Статьи из парижского журнала "Военная Быль" (1952-1974). Издавался Обще-Кадетским Объединением под редакцией А.А. Геринга
Tuesday March 19th 2024

Номера журнала

Воспоминания о моей военной службе. – Терентий Пархоменко



Настоящий очерк моей жизни и службы пи­шу по случаю исполнившегося 5 ноября 1961 года, 60-летия моего зачисления в 10-ю роту лейб-гвардии Преображенского полка. Прошу не осудить меня за мою слабую па­мять и за ошибки, потому что я никакой науки не проходил и являюсь самым обыкновенным самоучкой.

Старший Унтер-офицер Терентий Пархоменко

Родился я в сло­боде Коломань Валковского уезда Харьковской губернии, в 1880 году 9 апреля. Родители мои были Василий Ефремович и Лу­кия Максимовна. Таинство крещения совершал наш свя­щенник Отец Алек­сандр Стефановский при моих вос­приемниках Терентие Бурьян и Анне Белоусовой. При Святом Крещении нарекли меня Терентием, память коего свершается 10 апреля.

Отец мой был из очень бедной семьи и остал­ся сиротой на восьмом году от роду. Мать его, моя бабушка Варвара, овдовела при восьми ма­лолетних детях и, не имея возможности всех прокормить, вынуждена была раздать своих детей в работники. Мой отец был отдан в рабо­чие к одному мужику за плату в 3 рубля в год, причем его хозяин был очень суровый и жи­лось у него плохо. По воскресеньям, когда хо­зяин отпускал его к матери, отец со слезами просил ее, чтобы она взяла его домой но, как, по своей бедности, мать не могла исполнить его просьбы, он со слезами возвращался к своему жестокому хозяину.

Через три года, когда он немного подрос, мать взяла его оттуда и отдала в работники к дру­гому хозяину, жизнь у которого показалось от­цу раем после того, что он пережил. По приходе в возраст, отец и братья его верну­лись в дом и занялись работой по распилке бре­вен на доски. Работа была тяжелая, но и очень доходная. Братья, благодаря своему дружному трудолюбию, стали хозяйствовать совместно, и вскоре мой отец женился на дочери зажиточ­ного крестьянина. Он оставил свою тяжелую работу и снял в аренду 25 десятин земли и вскоре сам стал зажиточным хозяином. Все шло как будто бы хорошо, достаток увеличивался, дети стали подростать, как вдруг, в пер­вых числах марта 1881 года, его дом посетило несчастье — свирепствовавшая скарлатина за одну неделю унесла шесть детей из восьми, бывших в семье. Осталась одна сестра 8 лет и я — 11 месяцев. А в то время старшему сыну бы­ло уже 16 лет.

В 1882 году у меня родился еще брат Моисей, с которым я провел все свое детство и юность. Относился он ко мне, как к отцу, и даже, уже будучи взрослым и отцом своего семейства, все­гда спрашивал моего совета во всех делах своих. Десяти лет я лишился матери и через год отец женился вторым бракам. Мачеха на­ша была хорошая хозяйка, но имела стропти­вый характер, меня же очень любила за мой упорный характер. Она всегда всем говорила, что «с него можно взять только добром. Если он захочет, то самую тяжелую телегу взвезет на какую хочешь гору, а если не захочет, то по­рожней с горы не спустит.»

Двенадцати лет я попросился в школу, но отец сказал, что некому дома помогать, купил мне азбуку-букварь и показал буквы. За неде­лю я стал уже читать по складам, а через две — читал совершенно бегло. Отец покупал мне книжки — все больше жития святых и разные рассказы. Зимой по вечерам я их ему читал. Летом же было некогда. Через год отец купил мне Псалтирь, но так как я не мог читать по- славянски, то он нашел мне такого старика, к которому я зимой ходил на уроки и в два меся­ца научился славянской грамоте.

Однажды наш псаломщик услышал, как я легко читаю по-славянски, и взял меня себе помощником в церковь. Тут вскоре случилось (событие, указавшее всю мою жизнь дальше. Мой друг Борисенко, который учился в нашем двухклассном училище, дал мне почитать свой учебник, и я там увидел портрет и рассказ про холмогорского мужика Михайла Васильевича Ломоносова; там же было написано, как Петр Великий сформировал два полка Потешных — Преображенский и Семеновский, и вот мне впало в голову, что я буду служить в Преобра­женском полку. Там же была написана песнь «Было дело под Полтавой», которую я за один день выучил на память и, когда ходил за скотом в поле, то весело горланил ее. В другой книжечке, уж не помню какой, я нашел и Прео­браженский марш. Выучил и его и распевал также в поле. И вот, однажды, в воскресенье, я шел в церковь с одним мужиком. Он был хо­рошо грамотным и вот, когда мы с ним вели разговор, я ему сказал, что буду служить в Преображенском полку. Он рассмеялся и гово­рит: «а не хочешь ли в Смоленском?» Когда я уже был призван и получили мое первое пись­мо и он узнал, что я служу в Преображенском полку, то сказал: «таких чудаков у нас еще не было, чтобы он знал раньше, в каком полку бу­дет служить…»

Мне было 14 лет, когда вступил на Престол Государь Император Николай II, и я в церкви уже присягал ему. Ко дню Коронования в 1896 году, я был уже почти взрослым и никак не мог дождаться, когда дойдет до меня очередь при­зыва. За годы, протекшие до моего призыва, я много поездил по России, работал даже в Зака­спийской области и вот, наконец, дождался долгожданного дня в октябре 1901 года.

На жеребьевке в г. Валки вынул я жребий №455, испугался, что не попаду, прямо остол­бенел и говорю: «Зачем это четверка? Вычерк­ните ее, пусть останется — 55!» А писарь гово­рит: «Не беспокойся, дойдет до тебя.» На дру­гой день вызывают меня, я стою уже совсем близко. Комиссия меня приняла. Доктор спра­шивает: «здоров ли я?» «Покорнейше благода­рю», говорю. Волостной Старшина говорит: «сбылось его желание.» «А что, разве он так хотел на службу?» Старшина аттестовал им ме­ня с самой лучшей стороны и они говорят: — «в гвардию его», «в Золотую роту,» а я себе ду­маю: «хоть в золотую, хоть в медную, только бы в Преображенский полк…»

Во время переклички оказалось, что принято два Пархоменко и оба Терентия. Нас повели в Собор к присяге и затем распустили по домам на две недели. В тот же вечер приятели мои вновь принятые загуляли и чуть не насканда­лили, но я их уговорил не скандалить и не срамить свою волость. На другой день, через Старосту я получил за то благодарность от Во­инского Начальника.

В один прекрасный день были мы на площа­ди и мой приятель Кирилл Киос пристал ко мне: — «Ты идешь в Гвардию, а я в Погранич­ную Стражу, хочу тебя угостить.» Он купил полбутылки водки, мы с ним выпили и я первый раз в моей жизни был пьян.

До Харькова нас везли в товарных вагонах, а оттуда до Петербурга в хороших вагонах III класса. По прибытии в Петербург, нас помести­ли в Проходящих казармах. Через день был медицинский осмотр, и каждого разметили в кавалерию, артиллерию, пехоту.

В один из тех дней мы всемером пошли погу­лять, посмотреть на Петербург. Побывали в Казанском соборе, а также и в Исакиевском. Возле Исакиевского собора стояли тогда парные часовые Павловского полка. Мои ребята диви­лись — «яки золотые шапки…» Я им и говорю: — «скоро и вам такие же шапки наденут». Об­ошли мы и Петропавловский собор и Домик Петра Великого.

В казармах у нас дежурил, среди других, солдат 9-й роты Преображенского полка. Я ему сказал, что буду проситься в их полк. Он говорит: — «смотри побрейся хорошо, а то ко­мандир полка всех водит перчаткою и, если за­метит, что борода растет, то назначит в ту роту, которая с бородами».

Утром рано нас построили в шеренги по ро­дам оружия, прибыл помощник Главнокоман­дующего генерал Ребиндер и начал разбивку. Доходит до меня очередь, уже один человек остался. Генерал Ребиндер заносит свой каран­даш, а я ему рапортую: — «Ваше Превосходи­тельство, позвольте мне в Преображенский…» Он черкнул мелом, и тотчас наш Преображенс­кий унтер-офицер Сучатов схватил меня за рукав и — в полковую канцелярию. Писарь смеется: «что, будешь ловчиться, чтобы по сла­бости пойти на родину?» Отвечаю ему: — «бу­ду ловчиться, чтобы по слабости попасть в учебную команду, а может и писарем в полко­вую канцелярию.» Заполнил он все свои листы и подходит наш преображенец, о котором я уже говорил. «В какую роту его?» — «В десятую, говорит». — «В 10-ю это хорошо. Там очень хо­роший фельдфебель и хорош ротный коман­дир. Там Свечин, очень хорошие начальники.» Приходит нашей 10-й роты унтер-офицер По­ляков: — «десятая рота ко мне!» Забрали мы сундучки на подводу, и вот нас четверо моло­дых выстраиваемся в своем взводе. Пришел по­ручик Ермолинский. Здоровается, а все мол­чат. Один я ответил, как следовало. «Ты что, разве служил?» Отвечаю, что брат служил.

Ушел поручик и вот фельдфебель спраши­вает меня — «грамотный?» «Нет, говорю, — чи­тать-писать могу, но назвать себя грамотным не смею, потому что я самоучка». Назначили меня в 1-й взвод и поставили кровать около вз­водного.

Потом нас повели в баню, напоили хорошим чаем и стали мы знакомиться с взводом. Мой взводный Старший унтер-офицер Поликарп Миронович Карпенко, как и я малоросс, Екате- ринославской губернии. Он стал для меня как родной брат, а я ему старался услужить, как мог. Утром до побудки, все еще спят, кроме дне­вального, а я его сапоги вынесу и начищу в ко­ридоре. Затем во взводе на полках лежали мед­ные чашки, из которых мы все обедали, я и их почищу и поставлю на место, пока вся рота проснется и станет на ноги. Затем начинается уб­орка ротного помещения, а нас молодых заби­рает ефрейтор; он наш учитель и знакомит нас со всеми ротными помещениями и остальным укладом нашей, новой для нас, ротной жизни.

Через несколько дней начинаем ученье. Сна­чала повороты и ознакомление с начальством и ответами на его вопросы, потом понемногу на­чинаем маршировать, кто как может, начинает­ся военная школа и для всех нас новая жизнь, которая не всем нам улыбается, а для некото­рых доставляет и большие затруднения.

В середине занятий приходил ротный капи­тан Лашкарев здоровался с фельдфебелем, взводными и всеми ефрейторами и направлял­ся в ротную канцелярию, где наш фельдфебель Тихонов делал ему форменный доклад о всех подробностях ротной жизни. Очень он удивля­лся, что я только две недели в роте, а уже так много знаю, а фельдфебель ему и докладывает: «да он пришел в роту и уже все знал. Он весь устав знает на память.» Командир очень дово­лен, фельдфебель прямо сияет. Он был такая доброта, что всегда каждым солдатом восхи­щался.

Время проходит. В роте нас уже 12 человек молодых солдат. Я все по утрам сапоги и чаш­ки чищу, а мои товарищи спят в это время. Вот сидим раз за обедом, взводный и говорит: — «А чашки-то чистые» и опрашивает каждого, кто их чистил? Все отрицаются, к последнему ко мне: «это ты?» «Так точно.» — говорю. Он и го­ворит всем: — «За то, что вы не знаете совести, будете чистить чашки по сто раз. Вы думаете, что на службе будут за вас работать другие? А ты, Пархоменко, больше не чисть чашек.» По­том обращается к Отделенному: «А твое дело следить, чтобы все у тебя работали и вести на­ряд в очередь, чтобы никому обидно не было».

Прошло около месяца. Однажды вечером си­дели мы на занятиях словесностью в первом взводе. Ефрейтор Лобацевич держал в руках устав и спрашивал меня по нему. В это время заходит старший обучающий унтер-офицер Калганов и обращается к нему: «Лобацевич, что ты безделицей занимается, зачем ты его спрашиваешь? Он больше тебя знает. Ты учи тех, которые ничего не знают.» Когда произво­дил занятия сам Калганов, он меня никогда не спрашивал, так был уверен, что я все знаю, как следует.

В скором времени наш старый ротный ко­мандир Лашкарев принял 2-ю роту, а нашу — штабс-капитан Гольдгоер. На другой день ве­чером новый ротный заходит в наше помеще­ние, где Калганов ведет с нами занятия. Он поз­доровался и приказал продолжать занятия. Калганов подымает меня и задает вопрос: «Кто называется солдатом»? Я ответил: «солдатом называется и первейший генерал и последний рядовой». Ротный меня спрашивает: «а ты по­нимаешь, что говоришь?» «Так точно», и я объяснил ему, что «всякий военно-служащий, на долю которого выпало счастье быть слугою Государя Императора и носить его Царский мундир, независимо от его чина называется сол­датом.»

Недели через две после этого ротный командир вызывает меня в канцелярию и спрашива­ет относительно моето домашнего состояния, женат ли, холост и так далее. «Почему: — спра­шивает, — ты мало получаешь из дому писем? Ты наверное скучаешь?» Я ответил утверди­тельно, он и говорит: «Напиши домой, чтобы тебе чаще писали письма».

Иногда у нас в роте были духовные беседы священника Невдачина. Он спрашивал у нас Молитву Господню, Символ Веры, а раз и спра­шивает: «кто из вас знает молитву перед сра­жением?» Я знал и прочитал ему: «Спаситель мой, Ты положил душу свою за нас, чтобы спасти нас, Ты заповедал и нам полагать души свои за друзей и близких нам. Радостно иду я испол­нить волю Твою, положить жизнь свою за Ве­ру, Царя и Отечество. Мати Божия сохрани ме­ня под кровом Твоим. Аминь» На другой день фельдфебель и доложил ротному, что «вчера на духовной беседе наша рота побила рекорд всему батальону. Батюшка спросил молитву перед сражением а…» Тут ротный прервал его и говорит: «не говори, наверное, Пархоменко знал?»

По окончании наших трехмесячных занятий и принятия присяги, нашей роте пришла оче­редь занять караул в Зимнем дворце. Я был назначен на парный ефрейторский внутренний пост у подъезда Его Величества и в первый же раз, как вступили на пост, имел счастье видеть те светлые и добрые глаза Царя, которые в бу­дущем был счастлив видеть в течение всей моей 15-летней службы много, много раз и, да­же, имел счастье христосоваться с Государем Императором. Имел я Царские награды — 7 ме­далей и трое часов. О последней моей встрече с Его Величеством будет сказано ниже, а теперь буду продолжать свой рассказ. Когда вечером караул был вызван для вечерней молитвы, то фельдфебель Тихонов назначил меня читать молитву Господню.

В скором времени полк выступил в лагери, в Красное Село, а по окончании лагерных сборов нас назначили в Учебную Команду. Перед тем поручик Ермолинский обратился к ротному ко­мандиру штабс-капитану Гольдгоеру, прося его, дать ему меня в казенную прислугу а тот ему ответил: «Не знаю, о чем мне прежде позаботи­ться? Дать тебе прислугу или выбрать себе по­мощников? Выбирай любого, а Пархоменко я тебе не дам».

В один прекрасный день мы замаршировали на Миллионную, в Команду. Начальником Учебной Команды, в ту пору, был штабс-капи­тан граф Литке, а его помощником поручик Костыгов. Оба были примерные офицеры, ко­торыми можно было везде и всюду гордиться, и я всегда вспоминаю их только добром. По ок­ончании нами Учебной Команды и после лагер­ного сбора, мы возвратились на зимние кварти­ры, и в августе месяце старшие наши были уво­лены в запас, а нам настала очередь к произ­водству.

Получив производство, в воскресенье, я по­шел к земляку, служившему в Семеновском гос­питале. Тот повел меня в трактир «Золотой Якорь» и угостил водкой, так что я сразу опья­нел и стал отливаться сельтерской водой. Это был мой второй случай в жизни, что я был пьян, но домой добрел благополучно.

Прошло после этого около месяца. Я был де­журным по роте. Было воскресенье и много от­пускных до вечерней зари, и вот приходит вре­мя мне идти к рапорту, а у меня одного не хва­тает. Сколько я пережил за него, ожидал его возвращения, но так и не дождался и, когда пришло время идти с рапортом, то тоже опоз­дал и должен был доложить дежурному офи­церу, что у меня одного нет… Так прошла ночь. На утро его тоже нет. Так продолжалось три дня и только на четвертый день привел его го­родовой при записке. То был мне хороший урок — когда нужно жалеть товарища, а когда и се­бя пожалеть — мог здорово попасть за него.

Подошло время нашего производства в унтер- офицеры и на вакансии произвели нас двоих: Сафронова, назначивши каптенармусом, а мне дали взвод. Через несколько дней наш люби­мый фельдфебель Тихонов сказал мне при слу­чае: «Ты не беспокойся, что я назначил Сафро­нова каптенармусом и он раньше тебя получит старшого. Кто получает очень рано, тот часто до конца не доносит. Ты, в свое время, все полу­чишь, что тебе полагается.»

В январе месяце наша рота осиротела. Мы лишились нашего дорогого и всеми любимого фельдфебеля Ивана Тихоновича Тихонова.. Но, как ни тяжело нам было с ним расставаться, все же было приятно, что он получил такое по­четное в полку назначение. Он был назначен помощником Церковного старосты вместо на­шего заслуженного старого фельдфебеля Геор­гиевского кавалера Васильева, который тогда скончался. Не было человека равного по доб­роте не только в полку, но, может быть, и во всей гвардии нашему Ивану Тихоновичу. Со слезами провожали мы его из роты, но вместе и с гордостью, что наши господа офицеры, вместе с командиром полка Свиты Его Величества генерал-майором Озеровым, так высоко оценили нашего дорогого фельдфе­беля. Когда были его проводы, то наш ротный штабс-капитан князь Оболенский построил роту и от ее имени понес Ива­ну Тихоновичу образ Николая Чудотвор­ца и сказал: «Дорогой Иван Тихонович, 10-я рота видела в твоем лице не только начальни­ка, но и защитника и друга своих подчиненных. 20 лет ты пробыл в роте и если кто только не то что скажет, а подумает на тебя не доброе — плохо тому будет». И при этих словах вся ро­та плакала.

Князь Оболенский произвел в фельдфебеля Науменко. Тот пробыл четыре месяца, и вот весной ротный вывел роту во двор и приказал Науменко командовать учением. После этого князь Оболенский сказал: «Науменко, иди в ро­ту», и на другой день отправил его на комиссию и уволил в запас, а в фельдфебеля произвел Гилева. В скором времени князь Оболенский принял 4-ю роту, а 10-ю передал флигель-адъ­ютанту штабс-капитану Зеленому.

В 1905 году, в декабре месяце, с нашего пол­ка было командировано 5 унтер-офицеров и 5 ефрейторов в распоряжение Крестецкого уез­дного воинского начальника (Новгородской гу­бернии), для помощи во время мобилизации. От 10-й роты был назначен я. Через несколько дней мы приступили к работе, и вот 6 декабря, в Царский праздник, воинский начальник поз­вал нас всех и угощал водкой и сказал мне, что у него есть друг полковник Пархоменко, но я ответил, что я из хлебопашцев Харьковской губернии и мои все родственники — крестьяне.

По окончании мобилизации мы поехали на подводах и проезжали через Аракчеевские ка­зармы. Проезжая далее через Великий Новго­род, мы поклонились древней святыне Софий­ского собора и памятнику тысячелетия России. По возвращении в полк мы получили такую ат­тестацию от воинского начальника, что коман­дир Гвардейского корпуса объявил нам в при­казе благодарность. Приказ этот, как и другой приказ по полку, отданный Великим Князем Константином Константиновичем, я долго хра­нил у себя, как святыню, до самой моей зло­счастной эвакуации из моего дома. Я никогда не забуду, как мы однажды праздновали пол­ковой праздник в городе Пскове, в присут­ствии Государя Императора. Когда были уже выстроены для его встречи, прие­хал Великий Князь Константин Константино­вич, обходил все роты, и любовался всеми и. об­ращаясь к унтер-офицерам, говорил: «не стес­няйтесь, братцы, заходить ко мне, если кому нужна моя помощь. Я всех вас устрою. У меня для вас всегда двери открыты.» Что могло быть дороже этого? И это были не простые слова, а мы все видели своими глазами, — сколько он делал добра.

В 1905 году, в Великий Четверг, произошел со мной такой случай, что я уже с полной уверенностью считал, получу пять суток аре­ста. Была назначена от полка команда в собор. Я был в роте нарядчиком и при приеме наряда от роты я проморгал назначить старшего. На разводе все ушли, а команда в церковь, — стоит — старшего нет. Навели справку по книге на­рядов — оказывается я виноват. Фельдфебель говорит мне: «Одевайся и сам веди команду…» Я тотчас же схватил команду и бегом, но все же опоздал. Команда назначалась для оцепле­ния при выносе плащаницы. Когда мы пришли в церковь, то Плащаница была уже вынесена, а при выносе присутствовал бывший командир полка Великий Князь Сергей Александрович, а также и Великий Князь Михаил Александро­вич. Спас меня наш дорогой фельдфебель Иван Тихонович, а также и граф Татищев.

Другой раз я был командирован из лагеря за покупкой мяса к мяснику Сорокину, заказал, что следовало, получил квитанцию, рубль на чай и пошел пошататься по городу, так как до поезда было много времени и деваться мне бы­ло некуда. И вот зашел я в гости к моему быв­шему ученику из ратников запаса, по фамилии Сперанский, который служил на Невском № 23, в подвале большого винного склада. Он был мне очень рад, повел по подвалу и дает с каждого боченка попробовать вина «это, говорит, 25-летнее, это 57-летнее». А я не знал, что можно опьянеть и от вина, и я напробовался. Когда был у него — ни­чего, а как вышел, мои ноги стали путаться. Ну, думаю, что делать? Надо держать курс на вокзал. И вот, шагая по тротуару, вдруг я за­цепился за водосточную трубу и разорвал шта­ны. Ну, думаю, это не совсем хорошо, зашел в лавочку, купил себе пачку иголок и нитку, за­шел в первый попавшийся двор, в уборную, за­шил штаны и пошел шагать дальше. Пройдя несколько домов, сунул руку в карман — а ко­шелька нету. Вот думаю, уж совсем хорошо. Ворочаться нет смысла, все равно не найду это­го дома и так и поехал домой, никому ничего не говорю. На другой день, канцелярия требует квитанцию на мясо. Я пошел и заявил, что по­терял. Писаря в сомнении, можно ли дать дру­гую квитанцию, а тут один из них и говорит: «Да за него полковой адъютант Свечин десять квитанций выпишет. Такая ему вера». Тем де­ло и кончилось, а я научился, что и от вина можно захмелеть.

После лагерей настало время мне увольня­ться в запас, но тут пришло распоряжение по­слать всех унтер-офицеров 1902 года в Одессу, конвоировать моряков на Дальний Восток и там влиться в армию.

По возвращении из этой командировки, наша служба потекла по старому и 10 марта после­довало увольнение в запас нашего срока служ­бы.

В продолжении всей моей службы в полку, я ни от кого ничего не видел, кроме благодарно­сти, и это была самая лучшая эра моей жизни. В воспоминание моей ротной жизни, при уволь­нении в запас, я получил аттестаты от ротного командира флигель-адъютанта штабс-капита­на Зеленого, командира батальона полковника графа Лорис-Меликова и командира полка Свиты Его Величества генерал-майора Гадона, причем он сам выдавал нам аттестаты, и было это так: мы все увольняемые, были построены в учебном зале на Миллионной улице, посреди­не был поставлен стол, за которым сидел ко­мандир полка генерал Гаддон, а на столе стояла водка и вот каждый, по очереди рот, подходил и выпивал чарку и командир полка каждому говорил «добрый путь». Когда дошла моя оче­редь, я выпил чарку и генерал Гаддон вручил мне лично аттестат со словами: «Спасибо тебе за службу. Добрый путь.»

Терентий Пархоменко старший унтер-офицер 10-й роты лейб-гвардии Преображен­ского полка.

Возвратившись домой, я в скорости сочетал­ся браком с дочерью запасного унтер-офицера лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Василия Гуртового — Александрою и, таким образом, стал семьянином, и жизнь моя пошла уже по другой дороге, о чем опишу в другой раз.

Т.П.

Добавить отзыв