившие меня вопросы: кому ну­жен был этот бунт во время войны? Что дал он России и КТО виноват в его допущении?.

Сергей Лучанинов

От Редакции: Под первой частью этой ста­тьи в № 73 — следует изменить в подписи бук­ву «Г» на «Ч».

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Мои воспоминания О ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТЕ Ф. А. ГРИГОРЬЕВЕ. – Н. Мосолов
• Мои воспоминания. – Балабин
• ВОСПОМИНАНИЯ ВОСПИТАТЕЛЯ О ПЕРВОМ КАДЕТСКОМ КОРПУСЕ – Н.ДОННЕР
• НУЖНО ЛЮБИТЬ РОССИЮ (Из переписки с друзьями )
• Воспоминания о службе в Кабардинском конном полку (Окончание). – А. А. Арсеньев.
• Красное Село, 6 августа 1912 года. – Борис Кузнецов
• Роковая ночь в Зимнем Дворце. – Полк. Данильченко
• Названия некоторых воинских частей… Добровольческой армии. – Анд. Алекс. Власов
• Обзор военной печати (№114)