ВОЕННАЯ БЫЛЬ

(1914 г.)

После боев под Лыком первым и боев в Августовских лесах под деревнями Курьянка, Рачки и Лыком вторым и Маркграбовым с половины сентября до начала ноября 1914 г., 3-ий Сибирский корпус, в составе 7-й и 8-й Сибирских стрелковых дивизий, подошел к цепи Мазурских озер и занял позиции против прусской крепости Лётцен, в районе озер Спирдинг и Бувельно.

После ранения под Лыком, я прибыл в свой 26-й Сиб. стр. полк. Полк стоял на отдыхе в большой немецкой деревне Гура Кальвария. Чистенькие немецкие дома, с громадными стодолами сзади каждого из них. Жителей — почти никого, кроме десятка старух и стариков, которых полк подкармливал из своих ротных кухонь.

Печальна и тяжела была жизнь этих стариков среди врагов, занявших их дома и превративших их из хозяев собственных домов в бедных приживальщиков у неприятельских солдат, хотя последние, как и офицеры, старались, как могли, показать им свое расположение.

Мало того, что они не чувствовали себя хозяевами собственного имущества, но их также убивала своя же, немецкая артиллерия, как и нас, русских.

Как-то в один из туманных дней, какие стоят зимой в Восточной Пруссии в районе озер, мы, три подпоручика, Феденев, Солтык и я, были разбужены (дело было во время послеобеденного отдыха) взрывом тяжелого снаряда где-то совсем близко. Наш дом вздрогнул вместе с походными кроватями, на которых мы спали, пользуясь отдыхом резервной части. Подскочили к окнам, видим: из соседнего дома стрелки вытаскивают окровавленное тело штабс-капитана 28-го Сиб. стр. полка Лепа, затем еще два других — женщину и ее мужа, стариков-немцев, живших в доме, где квартировал капитан. Дом горел. В темном облаке дыма видны были фигуры суетящихся солдат, закидывающих в окна снег, стараясь потушить пожар. Мы выскочили и стали тоже помогать им.

Убитых похоронили на сельском кладбище в тот же день: немцев, мужа и жену, в одной могиле, а рядом — русского капитана Лепу. Поставили кресты, сооруженные из досок разрушенного дома, где жили убитые. На могиле капитана Лепа написали чин и полк: «28-го Сибирского стр. полка штабс-капитан Лепа», а на могиле немцев — по русски: «муж и жена, немцы, из дома №…, фамилии неизвестны». На кресте офицера повесили его папаху.

К ночи повалил снег, и на следующий день я видел только верхушки свежих крестов, торчащих из белого сугроба. Могильная тишина воцарилась между врагами, русскими и немцами.

Но были ли мы врагами? Сомнительно! Я видел, как часто капитан-балтиец дружески разговаривал со стариком по-немецки. Обед и ужин его денщик брал на четырех, считая и стариков.

Артиллерист-немец, пустивший снаряд с крепостного форта, никак не думал убивать своих крестьян, а вот — убил. Абсурд! Дикая случайность войны. А как их много бывало, этих случайностей, если вспомнить теперь, на склоне лет, когда человек, умудренный опытом, по другому оценивает события прошлого.

Немцы, как правило, не стреляли по Гура Кальвария, может быть зная, что вместе с русскими живут и их жители. Только иногда, когда замечали значительные скопления наших солдат и подвод, начинали пускать очереди тяжелых снарядов. Тогда всё военное население, вместе с жителями, выскакивало из домов и прыгало в траншеи — укрытия от осколков, вырытые поблизости, за домами. Все-таки было меньше убитых и раненых, чем если бы таковых не было.

— О —

За три месяца боев полк потерял много офицеров и солдат убитыми и ранеными. Только в боях под Августовым мы потеряли почти 50% офицеров и солдат убитыми. Почти все командиры рот, капитаны, выбыли из строя. Большинством рот командовали подпоручики и прапорщики. И тут, под Летценом, в бесплодных попытках приблизиться и занять форт Бувельно, закрывавший проход между озерами Спирдинг и Бувельно, полк, как и вся 7-я Сиб. стр. дивизия, понес значительные потери. А результат попыток был небольшой. Мы только выдвинулись на склон Цупопроткенских высот, перешли болото шириною в версту, пересеченное каналом, и там закрепились, окопались и поставили жидкие проволочные заграждения. Тогда еще не было сплошного, неподвижного фронта. Между укрепленными пунктами были пространства, только наблюдаемые заставами. Ни немцы, ни мы не проявляли большой активности, но мелкие разведочные группы иногда проходили в тыл боевых расположений противников: русские к немцам, немцы к нам. Завязывались стычки, поднималась артиллерийская стрельба, заливались пулеметы, трещал частый ружейный огонь и на соседних участках. И всё быстро кончалось, как только зарвавшаяся часть отходила в свое расположение, конечно, оставляя убитых на местах стычек, а иногда и раненых. По фронтовым сводкам, печатаемым в газетах того времени, это называлось «положением без перемен» или «затишьем».

Немцам не нравилось наше закрепление на склоне Цупопроткена, поэтому однажды, после сильной бомбардировки с фортов наших окопчиков, они пошли на штурм. В окопах был 27-й Сиб. стр. полк. Несмотря на разнесенные в прах артиллерийским огнем жидкие проволочные заграждения, штурм был отбит.

В ночь того же дня 27-й Сиб. стр. полк был сменен 26-м. 3-ий батальон занял окопы и починил, как мог, заграждения. Моя 9-я рота стояла на правом фланге, правее высота переходила в болотистую низину, и там я поместил только заставу, на случай обхода противником ночью. Днем застава отходила в окоп.

С утра следующего дня пошел снег и завалил почти все проволочное заграждение перед окопом и трупы немцев, оставшиеся лежать почти у переднего ряда нашей проволоки. Шла беспрерывная ружейная перестрелка между нами и немецкими окопами на гребне холмов Цупопроткена. Раненых нельзя было выносить в тыл, потому что ход сообщения вел только к кустарникам на замерзшем болоте позади нас, и покрытая снегом равнина была плоска, как лист белой бумаги. Каждая точка обстреливалась немцами, и человек, появившийся на белизне снега, мог быть моментально убит.

Вечером перестрелка стихла. Пошел в телефонный блиндаж, где и лег на сломанные еловые ветки, служившие мне постелью, накрыл голову вещевым мешком телефониста и заснул.

Долго ли спал — не знаю. Только слышу, как мне кричит голос фельдфебеля:

— Ваше Благородие, немец в окопе!

Меня как ветром подняло. — Где? — спрашиваю. Мелькнула мысль: неужели мы захвачены немцами врасплох? И я в плену?..

Вижу, подпрапорщик смеется, слышу телефон гудит. Всё как обычно. Понимаю, что это не плен, и успокаиваюсь. Идем по окопу; в конце сгрудились стрелки около какой-то фигуры. Подошел, навел на фигуру карманный фонарь… На меня смотрели через очки толстого стекла, из-под козырька немецкой серовато-зеленой фуражки, серые глаза. В них отражался страх, удивление и растерянность человека, вдруг очутившегося в капкане, в плену!…

Веду его в блиндаж. Зову солдата из прибалтийцев, говорящего по-немецки. Допрашиваю и узнаю, что это лейтенант (фамилию забыл) из той немецкой части, которая штурмовала окоп накануне. Его командир роты был убит перед окопом, и он ночью, с тремя солдатами, пошел искать его труп. В снегу заблудился, попал в наш окоп и вот — в плену.

Усадил его на земляной выступ, служивший диваном в моей яме-блиндаже, предложил чаю с коньяком, консервов и через час или два отправил в штаб полка, пока еще было темно, иначе его не довели бы живым по равнине, отделявшей штаб от окопов, находившейся под постоянным обстрелом. Приказал конвойным стрелкам: «Если попадете под луч прожектора, ложитесь, не двигайтесь и его укладывайте». Лейтенант был из запасных. До войны — учитель школы из-под Кёнигсберга.

— О —

Немцы каждый день аккуратно, с 8 час. утра до 12 дня, бомбили нас редким артиллерийским огнем. Я думаю, что они, если бы захотели, могли бы нас смести с лица земли тяжелыми снарядами. Но, по-видимому, они думали, что мы и так уйдем с позиции, ненужной нам никак. А потери мы несли большие — каждый день человек 15-20 убитых и раненых.

Окопы были отделены от резервов снежной долиной (болотом — летом), где ни один человек не придет живым для поддержки штурмуемого окопа. Всё пространство покрывалось ружейным и артиллерийским огнем с укреплений Лётцена.

Командир 26-го Сиб. стр. полка полковник Федор Герасимович Романов, — коренной наш офицер, еще с Порт-Артура связанный с полком, воин храбрый, но осторожный и рассудительный — доносил в штаб дивизии о необходимости отвода рот из выдвинутых окопов, во избежание напрасных потерь. Но… мы продолжали сидеть, без возможности атаковать немцев, не имея поддержки с тыла. Поддержка не дошла бы до окопа.

Кажется, за эти советы начальству полковник до 1917-го года так и не был произведен в генералы. А какой был достойный командир полка!

— О —

Полки дивизии сменялись в передовой линии через 4-5 дней, а иногда и скорей, в зависимости от потерь и холода. Были и обмороженные, кроме убитых и раненых.

Какое счастье слышать осторожный звяк солдатских котелков и винтовок сменяющей вас в темноте роты! Доклад командира пришедших на смену: «такая-то рота НН-го полка пришла для того, чтобы занять ваше место». А командиры рот уже в этот период, как я упомянул выше, были подпоручики и прапорщики запаса. Капитаны командовали батальонами. Производили в чины не так быстро, как потом в добровольческих формированиях гражданской войны. Было уважение к офицерскому чину. Седые штабс-капитаны и ротмистра в кавалерии были обычным явлением.

Смена. Ваша рота втягивалась в узкую щель хода сообщения, выходила в чахлый болотный кустарник, сейчас же рассыпалась в редкие взводные цепи и быстро двигалась в темноте, ежеминутно прилегая, прилипая, как мертвая, к земле, если бледный щупалец — луч немецкого прожектора приближался медленно к отходящим цепям. Если луч начинал нервно прыгать сверху вниз, — значит, немцы заметили движение. Посылались очереди шрапнелей. В этом случае было лучше не двигаться. Враг, вероятно, думал, что ему показалось, просто так, зря… и стрельба кончалась, прожектор полз дальше, а мы вставали и снова бежали, к теплым квартирам и жирному борщу, который нас ждал за холмами — берегом снежного болота, в Гура Кальвария, месте резервных полков 7-й Сиб. стр. дивизии.

Но если неприятель открывал отходящих, то ружейный огонь и шрапнель сопровождали их до самых холмов. Снова были убитые, которым, увы, уже ни борщ, ни теплые квартиры были не нужны. Их выносили и хоронили в углу местного немецкого кладбища. А раненых отправляли в Аррис. Городок был замечателен тем, что там стоял прусский полк гусар смерти, которым командовал перед самой войной Принц Эйтель Фридрих. В их казармах был расположен тыловой госпиталь 3-го Сибирского корпуса.

— О —

Мы приходили в свою комнату, натопленную настолько, что заснувшие было на зиму мухи просыпались и, когда мы ели борщ, летали над столом и дружески напевали нам летние песни. Идиллия мирной жизни. Поевши, после 4-5 дневной не то что голодовки, но проголоди (горячая пища не всегда доставлялась в окоп на высоте из-за постоянного обстрела; питались консервами), мы засыпали мертвым сном, все три командира рот 3-го батальона. Четвертый, 11-й роты, подпоручик Саша Матвеев, квартировал в соседнем доме. На другой день только к обеду просыпались, ели и опять засыпали до вечера. А вечером шли вместе с нашими солдатами в баню. И опять спали!… Наши роты тоже: ели и спали три дня. Благо, что неприятель не тревожил. И никакие разрывы снарядов не заставляли хоть выйти или посмотреть в окно: где разорвался? А мысль, что кто-то там впереди в окопах или заставах стоит и охраняет наш отдых, и стоит насмерть, так же, как и мы перед этим, — давала уверенность, что нас не разбудит ворвавшийся откуда-то неприятель.

Но не всегда мы возвращались все трое. Однажды вернулись… и не нашли третьего, Миши Феденева. Он был ранен осколком в бок, вынесен ночью вместе с другими из окопа и отправлен в Арис, в госпиталь. Ежедневная порция потерь в дни: «без перемен».

Его денщик собрал его походный чемодан и поехал искать своего офицера. Жив ли он остался, умер ли где-нибудь в тыловом лазарете — не знаю. Только мы лишились милого, красивого, молодого друга. Феденев был из иркутских гимназистов, после Алексеевского училища вышел в 1913 г. в 26-й Сибирск. стр. полк. Стало пустее в комнате. Неуютнее.

— О —

Через три дня — занятия. Нужно подготовить к боевой жизни и к бою прибывшие пополнения и поддержать дух и дисциплину среди старых солдат, оставшихся в живых. Пополнения приходили тогда часто, и роты держались в боевом комплекте — 250 человек.

Так продолжалось до русского Рождества 25 декабря 1914 г.

Не знаю, в каком штабе зародилась мысль атаковать немецкие предфортовые окопы, хорошо укрепленные. Может, в штабе корпуса, может — армии. Только приказано было нашей дивизии атаковать именно в эту ночь окопы противника. Вероятно, рассчитывая, что немцы будут не так бдительны, зная, что это для русских — святая ночь.

По диспозиции 26-й Сиб. стр. полк шел впереди, за ним 25-й а 2-я бригада — 27-й и 28-й — в поддержке.

3-й и 4-й батальоны должны первые нанести удар. Командующий операцией — ген.-майор Мясников, командир 2-й бригады.

Был мороз. В 2 часа ночи полк собрался на краю замерзшего болота. Наш батальон двинулся бесшумно по кустарникам, направляя удар против участка, где не было наших окопов. Прошли по кустикам болото, перешли замерзший канал.

Первое, что я увидел, когда немцы открыли нас и осветили прожектором и ракетами, — маленькая деревня или большая ферма из нескольких домов и стодолов. Перед ней проволочное заграждение в один ряд, из-за проволоки — частый ружейный огонь. Наше «ура», короткая штыковая стычка после того, как мы разрубили проволоку, и группа пленных… Трупы: наших перед проволокой, немцев — за заграждением и в переулке деревни.

Я приказываю отвести пленных, не пересчитывая и не посылая записки-донесения. Полевой телефон где-то сзади… Бежим через переулки между домами вперед. За деревней — глубокий овраг, заросший кустарником и занесенный снегом, а на другой стороне оврага, шириной метров в 200, по-видимому окоп, весь опоясанный частыми огнями выстрелов. Застукал медленно, размеренно немецкий пулемет. Командую: «Назад, за дома!» — чтобы спасти остатки людей от напрасных потерь. Перейти овраг, ясно, было нельзя, не положивши всех моих стрелков.

Деревенька освещена ракетами и прожектором, как днем. Появился в проходе между домами наш пулемет, застрочил по немецкому окопу… Собираю людей… В это время неприятель уже очнулся. Разорвалась в темноте за деревней очередь шрапнели. По поддержке или по нам? Пристреливаются… не успел подумать, — как темная стена стодола, за которой мы стояли, рванулась ярким огнем. Меня ошпарило всего, как кипятком, и я потерял сознание.

— О —

Очнулся в госпитале, в г. Аррис. Белые фигуры молча копались около кровати… Снимали повязки с моего лица и головы. Вытаскивали мельчайшие частицы песку, кирпича, черной земли, усеявшие мой портрет. Меня рвало. Голова дергалась без моего согласия. Нудно болел полуоторванный палец на руке. Вдали, у белой стены палаты мелькнула фигура моего денщика, Георгия Петровича Прокофьева, сибирского стрелка, что из деревни Грязнуха, Иркутской губернии… Близко от станции Зима.

Я мог бы закончить рассказ, но у читателя, вероятно, возникает вопрос — что же дальше, с общей атакой? Другие роты? Взяли что-нибудь, закрепились где-нибудь на важных позициях, взяли форт какой-нибудь, потеснили немцев?… Отсылаю любопытных к письму нашего доктора, Петра Федоровича Швецова.

«Ваш 3-й батальон с рассветом, часов в 7 утра, оказался отрезанным. Немцы перешли в наступление справа от нас, по замерзшему болоту, так как соседние с нами части не продвинулись и не перешли в наступление. Остатки батальона, окруженные и понесшие большие потери, сдались. Спаслись только раненые, вынесенные за канал, в тыл, в начале боя. Их вынесли с наступлением темноты, потому что днем санитарам невозможно было показаться на снежной равнине. Многие замерзли. Убиты или в плену: капитан Янишевский, капитан Лютостанский (командиры 3-го и 4-го батальонов). Поручик Каргин убит в начале боя. Солтык — в плену». (потом он бежал из плена, из Восточной Пруссии же, и был опять в полку).

Я вспомнил Каргина, Накануне, играя в карты, он обыграл всех. Счастье улыбнулось ему в пустяках и быстро отвернулось…

Адъютант полка, поручик Федоров писал:

«Тебя и других оставшихся в живых полк представил к наградам, но начальник дивизии (генерал Трофимов) все представления отклонил. Успеха не было! Назначена комиссия для расследования: кто виноват в неоказании поддержки прорвавшимся батальонам? Винят Мясникова, а он — соседей»… и т. д.

Письма были получены в госпитале Кенига, на Самсоньевской набережной, в Петрограде уже в феврале 1915-го года.

Примечание: Автор писал только по своим воспоминаниям 52-летней давности. Ни карт, ни приказов или каких-либо других письменных документов не сохранилось. За последовательность боев, за названия крупных пунктов — ручаюсь, но названия маленьких деревень, которые полк прошел от границы до Мазурских озер, частью исчезли из памяти.

Павел Шапошников

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(1 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Находка зарытого в 1914 г. в Восточной Пруссии русского знамени. – С. Андоленко
• ТАВРИЧЕСКИЕ ГРЕНАДЕРЫ. – В. Н. Биркин
• Российские солдаты. – Полковник Попов
• Братские могилы Симбирцев. – В.Н. Лукин
• Конная атака 14 августа 1915 г. под господским двором «Жмуйдки». – Игорь Черкасский
• Из боевой жизни Митавских гусар. – Николай Рерберг
• Первая мировая война. – Г. К.
• Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
• Письма в Редакцию (№ 125)