ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Пишу свои воспо­минания о первых днях революции, как вклад в исто­рию моего родного лейб-гвардии Пет­роградского полка, в котором служи­ли: мой отец, я и два брата Михаил и Дмитрий, из кото­рых первый, то-естъ Михаил, отдал свою жизнь Царю и Родине, бу­дучи смертельно ранен в войну 1914-17 г.г.

Не вдаваясь в подробности, а лишь излагая факты, я не берусь искать или судить виновных в трагических событиях, повергших нашу ро­дину в пучину крови и слез, скажу лишь одно: вина лежит на всех нас, русских людях, в ча­стности и на нас военных, помнивших свои права и забывших свои обязанности начальни­ка, строгого, справедливого и решительного. Бесспорно, большая вина в происшедшей ката­строфе должна быть отнесена на долю высшего начальства, не понимавшего обстановки, поте­рявшего связь с подчиненными ему частями еще в начале выхода бунтующих рабочих на улицу и, наконец, совершенно неверно расчитывавшего на Петроградский гарнизон, якобы могущий подавить восстание, если оно произой­дет.

Не меньшая вина и на младшем командном составе, которому была поручена охрана сто­лицы. Он слишком легкомысленно отнесся к грянувшим грозным событиям, не проявил до­статочно упорства и решимости, которые увлек­ли бы за собою рядовой состав воинской силы, а наоборот, часто без сопротивления, плелся он в хвосте восставшей массы, спешившей в Го­сударственную Думу, чтобы доказать свою при­верженность новой власти. Правда, трудно младшему начальнику самостоятельно решать и выбирать план действий, если своевременно он не получил директив старшего начальника, этот же последний, часто, чтобы сложить с се­бя ответственность, давал распоряжения лишь неясными двусмысленными фразами, которые, в сущности, ничего определенного не говорили. В таком случае, младший начальник должен ру­ководствоваться своим разумом и присягой, ко­торую он давал перед Крестом и Евангелием и своим полковым знаменем.

Напрасны ссылки на освобождение от при­сяги, данной Государю. Отречение Императора от Престола было вынужденным и он отрекся уже тогда, когда у него не осталось верных ча­стей, то есть когда присяга уже была нару­шена.

Наконец, отсутствие единого командования войсками Петроградского гарнизона, непредви­денная потеря телефонной связи, преступное легкомыслие в комплектовании запасных ча­стей гвардии штрафными рабочими и распро­пагандированными запасными старшего возра­ста поставили младших начальников в безвы­ходное положение и лишили их возможности действовать по своему усмотрению из боязни нарушить общий план охранного положения, имевшийся в Штабе войск Петроградского Во­енного Округа.

Нельзя, огульно, обвинять рядовой состав в отсутствии дисциплины и неповиновении на­чальству. Случаи, когда солдаты беспрекослов­но подчинялись приказанию начальника быва­ли часто, если у этого последнего хватало ре­шимости, доходившей до самопожертвования.

Примеров этому было достаточно, но были и примеры обратного характера. Застрели один из младших офицеров роты убийцу своего рот­ного командира — можно сказать почти с уве­ренностью, что порядок был бы восстановлен и рота пошла бы выполнять данный ей приказ Этого сделано не было.

Да простит мне читатель неточность в чис­лах, неправильности в названиях и фамилиях. Писал я спустя 36 лет после событий, полагаясь исключительно на свою память, которая по сю пору хранит в себе факты, достойные записи.

ЖИЗНЬ ЗАПАСНОГО ПОЛКА.

В начале февраля месяца, после повторно­го лечения в Крыму (последствия ранения в грудь), я приехал в Петроград и явился в За­пасный полк. Полк расположен был в зимних квартирах лейб-гвардии Измайловского полка, по Измайловскому проспекту. Явившись по начальству, я был назначен младшим офицером в 1-ю роту, которой командовал Евгений Сте­панович кобылинский, впоследствии назначен­ный Временным Правительством комендантом Александровского дворца, в Царском Селе, где находилась арестованная Царская Семья.

Полковник Кобылинский был любим офи­церами и солдатами полка, среди которых он пользовался большим авторитетом. Будучи ко­мендантом Дворца, своим тактом и доброжела­тельностью, он сумел скрасить тяжелые дни находившейся там Царской Семьи.

Придя в мою роту, я был поражен ее чис­ленностью и расположением и многочисленно­стью солдат. Помещение, предназначавшееся для двух рот состава мирного времени, было наполнено тысячею запасных солдат, разных возрастов и губерний, помещавшихся на двух­ъярусных нарах, с узким проходом вдоль окон. Много труда доставляло командиру роты про­верить число людей, выходящих на занятия и поверку, так как желающий скрыться от глаз начальства, мог это свободно сделать, забрав­шись на второй ярус нар и притворившись спя­щим, будто бы вернувшимся из караула или наряда.

Тяжелый, сырой воздух от такого скопле­ния людей и вымоченных под дождем шине­лей спирал дыхание и заставлял держать все окна открытыми, несмотря на уличный холод. Наблюдение за запасными, в свободное от службы время, было совершенно невозможно. Любой агитатор мог свободно проникнуть в по­мещение роты и был желанным гостем усталых от войны запасных. Мне совершенно неизвест­но, было ли в казармах организовано жандар­мами и полицейской властью наблюдение за политической благонадежностью запасных — думаю, что нет, ибо, полиция в казарму не до­пускалась.

При поверхностном взгляде на роту, в кото­рую я был назначен, казалось, все было благо­получно, служба велась правильно, занятия шли усиленным темпом и признаков, указыва­ющих на недовольство, — не было. Занятия обыкновенно велись или во дворе казарм или на прилегающих к ним улицах.

Наружный вид строя роты никак не напо­минал собою строя гвардейских солдат, а разно­шерстная обмундировка с защитными погонами и брезентовыми сапогами дополняла собою безрадостную картину бедности и запущенно­сти. Единственные, кто выделялся из этой, так сказать, вооруженной толпы — это обучавшие их унтер-офицеры, уже побывавшие в боях, раненые и вернувшиеся, после излечения, в свою запасную часть. Их опрятный, строевой вид, видимая гордость своим полком, знание службы резко выделяли их из общего строя запасных. Им приходилось приложить много труда и усилий, чтобы, в короткий срок сделать из своих питомцев воинов, готовых для уком­плектования маршевых рот.

С чувством глубокого уважения, гордости и благодарности, я посвящаю несколько строк своих воспоминаний унтер-офицерскому со­ставу своего родного полка и, в молитвенном благоговении, преклоняюсь перед геройской смертью многих из них, беспрекословно испол­нявших боевой приказ, подчас невыполнимый. Вечная им память…

Под Куравицами Казенными, где я коман­довал 13-й ротой, было получено приказание штаба полка — выслать по одному отделению от роты, находившейся в окопах, для форсиро­вания речки и продвижения перебежками к расположению противника, который, в это вре­мя, окапывался. Во исполнение этого приказа­ния, мною было выделено отделение млад, ун­тер-офицера Шаповаленко, силою в 8 человек Начинало темнеть, и нам, находившимся под склоном холма, занятого неприятелем, на едва освещенном горизонте были видны одиночные немцы, рывшие окопы и редкими выстрелами дававшие знать о своем там присутствии. Ар­тиллерия противника обстреливала наши око­пы, давая точные попадания. В окопы соседней с моей ротой Запольского-Довнара попал один снаряд, сразу похоронивший шесть человек. Перейдя в брод речку, отделение рассыпалось в цепь и приготовилось для перебежки по од­ному. До противника было не более 600 шагов. Какая цель преследовалась штабом, выслав­шим людей на верную смерть, мне тогда было неизвестно, только поздней ночью, когда был дан приказ об отходе всего полка на новые по­зиции, я понял, что это был маневр, чтобы ввести противника в заблуждение. Маневр этот нам дорого стоил. Из окопа мне был виден каж­дый стрелок и их отделенный командир Шапо­валенко. Заметив движение с нашей стороны, неприятель открыл огонь по перебегающим людям. Было отчетливо видно как пробежав­ший несколько шагов стрелок падал, сражен­ный вражеской пулей. Но это не смущало остальных и их отделенного командира, несмотря на то, что неприятель метко бил на пора­жение, отделение со своим начальником унтер- офицером Шаповаленко, выполнило боевой приказ, смертью запечатлев свой подвиг.

Будучи ранен во время ночной атаки под Равкой, я остался лежать шагах в 30-40 от не­приятельского окопа. Немцы продолжали стре­лять по мне, пробив ремни походного снаряже­ния фуражку и шинель но темнота ночи ме­шала точности их попадания. Потеряв созна­ние от большой потери крови, я очнулся лишь после перевязки, сделанной мне в окопе. Я ле­жал в скопе, наполненном ранеными и убитыми Кексгольмцами, чьи потерянные окопы моя 13-я рота должна была вернуть. Каким обра­зом я туда попал, я узнал только на главном перевязочном пункте. Оказывается, несмотря на сильный ружейный огонь немцев, рота не за­хотела оставить своего ротного командира без помощи, для чего пожертвовала шестью свои­ми рядовыми, в том числе моим связным Гарайчуком, которые ползком втащили меня в окоп. Все эти герои были награждены посмертно Ге­оргиевскими крестами.

Глубоко врезался мне в память, в первые дни войны, образ стройного красивого унтер-офицера Марченко. Я не забуду тот момент, когда мы вступили на неприятельскую землю в районе Сольдау. Марченко выбежал из строя нашей двигающейся колонны, сломал погра­ничный столб с германским орлом, хлопнулся задним местом о землю и вскричал: «Ну это теперь русская земля!» Возгласы одобрения и смех послышались из колонны, вернув уверен­ность в победе, которая была поколеблена ги­белью армии Самсонова.

Можно перечислить много случаев правиль­ного понимания унтер-офицерским составом полка основ военной службы и без преувели­чения сказать, что он был цементом, на кото­ром держалась рота, часто менявшая своих ко­мандиров из-за их ранения.

Вот таким унтер-офицерам было поручено воспитание и строевое обучение запасных, мно­гие из которых никогда не держали в руках винтовки, оторванных от семьи, от земли, от фабричного станка, который они так же нена­видели, как и военную службу. Особенно вред­ным элементом среди запасных были штраф­ные рабочие, которых за саботаж и разные проступки на фабрике посылали в наказание на фронт, предварительно обучив их, в запас­ных частях, боевой службе. Соприкасаясь с восприимчивым элементом запасных, усталых от войны, они развращали его, доказывая, что его враг не немец а русский буржуй и его при­спешник — офицер. Что мог сделать ближайший начальник и как уследить за политической благонадежностью тысячи запасных? Каким образом могли ему помочь унтер-офицеры, ко­торых запасные так же сторонились, как и офицеров, видя в них начальство, могущее их наказать. В запасной роте ротный командир был поглощен ротной канцелярией, денежной и вещевой отчетностью и не мог уделить доста­точно времени для воспитания роты, которая, в политическом отношении, была предоставлена самой себе, а также революционной пропаганде. Помощь ротному командиру со стороны млад­ших офицеров также часто была невозможна, потому что на тех возлагалось несение кара­ульной службы, участие в разных комиссиях и прочая мелочь, в результате  всего этого они только и мечтали возможно скорее отправиться в действующую армию.

В офицерской среде, в частных домах и в собрании, я никогда не слыхал разговоров, из которых можно было бы вывести заключение, что существуют опасения надвигающихся гроз­ных событий, что ожидаются беспорядки и что у солдат растет к ним вражда и недоверие. Даже такой факт, как убийство Распутина, не вызвал среди офицеров полка большого внимания и ему не придавали никакого значения. Каза­лось, наоборот, вера в нашу победу крепла и мысль о революции не приходила в голову. Полковая офицерская среда, несмотря на боль­шую убыль убитыми и пополнение молодыми прапорщиками была сплочена и авторитет стар­шего в ней строго соблюдался.

Одним словом, несмотря на некоторые на­ружные недостатки, казалось, что запасный полк представляет собой боевую силу, могу­щую быть предназначенной для несения гарни­зонной и боевой службы. Насколько я помню, гвардейские запасные полки не были сведены в дивизии и бригады, а управлялись штабом за­пасных полков, во главе которого сперва нахо­дился генерал Чебыкин, а затем полковник лейб-гвардии Преображенского полка Павличенко. Штаб запасных частей находился на Васильевском острове.

Жизнь в Петрограде текла обычным поряд­ком, и только тревожные вести о наших боль­ших потерях на фронте нарушали кажущееся благополучие.

В ПРЕДДВЕРИИ БУНТА.

В середине февраля я получил из штаба полка приказание — взять полуроту Учебной команды и два пулемета и идти на охрану за­вода Динамо, где, по сведениям Штаба войск; начались среди рабочих саботаж и беспорядки. Придя в Учебную команду и собрав людей, я объяснил им задачу и повел их на вышеука­занный завод, находившийся в районе Нарвской заставы. Прибыв на место назначения, я оставил людей в боевой готовности, сам же от­правился осматривать расположение завода Ничто не указывало на признаки бывших беспо­рядков и начинающихся волнений, о которых я получил сведения в штабе. Завод работал пол­ным ходом, изготовляя трубки для артиллерий­ских снарядов. Инженеры, чертежники и сам директор завода деловито сновали по цехам, да­вая свои указания. Мне ничего не оставалось делать, как распустить своих людей для отды­ха, а самому отправиться в директорский каби­нет для доклада по телефону в штаб полка о найденном полном порядке и спокойствии.

Сам завод был окружен высоким деревян­ным забором, имевшим двое ворот для одновре­менного впуска и выпуска рабочих смен. На­ружная охрана завода была поручена казачьему разъезду, который иногда внезапно появлялся у стен завода, но так же быстро исчезал, не по­давая о себе никаких признаков жизни.

Рабочие часы дневной смены рабочих при­ходили к концу и, в скором времени, ожида­лось прибытие ночной смены для безостано­вочной работы завода.

Из кабинета директора я был вызван взвол­нованным унтер-офицером, который доложил мне, что в Инструментальном цехе рабочие портят токарные станки, вставляя в зубчатки стальные пластинки, которые вызывают полом­ку зубьев, сопровождающуюся страшным виз­гом и снопом искр.

Быстро вбежав в цех и убедившись в пра­вильности доклада моего унтер-офицера, я за­кричал на рабочих, пристыдил их и пригрозил употреблением оружия, если такие безобразия повторятся. В ответ на мои угрозы со стороны рабочих раздался свист и брань, сопровождав­шаяся лязгом железа. Инструментальный цех представлял собою громадную мастерскую, где, кроме станков, находились приводные ремни, получавшие движение от колес, прикрепленных к потолку, куда вела железная лестница. Ко­гда свист и крики прекратились, я услыхал го­лос стоявшего наверху у приводных ремней ра­бочего, призывавший токарей к неповиновению и насилию над «опричниками».

Чтобы прекратить это безобразие, я вызвал один взвод в цех, сам же подошел с револьве­ром к лестнице, где находился агитатор, и при­казал ему спуститься вниз, что тот и исполнил. Как только он спустился вниз, я ударил его ру­кояткой револьвера по голове. Крики возобновились, но в них уже не звучали слова угроз а наоборот, — жалобы и обиды.

Расставив вызванный мною взвод вдоль стены мастерской и подав команду «зарядить винтовки», я объявил рабочим, что — еще одна поломка станков и я открываю по ним огонь, за происшедшую же сейчас демонстрацию, я оставляю рабочих без смены и запрещаю отхо­дить от станков. Моя угроза произвела магиче­ское действие. Сразу же все успокоилось, слы­шались лишь приглушенные разговоры соседей по станкам и жалобы на, якобы незаконные, мои действия.

Начало темнеть. На заводе и прилегающих к нему улицах зажглись фонари. Снаружи за­вода, к его входным воротам, постепенно под­ходила ночная смена рабочих, образуя внуши­тельную толпу, ожидавшую открытия ворот. Не желая допустить одновременного скопления рабочих двух смен у завода и могущего на­чаться обсуждения ими событий, происшед­ших на заводе, я приказал входных ворот не открывать, а прибывшим рабочим предложил разойтись по домам и придти к утренней смене. Сперва среди толпы послышался протест, но, когда в толпе узнали, что на заводе находится воинская часть, протесты умолкли и толпа стала расходиться по домам. Когда казачий разъезд, обязанность которого была находить­ся у ворот во время смены рабочих, доложил мне, что все рабочие разошлись и в окрестно­стях завода не обнаружено ни одного рабочего, я разрешил, наказанной мною смене, покинуть завод.

По уходе последнего рабочего с территории завода, сделав своей команде расчет для отды­ха и выставив на заводе охрану, я отправился в директорский кабинет и крепко уснул на ко­жаном диване.

Разбудил меня часов в 8 утра телефонный звонок из штаба полка, которым мне приказы­валось вернуть людей в казарму, а самому от­правиться в штаб запасных частей и явиться его начальнику полковнику Павличенко. Не делая никаких предположений и не боясь от­ветственности за мои поступки, я отвел коман­ду в казармы и поехал в штаб запасных частей.

Не помню ни слов, ни обращения полковни­ка Павличенко, потому только, что мне делался выговор за грубое обращение с рабочими, за рукоприкладство и самовольное нарушение расписания смен рабочих на заводе Динамо. Очевидно, директор завода сообщил о проис­шествии уже в своем собственном освещении.

Ни слов оправданий, ни извинений, полков­ник Павличенко от меня не услыхал. Да их и не могло быть. Как мог иначе поступить офи­цер, бывший на фронте, видевший все ужасы войны, знавший о недостатке вооружения и снарядов у защитников родины, дни и ночи проводящих в сырых и грязных окопах, в то время как хорошо оплачиваемые, живущие в условиях мирного времени, рабочие бунтуют и саботируют военную промышленность. Воз­можно, что забыл полковник Павличенко устав гарнизонной службы, где ясно сказано, что вы­зов воинской силы есть крайнее средство для подавления безпорядка, но если воинская сила вызвана — здесь нет места уговариванию, есть только принятие мер пресечения и наказание.

Отмечу, как курьез, в приказе генерала Хабалова, начальника войск охраны Петрограда, мои действия на заводе Динамо ставились как пример решительности и инициативы, так как по агентурным сведениям полиции, дневная и ночная смены рабочих должны были соеди­ниться в одну группу для уличной манифеста­ции, шествия по улицам столицы. Этот план случайно провалился, благодаря принятым мною мерам.

БУНТ.

В конце февраля по городу стали носиться слухи, что, на почве недостатка продовольст­вия, предполагается забастовка на фабриках и выход рабочих на улицу.

Для предупреждения этого и как мера про­тиводействия, Штабом войск Петроградского во­енного округа был выработан план охраны столицы, с разделением города на участки, ко­торые, по тревоге, должны были быть заняты различными частями войск, находящихся в сто­лице, с названием частей и указанием границ участков.

Нашему запасному полку, после выделения из него нескольких офицерских караулов (пом­ню — Червинкин у Зимнего дворца), был пред­назначен участок заводов Нарвской заставы, Вагоностроительный завод и Трамвайный парк. Мне, как уже знавшему район Нарвской заста­вы, приказано было занять Вагоностроитель­ный завод, Динамо и примыкающие к ним ули­цы. Сила отряда, которым я должен был ко­мандовать, была приблизительно в 200 человек запасных при 4-х офицерах и одного взвода Учебной команды. Запасных чинов я совершен­но не знал, так как только числился в 1-ой за­пасной роте, постоянно занимая в запасном пол­ку другие должности по строевой части.

25 февраля была объявлена тревога и во­инские части пошли занимать предназначен­ные им участки и караулы. Прибыв со своим отрядом на указанное мне место и расположив людей для отдыха, я со своими офицерами шт.-кап. Беляковым, поруч. Монигетти, подпор. Клостерман и еще одним, фамилию которого забыл, обошел вверенный мне район и наметил пункты обороны в случае нападения толпы. Первый день прошел спокойно, и ничто не пред­вещало никаких сюрпризов.

Приблизительно в километре впереди моего участка, ближе к городу, находился участок полковника Кобылинского, занимавшего своим отрядом территорию бастовавшего Трамвайно­го парка. Левее меня, от Балтийского вокзала до взморья, несли охрану лейб-егеря. Кто был правее меня установить не удалось. Я только знал, что там находится Путиловский завод с его двадцатью тысячами рабочих. От Нарвских ворот вело в город прямое, как стрела, шоссе, начинающееся у Пулковской обсерватории и носящее название «Пулковский Меридиан».

Проверив все принятые меры предосторож­ности, я расположился в том же директорском кабинете завода Динамо (бастовавшего в тот день), развлекая себя разговорами по телефону с моими петроградскими знакомыми и с пол­ковником Кобылинским, который, согласно плану охраны, являлся моим прямым началь­ником.

Зимний день подходил к концу. Тьма как-то сразу спустилась над городом, придав ему таин­ственный, тревожный колорит. Крепко взятый в тиски воинской силой, казалось, Петроград не посмеет стать мятежным городом и не омра­чит кровавыми страницами свою двухсотлет­нюю славную историю.

Но вот раздались первые выстрелы в горо­де, сразу нарушившие наши предположения. Трудно было определить, где и кто стреляет. Зловещий ангел смерти уже летал над Петро­градом, выискивая себе жертвы.

Спать ни я, ни чины моего отряда не мог­ли. Как-то чувствовалось, что происходит что- то необычное, от которого зависит судьба роди­ны и каждого из нас. Ни одной секунды у ме­ня не появлялось сомнения в верности моих солдат. Я был уверен, что, в случае наступле­ния толпы, мои солдаты по моей команде огонь откроют. Считая, что правда на моей сто­роне, вероятно, я своей решимостью заразил и людей.

Соседние со мною участки безмолвствовали и как бы притаились. Стрельба в городе уси­ливалась, но определить ее место было невоз­можно. Нужно подождать утра и тогда все ста­нет ясно, решил я и отправился в директорский кабинет к своему телефону.

Наступил рассвет. Стрельба не прекраща­лась, но яснее слышалась в разных частях го­рода. Телефон забастовал, а воинская связь от­сутствовала. По-видимому, каждый начальник был предоставлен самому себе, чем план охра­ны был в корне нарушен.

Думая получить информацию у полиции, я пошел в находившийся в моем районе полицей­ский участок. Там я ничего не добился. Спеш­но убегавший пристав, бросил мне связку клю­чей от участка и пожелал полного благополу­чия. Городовые следовали за ним, но куда и за­чем — я добиться не мог.

Только к вечеру, каким-то чудом, мне уда­лось связаться по телефону с полковником Ко­былинским, передавшим мне кошмарные ново­сти. Кобылинский сообщил, что многие запас­ные полки, без сопротивления, перешли на сто­рону рабочих и вернулись в свои казармы, что тюрьмы и полицейские участки горят, подож­женные бунтовщиками, что в городе стрельба, грабеж и пьянство и что дальнейшее сопротив­ление бесполезно. Он звал меня придти к не­му, выяснить обстановку и принять то или иное решение. Это сообщение, как громом, поразило меня. Идти к нему для принятия решения я не мог. Я не мог оставить своих офицеров и сол­дат в такую минуту без руководства, хотя бы на короткое время, тем более, что сведения, по­лученные от Кобылинского, заставили меня принять чрезвычайные меры для сопротивле­ния толпе бунтовщиков, которая, судя по вы­стрелам, приближалась к моему участку обо­роны.

Не теряя ни минуты, я приказал людям строить «вагенбург» из интендантских обозных повозок, которые в большом количестве изго­товлялись на Вагоностроительном заводе. Нуж­но было видеть с какой поспешностью люди, руководимые своими офицерами, вывозили эти повозки из мастерских завода, устанавливали у Нарвских ворот и прилегающих улиц, связывая их проволокой. «Вагенбург» был готов и мог задержать большое скопище наступающих до подхода подкрепления из соседнего участка. По крайней мере — я так предполагал. Люди были укрыты за ближними строениями и только редкая цепь часовых охраняла Вагенбург. Пет­роград погрузился во мрак и только зарево по­жаров зловеще освещало небо.

Беспорядочная стрельба то усиливалась, то утихала, приближаясь к моему участку оборо­ны. Шальные пули, пролетая со свистом, в раз­личных направлениях, ударялись в стены до­мов, пока не причиняя вреда моему отряду, находившемуся в укрытии. Только одним слу­чайным попаданием был убит рядовой в цепи, охранявшей вагенбург, не принявший мер для своего укрытия. Впоследствии, этот убитый бунтовщиками солдат лейб-гвардии Петроград­ского полка, за неимением других «жертв», был предан земле на главной аллее в Царском Селе революционными властями, как «жертва революции».

Стрельба по моему участку, со стороны го­рода, усилилась, и люди моего отряда заняли укрытия у повозок, отвечая на выстрелы. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, стрельба в нашем направлении прекратилась и, со стороны города, показались два яркие фо­наря и послышался приближающийся шум ав­томобиля. Предполагая, что это едет какое-ли­бо должностное лицо или свое начальство, я приказал сделать проезд в вагенбурге и пропу­стить ехавшего. В это время началась стрель­ба в боковой улице моего участка, куда я и по­спешил, чтобы узнать в чем дело. Оказалось, что партия разведчиков Путиловского завода, пользуясь темнотой, подошла совсем близко к нашему расположению, но, будучи обстреляна моими людьми разбежалась, оставив раненых и пленных. Из распросов этих последних выяс­нилось, что они были посланы от большой груп­пы Путиловских рабочих с целью узнать, где наш фланг, с тем, чтобы выйти к нам в тыл и сломить наше сопротивление.

Вернувшись, после ликвидации этого слу­чая, к своему главному участку обороны, то- есть к Нарвским Воротам, снова забарикадированному повозками, я застал поручика Монигетти с группой солдат, стоявших у крытого автомобиля, за рулем которого сидел дрожав­ший от страха шофер. Из моих расспросов — кто и зачем приехал, я узнал следующее: на нем приехали 4 солдата Военно-автомобильной школы в качестве парламентеров требовать прекращения сопротивления и возвращения в казармы. По словам здесь же стоявших чинов отряда, они были одеты в новые офицерские бекеши из разграбленного Гвардейского Эко­номического Общества и в таких же новых па­пахах, с красными бантами вместо кокард.

Конечно, парламентеры были немедленно арестованы и пополнили собою группу захва­ченных пленных.

Сведения, полученные от захваченных во­оруженных рабочих, не предвещали ничего утешительного. По их рассказам, все части Пе­троградского гарнизона перешли на сторону ра­бочих. Образовано новое Временное Правитель­ство, а министры старого — арестованы. 20.000 .рабочих Путиловского завода идут для ликви­дации последнего сопротивления у Нарвской заставы. Сопротивление им было с нашей сто­роны явно бессмысленно, а потому единствен­ным возможным в этот момент решением бы­ло — отойти к Царскому Селу, где казалось можно было найти верные присяге части и, совместно с ними, продолжать сопротивление.

Приписываемое мне намерение спасти Цар­скую Семью, я считаю большим заблуждением. Я был слишком предан Царской Семье, чтобы подвергать ее опасности. Я верил в то, что и без меня у нее есть в окружении верные люди, которых совесть и присяга должны были под­сказать, что делать, и которые смогут пожертвовать своей жизнью для спасения Императри­цы и Царственых детей. Я просто шел защи­тить ее от бушующей толпы, твердо веря, что найду в Царскосельском гарнизоне части, осо­бо Царской семье преданные.

Другое решение — сдаться на милость ре­волюционной толпе, — для меня было непри­емлемо, и потому, бросив свои оборонительные участки, не дожидаясь охвата с тыла, я отдал своему отряду приказание — двигаться поход­ным порядком, через Пулково, на Царское Село.

(Окончание следует).

С. Луганинов.

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Сведения из формулярного списка эскадренного миноносца «Жуткий». – Н. С. Чириков
• Хроника «Военной Были»
• Роковая ночь в Зимнем Дворце. – Полк. Данильченко
• О прапорщиках производства 1 июля 1914 г. – В. Бастунов
• Бунт роты 5-го саперного батальона в Киеве в ноябре 1906 года. – К. Сазонов
• Братские могилы Симбирцев. – В.Н. Лукин
• Воспоминания о Великом Сибирском походе и о борьбе с красными в Забайкалье. – С. Марков
• Мои воспоминания. – Балабин
• Гримасы гражданской войны. – И.М. Черкасский