С большой грустью и волнением прочитал я в № 487 журнала «Часовой» статью Юрия Галича «Трагедия генерала Духонина». Со времени этого события прошло пятьдесят лет. Я был тогда молодым офицером Генерального Штаба, однако события этого печального далекого прошлого переживаются мною и сейчас так же остро, как и тогда. В своей жизни я видел генерала Духонина только два раза: в первый раз я встретил молодого, в расцвете сил, красивого и, по нашему кадетскому и юнкерскому выражению, «тонного» полковника Генерального Штаба Духонина, являясь ему по случаю назначения и прибытия в штаб Киевского военного округа как причисленного к Генеральному Штабу по окончании Императорской Военной Академии. Было это 1 июля 1913 года. Приняв мой рапорт и сказав несколько приветливых и ласковых слов, он отпустил меня пока отдыхать, пообещав в ближайшие же дни вызвать всех нас, семерых офицеров, вышедших в этом году из Академии в Киевский военный округ.
Киев произвел на меня чарующее впечатление. Это был город теплого, ласкового солнца, бесконечного количества роз, а на улицах — хорошеньких, прелестных киевлянок. Я благодарил судьбу за то, что она привела меня в этот прекрасный край. Но, увы, счастье это продолжалось недолго. На следующий же день в гостиницу на Фундуклеевской улице, где мы остановились с женой, явился посыльный из штаба округа и доложил, что меня спешно вызывает полковник Духонин. В штабе я нашел вызванного, как и меня, моего коллегу по Академии, Оренбургского казачьего войска подъесаула Махина. Ожидая приема, мы обменивались предположениями и догадками, а в действительности причиною нашего вызова, как оказалось, было то обстоятельство, что завтра же один из нас должен был покинуть Киев и отправиться в Каменец-Подольск для вступления в должность старшего адъютанта в штабе 2-й сводной казачьей дивизии. «Из семи человек,
прибывших к нам в этом году, вы — два казака — решайте сами, кто завтра поедет», сказал нам полковник Духонин. Махин сразу меня атаковал, умоляя выручить его из большого затруднения: ехать он просто не в состоянии, ему надо устраивать семью, определять детей в школу и т. д., и, в результате, через полчаса я покидал штаб, снабженный предписанием и проездными документами от Киева до Проскурова, а там дальше, — 70 верст по шоссе до Каменец-Подольска, так как железной дороги тогда не было.
В дивизии меня встретили очень приветливо. Начальник дивизии генерал Родионов, старый лейб-казак, взял меня, как младшего однобригадника, офицера 6-й Лейб-гвардии Донской Его Величества батареи, под свое покровительство, очень о нас с женой заботился, звал часто к себе обедать, а так как я еще не имел коня, то предоставил в мое распоряжение одну из своих верховых лошадей. Начальник штаба, Генерального Штаба полковник Снесарев, меня тоже обворожил своей простотой, доброжелательностью и товарищеским обращением. В дивизии я пробыл всего три месяца. За такой короткий срок нельзя, конечно, узнать человека до глубины его души, и я не мог предполагать в то время, что мой наштадив, полковник Снесарев, который был так симпатичен мне, выявит в будущем, как говорится в статье Юрия Галича, «революционную лояльность», как и многие из нашего генералитета, одни — сознательно, другие — из шкурных побуждений. Насколько я слышал в то время, он как будто часто нуждался в деньгах и, может быть, это обстоятельство, как и невозможность покинуть Советский Союз вовремя и с семьей, толкнули его, к сожалению, на левый путь из шкурных побуждений. Что же касается подъесаула, а впоследствии Генерального Штаба полковника Махина, не знаю, какие побуждения и обстоятельства принудили его свернуть на этот же левый путь. Был он ведь в безопасности заграницей, проживая в
свободной стране, Югославии. Сначала он работай в каких-то земгорских учреждениях, а потом преуспевал не за страх, а за совесть на службе у маршала Тито, где, кажется, и погиб.
Вторая моя встреча с генералом, уже, Духониным произошла в Могилеве, в Ставке, за четыре дня до его трагической смерти. Теперь я уже увидел не молодого полковника, полного сил, как когда-то в Киеве, а генерала, утомленного грозными событиями, павшими на его плечи, плечи последнего Главнокомандующего, по благородству и чувству долга взявшего на себя тяжелый крест ответственности за всех и за вся, за чужие ошибки, в этот грозный час нашей родины.
19 июня 1917 года я был назначен начальником штаба 2-й Кубанской казачьей дивизии, входившей в состав 10-й армии и выполнявшей в это время задачу по охране железной дороги Витебск – Орша – Могилев – Жлобин. Полки дивизии были разбросаны: штаб дивизии стоял в Орше, 2-й Кавказский и 2-й Кубанский полки — в ее окрестностях, 2-й Лабинский — в Жлобине и 2-й Хоперский — в Витебске. Дивизия была в порядке, с достаточно еще крепкой дисциплиной, и являлась оплотом законности и порядка. Командовал ею прекрасный и милейший человек, оренбургский казак, окончивший Артиллерийскую Академию, генерал Николаев. Был, конечно, над ним и надо мною «высший» контрольный орган, продукт завоеваний революции, дивизионный комитет, но благодаря разумному его председателю, сотнику Ф. Е. Головко, который умел с ним разговаривать и держать в определенных границах, у нас о комитетом было мало хлопот.
Ввиду того, что Орша лежит между Петроградом и Могилевым, перед нашими глазами проходили все грозные события лета 1917 года, которые мы сами остро переживали. Все эти события общеизвестны и достаточно подробно описаны, кроме одного, которое осталось до сих пор неясным для меня самого. Не помню точно дату, в штабе дивизии была получена из Ставки шифрованная телеграмма-распоряжение командировать к такому-то числу одного надежного офицера в Петроград для изучения пулеметного дела. Там ему надлежало явиться к Генерального Штаба полковнику Сидорину по указанному адресу. Нам с начальником дивизии было, конечно, ясно, что дело тут не в изучении пулеметного дела, а что полковнику Сидорину дана какая-то важная задача и, как мы позже слышали, что он должен был будто бы арестовать или даже ликвидировать Совет солдатских и рабочих депутатов. Нами был командирован хороший офицер из 2-го Лабинского полка, фамилии которого я уже не помню. С тревогой и интересом ожидали мы результата этой комадировки, как вдруг через несколько дней этот офицер вернулся в штаб дивизии и доложил, что едва унес ноги из Петрограда, что офицеров, командированных в распоряжение полковника Сидорина, вылавливают и что самого Сидорина найти они не могли, что он якобы где-то скрывается или же кутит… Кто выдал тайну этого секретного поручения, которое, наверно, стоило жизни многим доблестным офицерам? Генерал Николаев тотчас же дал нашему офицеру продолжительный отпуск домой, на Кубань, чтобы он не возвращался в полк, где его могли ожидать неприятности.
Время подошло к ноябрю месяцу. Общее разложение дошло уже до предела и всем нам было ясно, что дивизия никакой пользы принести уже не может, и пока еще не поздно, надо в порядке уходить на Кубань. На собрании дивизионного комитета и с благословения начальника дивизии было решено, чтобы я с тремя членами комитета поехал к генералу Духонину просить разрешения на уход дивизии и на получение вагонов. Было это, если не ошибаюсь, 16 ноября, и мы, сделав 70-верстный пробег на штабном Мерседесе по прямому, как стрела, шоссе, к 9 часам вечера прибыли в Могилев. Генерал Духонин не хотел сначала принять нас так поздно, собираясь ложиться спать, но узнав, что мы прибыли из Орши как делегация от казачьей дивизии, вышел к нам в халате.
Я просил Главнокомандующего извинить нас за то, что беспокоим его в такое неурочное время и, затем, охарактеризовал положение частей дивизии, разбросанных островками среди взбаламученного и явно враждебного к казакам моря, и просил от имени начальника дивизии и казаков отпустить дивизию на Кубань, дать разрешение на вагоны и, наконец, предложил ему самому ехать с нами, под нашей охраной, так как здесь ему оставаться небезопасно. Генерал Духонин был очень растроган и взволнован, грустно улыбался, но твердо сказал, что и сам не может оставить свой пост и нашу дивизию, одну из надежнейших его частей, отпустить не может. Он пожал всем нам руку, и на этом аудиенция была окончена.
Мы вернулись в Оршу, где через четыре дня были получены тревожные сведения о прибытии в Могилев Крыленко и о трагической смерти генерала Духонина, причем нам говорили, что он был зверски поднят на штыки матросами. Казачество заволновалось, и на общем собрании с дивизионным комитетом, когда обсуждался вопрос, что же делать дальше, начальник дивизии и я предложили составить маршрут и уходить походным порядком. В ответ на это предложение раздался громкий голос одного из комитетских заправил, вахмистра Дешевого: «Что же это, офицеры опять крови
хотят? За нами будут гнаться, будем опять воевать и кровь проливать… Мы сами поедем к Крыленко и будем просить вагоны!» Съездили и… вернулись огорченные. Крыленко сказал им, чтобы они сдали оружие и тогда получат вагоны. Сдать оружие казаки, конечно, не могли, и полки пошли походным порядком. Никто за ними не гнался, кровь никто не проливал и, отойдя достаточно вглубь страны, под шумок достали вагоны и благополучно добрались до Кубани.
Когда вопрос об уходе походным порядком был уже окончательно решен, я обратился к командирам полков, которые были расположены в районе Орши, сначала к командиру 2-го Кавказского полка, полковнику Кротову, и сказал, что штаб дивизии пойдет с его полком, но увидел, что это его совсем не обрадовало. То же самое произошло, когда я обратился к командующему 2-м Кубанским полком, войсковому старшине Жукову. Дело было в том, что полкам было легко из окрестностей Орши уйти незаметно, а штаб дивизии стоял в городе и его уход создавал нежелательную огласку. Я доложил об этом начальнику дивизии, но он сказал мне, чтобы я не беспокоился, пусть полки идут каждый самостоятельно, штаб дивизии не будет их связывать, и мы уедем по железной дороге, хотя это и более рискованно. Мы подготовили четыре товарных вагона для отправки больных людей и лошадей и уехали вместе с ними при помощи дивизионного контролера, энергичного и дельного чиновника, который и потом много раз выручал нас в пути из тяжелых положений и, благодаря ему, дней через шесть доехали до Дона и, затем, до Кубани на несколько дней раньше прихода полков.
Прошло много лет. Как мы оставили Россию, так нам пришлось оставить и Югославию, пройдя боевую страду в рядах Русского Корпуса. Пришлось затем отбыть почти шестилетнее «Келлербергское сиденье» в лагере ДиПи в Австрии и, наконец, в 1951 году, я попал по контракту на землемерные работы в Марокко. Здесь, в Казабланке, в семье Г. А. Семенова, моего сослуживца в русской топографической фирме, я встретил госпожу Духонину, вдову нашего последнего Главнокомандующего. Она была начальницей института, где училась г-жа Семенова, полюбила эту семью и связала с нею свою судьбу. Я долго не решался говорить с нею о двух моих встречах с ее покойным мужем, боясь бередить незажившие, раны, и когда, наконец, рассказал, мы долго с грустью и со слезами на глазах вспоминали ужасы прошлого.
Генерального Штаба Полковник Шляхтин
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- №117 Июль 1972 г.
- 24 пехотный Симбирский генерала Неверовского полк (окончание). – В. Е. Павлов.
- 13-я и 34-я пехотные дивизии. – И. Н. Горяйнов
- 24-й пехотный Симбирский генерала Неверовского полк. – В. Е. Павлов
- Книгоиздательство «Военный Вестник». – Б. М. Кузнецов
- 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его Величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии (Окончание, №104). – Э. Э. Шляхтин
- Императорская Николаевская военная академия. – Шляхтин.
- Обзор военной печати (№119)
- №118 Сентябрь 1972 г.
Loading ...