ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Окончив Академию в 1913 году, после раз­борки вакансий я вышел в Киевский военный округ. В своих статьях — воспоминаниях о службе в 6-й лб.-гв. Донской казачьей Его Ве­личества батарее, лб.-гв. Конной Артиллерии в №№ 102, 103 и 104 журнала «Военная Быль» я рассказывал, как осенью 1913 г., будучи в Каменец Подольске на должности старшего адъютанта Генерального штаба при штабе 2-й казачьей Сводной дивизии, я получил пред­ложение от командира нашей батареи Великого Князя Андрея Владимировича подать рапорт об отчислении по собственному желанию от службы в Генеральном штабе и вернуться в строй, в батарею, на должность второго старше­го офицера. Я там же рассказывал, что с пер­вых же дней войны, с 20 августа 1914 г. мне пришлось оставить строй и идти по тому пути, к которому меня готовила Академия, и при­нять должность, хотя и нештатную, начальника штаба отдельно действовавшей гвардейской казачьей бригады; потом, 3 мая 1915 г., я был вновь причислен к Генеральному штабу с на­значением обер-офицером для поручений при штабе Гвардейского корпуса.

Приказ об этом назначении застал меня в с. Дроздово, где в это время находился штаб гвардейской казачьей бригады. Мой верный денщик Илларион Фокич Бирюлин быстро со­брал наши походные пожитки, распрощался я с командиром бригады генералом Иваном Давыдовичем Орловым, с дорогими атаманцами, при которых последнее время был штаб брига­ды, и мы отправились в недалекий 10-верстный путь в г. Ломжу, где находился штаб Гвар­дейского корпуса. Он разместился удобно и просторно в больших казармах мирного време­ни. Явившись по начальству, я скоро устро­ился в отведенном мне помещении и быстро во­шел в курс своих новых обязанностей, которые, не сказал бы, чтобы мне очень понравились. Мы, младшие офицеры Генерального штаба в таком уже большом штабе, как штаб Гвардей­ского корпуса, были маленькими исполнителя­ми отдаваемых старшими начальниками распо­ряжений, всегда были на-чеку, ожидая каж­дую минуту, что нас позовет штаб-офицер для поручений Ген. штаба полковник Доманевский. Почти ежедневно мы втроем, Ген. штаба капи­тан Люндеквист, мой однокашник по Академии штабс-капитан Алексеев и я устраивались поудобнее, захватив большие блокноты с копи­ровальной бумагой, и отчетливо писали под дик­товку полковника Доманевского приказы или приказания корпусу. Постоянными и веч­ными посетителями мы бывали в большом по­мещении, отведенном для службы связи, где были установлены телеграфные аппараты «Юза» для связи с высшими инстанциями, да­вавшие готовую отпечатанную ленту приказа или служебного разговора и, кроме того, и это самое главнее, там было много полевых телефо­нов для связи со штабами дивизий и многих учреждений корпуса. Мы вечно висели на этих телефонах, или мы вызывали, или нас вызы­вали. Сами себе мы никогда ни на минуту не принадлежали и, чтобы выйти на самый корот­кий срок из здания штаба, мы между собою договаривались. Особенно тяжело было капита­ну Люндеквисту. Командир корпуса генерал Безобразов, имея, очевидно, свои основания, строго запрещал присутствие жен офицеров в районе расположения корпуса, а у Люндеквиста жена была сестрой милосердия в одном из санитарных учреждений, расположенном тут же, поблизости от нашего штаба. Целой про­блемой было для него пойти навестить жену, и мы с Алексеевым прилагали все усилия и улов­ки, чтобы ему в этом помочь. А тут как раз случилось так, что вскоре после моего пересе­ления в Ломжу и ко мне тоже приехала на не­делю жена из Павловска. На фронте у нас в это время было затишье, сообщение с Варша­вой установилось более или менее регулярное и свободное. О ее приезде знали только Люндеквист, Алексеев и, конечно, мой Бирюлин, который поступил теперь в полное ее распоря­жение. Он же нашел поблизости частную ком­нату, быстро ориентировавшись и ознакомив­шись с Ломжей, покупал с женой продукты и заботился о приготовлении обеда и ужина. Я столоваться должен был в штабе. Столовой служил нам большой казарменный зал, в кото­ром за длинным столом мы чинно восседали по чинам под председательством самого командира корпуса. Думаю, что не ошибаюсь, если ска­жу, что за стол садилось не меньше 30 человек. Почему-то с этой столовой врезался в память сам по себе ничтожнейший случай, который од­нажды развеселил всех нас и заставил дол­го смеяться. В самом начале обеда, когда все чинно и молча сидели в его ожидании, входит в столовую запоздавший, а это вообще не пола­галось, молодой подпоручик гвардейской артил­лерии из управления Инспектора артиллерии Кочеровский, худой и очень высокого роста. Смущенно, держа в руках фуражку, подходит он к командиру корпуса и просит разрешения сесть. Генерал Безобразов строго посмотрел и молча кивнул головой. Кочеровский поворачи­вается налево кругом, поднимает глаза к высо­кому потолку, замечает только ему одному видимый, благодаря росту, у самого потолка не­большой гвоздик, протягивает длинную руку и легко вешает на него свою фуражку. Все при­сутствующие внимательно следили за всем про­исходящим и, когда он так комично определил подходящее место своей фуражке, в столовой раздался общий, поддержанный и самим гене­ралом Безобразовым, громовой хохот. Смущен­ный и не понимая, в чем дело, Кочеровский скромно пошел к левому флангу на свое место.

Как-то, в один из дней, когда жена была еще в Ломже, вызвал меня к себе командир корпуса. Я шел к нему с тревогой, не зная, почему он зо­вет меня лично, не узнал ли случайно о приез­де моей жены в Ломжу, но, к счастью, все обош­лось благополучно. Он поручил мне на следую­щий день с утра произвести секретную раз­ведку интересовавшего его какого-то участка местности, который он отчертил мне на карте, между Ломжей и крепостью Осовцом, в северном направлении, в сторону противника. Требо­валась разведка этого участка в отношении путей и проходимости для войск. Он, конечно, не посвящал меня в свои планы, для какой цели была ему нужна эта разведка, но мне было яс­но, что или для нашего наступления, или воз­можности использования этого района против­ником. Жена была очень обеспокоена моим зав­трашним путешествием и главным образом потому, что выполнять я буду поручение не с разъездом, а только вдвоем с вестовым. Вы­ехали мы очень рано, шли до места разведки быстро, переменным аллюром, чтобы пораньше вернуться.

На другой день я представил командиру кор­пуса свой подробный доклад. Местность ока­залась очень болотистой, без дорог, для круп­ных войсковых соединений с артиллерией и обозами непроходимой. Пользоваться этим рай­оном могли лишь местные жители по извест­ным им тропинкам. Я не привык к такой сидя­чей работе, как в штабе корпуса, и это, хотя и маленькое разведывательное поручение меня немного освежило, и я с таким удовольствием вспоминал свою прежнюю нештатную долж­ность начальника штаба гвардейской казачь­ей бригады в продолжение 8 месяцев. Работа там была самостоятельная, я знал только свое­го командира бригады и исполнял только его распоряжения. Были тяжелые, ответственные и опасные минуты, но зато была и относитель­ная свобода. Отношение старших начальников — командира бригады и командиров полков ко мне было предупредительное, сердечное, а со стороны родственной казачьей среды офицеров, в большинстве с которыми нас к тому же связывало и общее начальное воспитание в од­ном и том же Донском Императора Александра 3-го кадетском корпусе, дружеское и товари­щеское. За эти 8 месяцев мне удалось два ра­за, во время боевого затишья, с любезного раз­решения командира бригады съездить на корот­кий срок и в Варшаву, воспользовавшись пред­ставлявшей автомобильным сообщением. Оста­навливался я там всегда, по памяти еще мирного времени, в гостинице «Полония» и старался насладиться омовением в известных «Римских Санях», а кроме того, и с задачей освободиться от непрошенных гостей, приобретенных за дол­гое время походов при ежедневно меняющих­ся ночлегах. Бывали периоды, когда мы каж­дый день куда-то шли по полям левобережной Польши. Сегодня в дождь и слякоть прима­щиваемся на ночлег в забитой пехотой дере­вушке, заботимся лишь о том, чтобы укрыть хоть как-нибудь уставших лошадей и накор­мить их, а самому, отвязав с седла бурку, сидя вздремнуть, прислонившись у дверей хаты. Иной раз, хотя это было не часто, когда мы были вдалеке от пехоты, ночевали прекрасно в каком-нибудь богатом помещичьем доме. Все были размещены и накормлены, а офицеры ужинали в столовой гостеприимного польского помещика. Он угощает чудным вином и зна­менитой польской водкой старкой, просит не стесняться, чтобы не досталось это добро нем­цам. Однажды во время одного из таких, прав­да редких, лукулловских ужинов, в столовую ти­хонько вошел мой вестовой и на ухо мне шеп­чет, что мой конь «Лорд» заболел, ветеринар­ный фельдшер говорит, что у него температу­ра. Отвечаю казаку, что сейчас приду, а у са­мого настроение упало, очень был огорчен, зав­тра выступать куда-то дальше, а конь за­болел. Решил лечить его так же, как и чело­века, налил незаметно в большой стакан золо­той старки, захватил со стола пустую бутылку от вина и тихонько вышел из столовой. «Лор­да» я застал грустно стоявшим, опустив голо­ву, и не обращавшим внимания на лежащее пе­ред ним сено. Перелил я старку в пустую бутылку, оставив в стакане по два добрых глот­ка фельдшеру и вестовому, подняли мы голо­ву коня кверху и всунули ему бутылку в рот. Тут я к своей радости увидел, что он не подвел своего хозяина и не только не протестовал про­тив такого лекарства, но даже облизал рот язы­ком, когда мы вынули пустую бутылку и опустили ему голову. Потом соломенными жгутами казаки хорошо растерли ему спину, бока, живот, грудь, покрыли попоной и остави­ли в покое. Не знаю, помогло ли чудодействен­ное лекарство или растирание, или все вместе взятое, во всяком случае утром я пошел на нем дальше и все было благополучно.

У меня не сохранилось, никаких записей, до­кументов или дневников, которые позволили бы мне точно, по дням, восстановить в полном объеме былые эпизоды нашего боевого прош­лого в 1-ю Великую войну, но во многом в этом отношении помогает мне сохранившийся по­служной список, который и сейчас своими точ­ными датами и лаконической записью застав­ляет меня вновь переживать главные момен­ты моего участия в войне. «Награжден орде­ном св. Владимира 4-й степени с мечами и бан­том за решительность, проявленную в боях у г. Ленчицы 18 сент. 1914 г. (Рус. Инв. 1915 г. №31. Выс. приказ 31 янв. 1915 г.)». Тогда об­щая обстановка нам, конечно, не была известна и мы, 8 сотен с батареей гвардейской каз. бри­гады, перед фронтом 2-й нашей Армии вели разведку, выслав вперед две разведыватель­ные сотни. Мы не знали, что 15 сентября в на­шем районе началось первое немецкое наступ­ление Макензена двумя корпусами на Варшаву. 25 сентября он занял Лодзь, а 26-го уже подо­шел к Гройпам, непосредственно угрожая Вар­шаве. Таким образом наши стычки 18 сентя­бре у Ленчицы были с передовыми разведывательными частями противника, на­ступавшего большими силами, о чем мы полу­чили в этот же день вечером извещение из шта­ба армии с приказанием немедленно отойти. Бригада начала готовиться к ночному переходу, а я как начальник штаба, на котором ле­жала организация разведки, оказался перед разрешением важнейшей задачи передать рас­поряжение двум разведывательным сотням, выброшенным примерно на 15 верст вперед, от­куда они маленькими разъездами уже на корот­кое расстояние освещали впереди них лежа­щую местность, чтобы они, ввиду грозящей опа­сности быть отрезанными, немедленно отходи­ли и присоединились к бригаде в указанном мною районе. Связь с ними я держал при по­мощи железнодорожного телеграфа. Одной сот­не я сразу же передал распоряжение, напомнив об уничтожении телеграфной ленты. Когда же я пытался передать приказание и другой, то тут к своему ужасу наткнулся на неожидан­ное препятствие: отказалась работать повреж­денная телеграфная линия как раз на нашем ближайшем участке. Отношение телеграфных чиновников было к нам благожелательное, и мне вскоре выяснили, что со следующего полу­станка, верстах в 10, линия исправна и можно будет связаться с сотней. Докладываю коман­диру бригады генералу Пономареву, что не могу выступить с ними, не предупредив разведыва­тельную сотню о грозящей ей опасности, а по­тому прошу его разрешить мне воспользовать­ся имевшимся временно при штабе маленьким частным польским автомобилем, хозяин кото­рого хотел тоже, в случае наступления немцев, уходить с нами. Ехать верхом я не мог, не зная дорог, да притом ночью, шагом, было бы очень медленно. Хозяин автомобиля, местный житель, знал хорошо и дороги и их качество. Генерал Пономарев разрешил и назначил мне в помощь адъютанта лб.-гв. Сводно-казачьего полка, оренбуржца подъесаула Наумова. Бри­гада пошла на восток, а мы с Наумовым, доверив нашу судьбу воле Божьей и благожелательно­му нашему польскому шоферу, отправились на запад, в темноту, без фар, в сторону противни­ка. Не скажу, чтобы мы чувствовали себя очень весело, будучи фактически беззащитны­ми со своими двумя наганами в случае встречи с противником, с которым сегодня днем у нас были столкновения, но другого выхода у меня не было. Господь был милостив. Бесшумно подъехали мы к полустанку, прошло много вре­мени пока я вызвал к аппарату Морзе коман­дира сотни, кратко передал ему обстановку и приказание немедленно «смывать удочки». С облегченным сердцем мы повернули обратно и догнали бригаду лишь к обеду, далеко от Лен­чицы, а к вечеру подошли, к моей радости, и обе разведывательные сотни. В своих статьях: «14-й Пограничный Конный полк в 1914 году» в №№ 104 и 105 «Военной Были», П. Маковой описывает много таких же переживаний, какие были и у нас, и, кроме того, я узнал, что в 14-й кавалерийской дивизии как раз и произошел такой печальный случай, к счастью окончив­шийся благополучно, когда у них во время от­ступления остались в тылу у противника два разведывательных эскадрона и одна донская сотня. По-видимому, связь с ними была не­надежная или выброшены они были очень да­леко вперед, почему и не были своевремен­но предупреждены о грозившей им опасности. Они около месяца укрывались в лесах, и то лишь благодаря доброжелательному отноше­нию к нам местного населения, и присоедини­лись только после того, как немецкая армия бы­ла отброшена первый раз от Варшавы. А что могло случиться, если бы не удалось немцев отбросить, как это было во время второго немец­кого наступления, два эскадрона погибли бы или были бы взяты целиком в плен. После того как меня подвела как будто и хорошо на­лаженная связь, в будущем при высылке раз­ведывательных сотен я особенное внимание уделял службе связи с ними различными спо­собами, а также старался не высылать их очень далеко от ядра бригады. Предупредив свои сотни о грозившей им опасности, я считал толь­ко, что выполнил в боевой обстановке свои слу­жебные обязанности, ничего особенного в этом не находил и никак не думал и не предполагал, что это даст повод генералу Пономареву, а вер­нее, как я узнал впоследствии, командиру лб.-гв. Атаманского полка Великому Князю Бо­рису Владимировичу предложить генералу По­номареву представить меня к первой боевой награде, да еще такой большой, как орден св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом. Мы бы­ли уже на Наревском фронте, около Ломжи с. Дроздово, было это примерно в конце марта 1915 г, когда я получил там присланный мне изящный, казенного образца, орден св. Влади­мира. Великий Князь был доволен успехом своего ходатайства и благожелательно меня по­здравлял. Генерала Пономарева не было уже в это время с нами, он получил донскую каза­чью дивизию.

П. Маковой в своей статье говорит, что кон­ный корпус генерала Новикова был прижат к р. Виоле и с трудом переправился на правый берег, это был уже октябрь месяц и распутица. Отсюда корпус был переброшен походным по­рядком к Новогеоргиевску, где снова переходит на левый берег Вислы и выбивает немцев из Сохочева. Я думаю, что все это происходи­ло не в октябре, а в последних числах сентября. Мы, гвард. каз. бригада, тоже были в это вре­мя где-то здесь поблизости, на правом фланге

2-й нашей армии генерала Шейдемана, который 1 октября 1914 г., развернув справа налево 2-й Сиб., 4-й, 1-й арм. и 2-й Сиб. корпуса, нанес немцам сильный встречный удар у Прушкова. 2,3 и 4 октября он продолжал теснить против­ника, заняв Блоне. Мой послужной список го­ворит: «Участвовал в боях в отряде генерала Пономарева под Лешно, Блоне, ф. Пасс 1914 г. окт. 1. и при взятии г. Ловича окт. 4». Что ка­сается Блоне и ф. Пасс, то как сейчас вижу перед своими глазами огромное поле, местами покрытое небольшим кустарником, и на этом поле многочисленные разреженные строи, по-казачьи — лавы. На западном фланге мы, гвар­дейская каз. бригада, а левее нас, восточнее, части конницы генерала Новикова, и все эти ла­вы двигаются с севера на юг, к болотистому и заросшему ручью, где-то там был и ф. Пасс, а из-за ручья редким артиллерийским огнем нас обстреливают немецкие батареи. При более близком подходе к ручью противник открывает сильный ружейный и пулеметный огонь, за­ставляющий нас откатываться назад. Тут нам в этом месте, несмотря на нашу общую и мою «личную» храбрость, т. к. за это бои и я по­лучил орден св. Анны 4-й степени, т. е. алый темляк («клюкву», как говорили в обиходе), а на рукоятке шашки надпись «за храбрость», тут нам прорваться не удалось и мы пошли к северу, пробуя глубже выйти в тыл противни­ка. Продвигаясь 4 октября от Сохачева к Ловичу, мы его ночью захватили, выгнав оттуда саксонцев. Как мы его взяли, я уже писал в № 104-м «Военной Были».

Не имея возможности сразу продвинуться дальше, мы продолжали отсюда вести свою ра­зведку, а наша 2-я армия, сбивая противни­ка, 11 октября отбросила его за р. Равку, а 17 октября заняла Лодзь. Гинденбург еще 14 октября предписал своим войскам прервать сра­жение, и 9-я германская армия, которая была перед нами, стала быстро отступать на грани­цу, разрушая дороги и мосты. А. Керсновский пишет: «Ген. Шейдеман топтался на месте и утратил всякое соприкосновение с против­ником. Никто не знал, куда отступила гер­манская армия, несмотря на наличие семи с половиною кавалерийских дивизий». Я, лично, считаю, что генерал Шейдеман успешно сделал свое дело с нашей доблестной пехотой и артил­лерией, и не он виноват, что у него не было настоящих кавалерийских, начальников. Кон­ница была у нас первоклассная. Нет счета ли­хим, блестящим атакам разъездами, эскадрона­ми, сотнями и полками, дивизиями — редко (Келлер, Каледин, Крымов), а кавалерийскими корпусами просто не было. Тут, на правом фланге нашей 2-й армии, мы в это время едва ли могли похвалиться своими действиями. На­сколько помню, как-то вышло так, что мы долгoe время никак не могли перегнать свою бы­стро наступающую пехоту, а потому, конечно, и потеряли соприкосновение с противником, ко­торый очень быстро оторвался и отступил на запад, а там у себя также быстро перебросил главные силы на север и создал к 29 октября опять грозный кулак у Торна для второго на­ступления на Варшаву.

20 октября 1914 г. к нам присоединился у м. Гостынин, около Кутно, и лб.-гв. Казачий Его Величества полк, находившийся до этого времени при Ставке Верховного Главнокоман­дующего в Барановичах. Примерно в это вре­мя 1-я и 2-я бригады, 1-й гвардейской кавале­рийской дивизии закончили свои боевые опера­ции в Восточной Пруссии и были отведены на продолжительный отдых и к нам прибыл, как оставшийся временно без работы, в свою, 3-ю бригаду, гвардейскую казачью, генерал Казнаков, начальник 1-й гвардейской кавал. дивизии со своим начальником штаба полковником Ле­онтьевым. Он взял нас под свое руководство и управление. Мне, конечно, пришлось пони­зиться в своем ранге и с нештатной должности начальника штаба отдельно действующей бри­гады перейти на амплуа адъютанта Ген. шта­ба при временном штабе генерала Казнакова. Между прочим, он совершенно игнорировал своего начальника штаба и с ним не разговари­вал, так что ко всему прочему мне приходилось еще и быть посредником между ними.

О действиях нашей бригады при генерале Казнакове от начала и включительно до Лодзинской операции писать не буду, потому, что этот период прекрасно и подробно описан ге­нералом К. Р. Поздеевым в «Бюллетене Му­зея лб.-гв. Казачьего полка», № 6, за декабрь 1964 г., и приведу лишь отдельные выдержки главным образом о том, как мы наступали на Брезины 8 ноября, и то после того, как генерал Казнаков на походе получил телеграмму, вру­ченную ему догнавшим нас мотоциклистом: «Генералу Казнакову. Предписываю вам со­вместно с Кавказской кавалерийской дивизией генерала Шарпантье, которая подчиняется вам, ударить в тыл германской армии, действующей против нашей второй у Лодзи. Помните, что у вас лучшие полки кавалерии Российской Импе­рии. Требую действовать смело и решительно, не останавливаясь ни перед какими потерями. Генерал-адъютант Ренненкампф». До Брезин было еще 14 верст, время осеннее, надо было торопиться, но мы не торопились. Генерал Каз­наков решил наступать на Брезины с востока, а генерал Шарпантье должен был охватить их с юга, но он тоже, видимо, не спешил. И мы постояли за гребнем в резервной колонне и ге­нерал Шарпантье тоже, а, перейдя р. Мрозу, спешились атаманцы и две сотни лб.-гв. Сводно-казачьего полка и начали медленное наступ­ление. Как сейчас вижу перед собой картину: внизу, верстах в двух, лежат Брезины, а вле­во, в 5 верстах, по бугру ясно проектируется на горизонте длиннейшая немецкая обозная коло­на, спокойно идет повозка за повозкой по до­роге из Брезин на Витковцы. Все это проис­ходит перед глазами генерала Шарпантье, но он ни одного полка не послал, чтобы захватить этот обоз, и только один или два эскадрона Северского драгунского полка бросились, по соб­ственной инициативе и захватили несколько повозок. Время подходит к 16 часам 30 м. Ген. Казнаков, вероятно, уже подумывает о ночле­ге, а вправо от нас, из Канзацина в Брезины уже подходили разведчики 6 Сибирский стрел­ковой дивизии. Ген. Поздеев пишет: «Каза­лось все складывалось к тому, чтобы одним броском победоносно закончить бой, а затем пе­редать его подходящей пехоте, но генерал Каз­наков решил иначе, он приказал прервать бой и идти на ночлег назад в Ежов. Это распоря­жение вызвало неудовольствие в среде его шта­ба и стоявшей группы офицеров — казаков. Подъесаула Шляхтина, пытавшегося протесто­вать против такого решения, генерал Казнаков резко оборвал». Да, мне за это попало. Если бы у нас был бы генерал Каледин или Келлер, то, конечно, эпопея с Брезинами легко закон­чилась бы полным поражением немцев. А. Керсновский совершенно правильно нас осуждает. Он говорит: «Окруженная группа Шеффера — остатки четырех дивизий — смогла пробить­ся к своей армии. 10 ноября она отступала на виду у наших конных масс: Шарпантье и Но­виков (почему-то он не упомянул и о нас с Казнаковым), беспрепятственно пропустили не­приятельские обозы и артиллерию и не поду­мали отбить многочисленных наших пленных. 11 ноября немцы подошли к Брезинам, в ноч­ном бою рассеяли два наших полка 6-й Сибир­ской стрелковой дивизии, беспечно стоявших и ни о чем не осведомленных, и вышли из ок­ружения. Наши кавалерийские начальники дали немцам беспрепятственно вывезти всю свою артиллерию, обозы, раненых и, что обид­нее всего, трофеи — 16.000 наших пленных и 64 пушки».

16 ноября, после совещания в Седлеце Став­ка увидела невозможность вторжения в Герма­нию, и было решено осадить весь Северо-За­падный фронт по настойчивому давлению Глав­нокомандующего этим фронтом генерала Руз­ского назад, на линию рек Бзуры и Равки, а немцы в это время перебросили с французского фронта на наш 4 корпуса и 7 кавалерийских ди­визий, и вновь перешли в наступление 19, 20 и 21 ноября, нанося главный удар по нашей пра­вофланговой 1-й армии, в направлении п. Илов-Сохачев. После наших не совсем удачных действий под Брезинами, мы, гвардейская казачья бригада с генералом Казнаковым, опять попали в эти знакомые места. Послужной спи­сок мне напоминает: «Участвовал в бою в от­ряде генерала Казнакова у п. Илов — 1914 г. ноября 20 и 21-го». Не помню, имело ли это место в тот период, когда мы были на правом фланге 1-й армии перед Лодзинской операцией или уже теперь после нее, во время боев под п. Илов, но припоминается тоже неприятная кар­тина. Уже совсем темно. Простояв целый день за флангом пехоты, где идет сильный бой, все время слышен гул кипящего, рокочущего кот­ла от нашей и неприятельской стрельбы, мы, как всегда по расписанию, уходим верст за 10 на ночлег. Прошли версты три и наткнулись на группу всадников, начальствующих лиц, ко­мандира корпуса или армии. Мне почему-то ка­жется, что это был генерал Чурин. Слышим окрик: «Кто и куда?» Постояли минут пять, генерал Казнаков что-то тихо докладывал, не было слышно. Я чувствовал себя очень нелов­ко и уверен, что и многие из нас чувствовали себя так же. Хорошо знаю, что не так люди, как лошади нуждаются в определенном отдыхе, иначе в нужную минуту они откажутся нам служить, но в такой боевой обстановке этот отдых надо распределять поочередно. Во вся­ком случае начальство продолжало свой путь к линии боя, а мы пошли на ночевку. Неодно­кратно генерал Казнаков с начальником штаба, со мною и одним-двумя офицерами ординар­цами от полков, находясь на фланге пехотной линии боя, водил нас позади этой линии инте­ресуясь, по видимому, ближайшей обстановкой и степенью устойчивости положения. Верхом на лошади мы представляли собою очень замет­ную группу. Пули посвистывали над нашими головами, и я как-то сказал своим спутникам, что наш генерал лично храбрый человек, а мне кто-то из офицеров тихо говорит, что он глу­хой и полета пуль не слышит.

К 9 декабря наши 1-я и 2-я армии Северо­-Западного фронта прочно закрепились на Бзуре и Равке, началась зимняя окопная война, по­ложение упрочилось и бригаду нашу отвели на отдых за Варшаву. Не помню точно, когда мы распрощались с генералом Казнаковым, но мой послужной список мне напоминает, что хоть и были расхождения в наших взглядах, вроде резкого окрика под Брезинами, он все-таки уезжая меня не забыл и представил к ордену св. Анны 3-й степени с мечами и бантом за «бои под его руководством» в период с 29 октября по 24 ноября 1914 г. (Рус. Инвалид 1915 г. № 203).

Последним командиром гвардейской казачь­ей бригады, у которого я еще исполнял долж­ность начальника штаба, был Свиты Его Вели­чества генерал-майор Иван Давыдович Орлов. В это время, кажется, уже и генерал Богаевский получил у нас лб.-гв. Сводно-казачий полк, помню под Ломжей его спокойную в бою фигуру, обходящую казаков, лежавших в це­пи. Генерал Граббе, наверно, был уже назна­чен Донским Атаманом. Иван Давыдович ко мне относился хорошо. Меня он всегда удивлял сво­ею оригинальностью. Во время походов мы с ним останавливались всегда в одной хате или комнате. Мой Бирюлин сразу же приносил мне вьюк — походную кровать, простынка, бур­ка, подушечка, рядом какой-нибудь ящичек, в бутылке свеча, и я уже себя чувствовал, как дома. Что же касается генерала Орлова, ему приносили в угол пучек чистой соломы, чем-то это покрывалось, тоже ставилась свечка, он ук­ладывался, беспрестанно курил крученки и читал английский роман, а тут же, где-то ря­дом стоял его маленький экипаж, солидно уло­женный и также крепко увязанный брезента­ми, никогда не развязывавшийся. Что там бы­ло, не знаю, но слышал, что все что угодно для комфорта, вплоть до резиновой ванны. Не помню точно, где-то нас защучили, пришлось быстро сматывать удочки, экипажик не успе­ли или забыли вывезти и он попал в плен. Я слышал, что он был очень богатый человек, на Конногвардейском бульваре в Петербурге имел большой особняк, он да супруга и больше, ка­жется, никого, большой друг Великого Князя Николая Николаевича, но скупость была, по-моему, у него природная. Уже будучи под Ломжею мы с ним устроились с атаманцами очень удобно на пивоваренном заводе в с. Дроздове. На нашем фронте в это время было спокойно, и мы по вечерам развлекались картами в весе­лую игру «тетку». Это — распасовка винта, надо было стремиться к тому, чтобы взять воз­можно меньше взяток, а тем более штрафных, которых было 9, для них и лежало на столе 9 спичек. Карта, вынутая из другой колоды, на­пример, семерка пик, указывала, что если все взятки, в которых были дамы считались штрафными, то в данном случае дама пик счи­талась «теткой» с двойным штрафом, кроме того штрафными были сама семерка пик, седь­мая взятка, последняя и большинство. Генерал Орлов очень любил эту игру. Вокруг столика всегда стояли интересующиеся игрой офицеры, хохотали, когда кто-нибудь тянул штрафные взятки, особенно главную штрафную даму, «тетку», кончалась игра 30 копейками, но инте­ресно было то, что Иван Давыдович не лю­бил проигрывать, не из-за денег, конечно, а просто не любил, когда ему не везло, и в этом случае всегда сердито оглядывался на тех, кто стоял у него за спиной, и иногда просто предла­гал им пойти погулять. Такого виртуоза ру­гателя, как он, я не встречал, особенно он изощ­рялся утром во время умывания, когда пе­ред ним стоял таз, а неловкий денщик не мог ему угодить, не особенно удачно поливал наби­рая кружкой из полного ведра с водой. Но ка­ким героем он себя держал, как и генерал Наза­ров, под большевистским расстрелом в Новочеркасске, после захвата его Голубовым. Цар­ство ему Небесное! За мои «боевые подвиги», в короткий период действий бригады под его ру­ководством он не забыл и меня, представив к ордену св. Станислава 2-й ст. с мечами «За отличие в бою под Ломжею 11 февраля 1915 г.». (Вып. прик. 1915 года, мая 22).

Перешел я в штаб Гвардейского корпуса во время затишья на нашем фронте, когда, как раз в это время, 11 мая 1915 г., Италия объя­вила войну Австро-Венгрии. Рассказывали, смеясь, что будто в полках у музыкантов не было партитуры итальянского гимна, поэтому без музыки пришлось петь песенку: «Как хо­роши с швейцарским сыром макароны!» Теперь мне пришлось быть не участником, как было в гвардейской казачьей бригаде, сидя на коне, а лишь свидетелем двух серьезных боевых опе­раций, в которых участвовал Гвардейский кор­пус. Ввиду давно уже продолжавшегося отхо­да нашего Юго-Западного фронта под давле­нием крупных германских сил и недостатка у нас артиллерийских снарядов и ружейных пат­ронов, в последних числах июля 1915 г. наш Гвардейский корпус и 2-й Сибирский были пе­реброшены к Красноставу на помощь обесси­левшей 3-й армии генерала Леша. Как раз 3 июля ее атаковали 4-я австро-венгерская и 11-я германская армии начав Красноставское сраже­ние. А. Керсновский пишет, что 5 июля прус­ская гвардия разбилась о нашу. Немцам все-таки удалось прорвать наш фронт на стыке 2-го Сибирского корпуса и соседней нашей армии генерала Горбатовского, и генерал Леш, несмот­ря на успех нашей гвардии и протесты ге­нерала Безобразова, который хотел перейти в наступление, приказал всей 3-й армии, а с нею и нам, отходить. Мы в эти бессонные ночи бы­ли свидетелями, расшифровывая и читая эти переговоры генерала Безобразова с генералом Леш, который на требования нашего команди­ра корпуса отвечал ему в таком смысле, что если бы все части были в таком блестящем ви­де, как доблестный Гвардейский корпус и так же, как он, снабжены, то и он бы перешел в наступление, добавив к этому «нет ни одного патрона». Мы были принуждены со всеми вме­сте, шаг за шагом, отходить с боями. Вторая наша операция была, когда нас перебросили за­щищать Вильно. И там тоже отход соседних войск заставлял отходить и нас. В Вильно штаб корпуса располагался в военном здании, если не ошибаюсь, — в здании военного училища, но и то ненадолго. Начальником штаба корпуса тогда был бывший мой преподаватель тактики в Михайловском артиллерийском училище Ге­нерального штаба полковник, а теперь генерал Антипов. Его полководческим способностям мы не особенно доверяли; правда, в тот период там и проявить-то их было негде.

На этой своей должности обер-офицера для поручений, на которой я пробыл немного бо­лее 4 месяцев, мне приходилось ежедневно и беспрестанно вести служебные разговоры по телефону со штабами наших дивизий. В 1-й гвардейской пехотной дивизии начальником штаба был полковник Греков, во 2-й — полков­ник Синклер и в гвардейской стрелковой — полковник Шуберский. Во время боевых дей­ствий и частых походов приказы наши на завт­рашний день писались обычно уже вечером, а если приказ сложный, то и поздно вечером, в штабы дивизий он попадал ночью, поэтому по соглашению и просьбе полковника Грекова, я предупреждал штабы дивизий возможно рань­ше, как только узнавал сам в нескольких сло­вах, что ожидает их завтра. Например: поход, выступление в 7 утра и больше никаких секрет­ных подробностей. Особенно это ценил пол­ковник Греков, он говорил, что узнав с вечера главное, мы предупреждаем полки быть к 7 ча­сам утра готовыми к выступлению и спокойно пораньше ложимся спать, а ночью уже отдох­нув, получаем приказ, разбираемся в деталях, не беспокоя полки до утра. У меня со штаба­ми дивизий установились хорошие, предупреди­тельные отношения, и я предполагаю, что это во многом помогло и способствовало тому, что мне была оказана большая честь, когда в на­чале сентября 1915 года в штабе 1-й гвардейской пехотной дивизии освободилась вакансия стар­шего адъютанта Генерального штаба, то гене­рал Нотбек, начальник дивизии, и полковник Греков предложили эту вакансию мне. 16 сен­тября 1915 г. я со всей своей семьей, с Бирюлиным, с лошадьми и пожитками переселился уже на новое место службы, а Высочайшим приказом 1915 г. декабря 1, был переведен в Ге­неральный штаб с переименованием в капита­ны и утверждением в занимаемой должности.

О моем пребывании, почти годовом, в этом штабе у меня остались самые светлые воспоми­нания. Милейший начальник дивизии Генера­льного штаба генерал фон Нотбек, бывший офи­цер лб.-гв. Егерского полка, по моему мнению был одним из лучших начальников, с которыми мне пришлось служить. В военном отношении он был, конечно, на своем месте, с твердым и решительным характером, прекрасно разбирал­ся в обстановке, а в личных отношениях с подчиненными был корректным и доброжела­тельным. Начальник штаба, тоже бывший лб.-гв. Егерского полка офицер, полковник Алек­сандр Петрович Греков был спокойный, серь­езный, но медлительный человек, похожий бо­льше на штатского, характера немного сумрачного, почему и называли его в штабе «темный». Любил покой, любил отдохнуть и днем с затемненными окнами, а тем более но­чью. Ко мне он относился хорошо и с полным доверием. Я его беспокоил ночью только в са­мых исключительных, особенно важных слу­чаях, когда сам не имел права разрешить соз­давшихся затруднений. Телефонная трубка пищалка, соединявшая меня с нашей цент­ральной станцией, лежала ночью всегда около моей подушки. В бою я был с дивизией толь­ко один раз, 15 июля 1916 г., на реке Стоходе, но передвижений и подготовок к предполагае­мым боям было много, и мы, смеясь, говори­ли, что нас, гвардию, носили позади фронта, как чудотворную икону, останавливали там, где предполагался прорыв неприятельского фрон­та, чтобы бросить собранный кулак для его раз­вития. Командир 1-й бригады (Преображенцы и Семеновцы) генерал Гольдгоер, бывший Преображенец и командир лб.-гв. 4-го стрелкового Императорской Фамилии полка, симпатичный, веселый, жизнерадостный. Командир 2-й бри­гады (Измайловцы и Егеря) генерал Круглевский, бывший командир лб.-гв. Измайловского полка, тяжело раненный, потерявший руку. Я забыл подробности этого печального случая, но сейчас мне его напомнил всезнающий А. А. Керсновский, когда я заглянул в его книжку «Философия войны». Он говорит: «В ночь на 4 февраля 1915 г. немцы внезапно атакова­ли стоявший на отдыхе у Едвабно (Ломжинский фронт), лб.-гв. Измайловский полк. Не­приятелю удалось дорваться до штаба полка и забросать его гранатами. Командиру полка ге­нералу Круглевскому оторвало руку. Немцы бросились на раненого генерала, но случивший­ся тут подпрапорщик Карп Ставицкий грудью защитил командира; став в дверях избы, он убил двух германцев, ломившихся в дверь, и удержал остальных до прибытия поддержки».

У нас в штабе дивизии была полковая систе­ма управления, и штаб непосредственно сам имел дело с полками, а командиры бригад бы­ли совершенно свободны. Помню еще в мир­ное время была такая глупая поговорка, кото­рую мы, смеясь, применили и к моему отцу, когда он в 1912 году получил 2-ю бригаду 6-й кавалерийской дивизии: спрашивается, кому привольно жить на Руси, и отвечают: коту, ксендзу и бригадному командиру. Вероятно потому, что командир бригады был всегда сво­боден, фактически никем не командовал и ни за что не отвечал. Младшие чины штаба диви­зии, старшие адъютанты по хозяйственной и ин­спекторской части и прикомандированные из полков офицеры для связи, составляли малень­кую, дружную семью. Многие фамилии я за­был, но. помню артиллериста поручика Скря­бина, подпоручика Воеводского, маленького егеря подпоручикa князя Оболенского, подпо­ручика Малецкого, дивизионного интенданта капитана Черныша. При штабе была 6-я сотня лб.-гв. Казачьего Его Величества полка с есау­лом Мишаревым и сотником Берладиным. От­ношения со всеми были простые и дружеские, тем более, как я узнал позже, когда, сойдясь ближе, окружающая гвардейская семья и меня сердечно приняла в свою среду, и что они очень недолюбливали моего предшественника, Ге­нерального штаба, капитана Гущина и не осо­бенно грустили, когда он уехал, получив долж­ность начальника штаба какой-то дивизии. Мне было неприятно, что наш донской казак не сумел создать хороших отношений в таком прекрасном штабе. Александр Федорович Гу­щин, донской артиллерист, старше меня по вы­пуску из кадетского корпуса года на четыре, где я его хорошо помню, окончил Академию пер­вым в 1910 году, был безусловно способный и талантливый офицер Генерального штаба, но неприятен в обращении с людьми, по-видимо­му, страдая отсутствием скромности, а потому и был заносчив. Добрые и дружеские отноше­ния установились у меня и с полковыми адъю­тантами. По нескольку раз в день, а когда надо и ночью, сидели мы с ними у противопо­ложных концов телефонной проволоки, нас со­единяющей. Поручик Малевский Малевич — Преображенец, если память не изменила, пору­чик Зайцов — Семеновец, кажется штабс-капитан Прохоров — Измайловец и пор. Скорино — Егерь.

Нас, чинов штаба, было, я думаю, человек 12, а за обеденный стол очень часто садилось около 20. Едущие в отпуск, в командировки, и возвращающиеся всегда задерживались в шта­бе дивизии, а, кроме того, бывали часто и слу­чайные гости. Питались мы прекрасно, всего было вдоволь, мало чем все отличалось от мир­ного времени, повара были отменные из числа ресторанных, призывных по мобилизации. В дивизии было 5 санитарных учреждений, 2 соб­ственных, штатных, для каждой пехотной ди­визии лазарета, летучка Мраморного дворца, 3-й передовой отряд Красного Креста и поль­ская летучка. У нашего хозяина собрания с ними было полюбовное секретное соглашение, в течение пяти недель каждое санитарное уч­реждение уделяло штабу дивизии, одну неделю по очереди, делясь с ним в эту неделю не­большим количеством спирта. Ген. Гольдгоер оказывал нам содействие, помогая доставать из походного отделения магазина Гвардейского Экономического Общества известное количест­ва коньяка для приготовления замечательной старки, доставали для этой цели и черносморо­диновый лист. На столе за обедом всегда стоя­ли два графинчика, сегодня золотистой стар­ки, а на другой день зеленой черносмородиновой. Как-то обедал у нас командир лб.-гв. Преображенского полка генерал Дрентельн, ему очень понравилась наша настойка, налив другую рюмку и чокаясь с генералом Нотбеком, смеясь, говорит он: «Мы за вами, Ваше Превосходительство, готовы и в огонь, и в во­ду!» Познакомились мы с поручиком Скря­биным с милыми сестрами летучки Мраморного дворца, помню, там были Колюбакина, Абаза, Языкова и еще кто-то, они приглашали нас играть в винт, и мы долгое время, когда позво­ляла обстановка и летучка была расположена близко от штаба, ходили в гости, весело игра­ли в винт и приятно проводили время, но это не понравилось Уполномоченному, начальнику летучки, и мы перестали туда ходить.

Когда нас куда-нибудь перебрасывали для образования кулака у ожидавшегося в том ме­сте прорыва неприятельского фронта, а пере­броска требовала, по крайней мере, двухнедель­ного срока, то обыкновенно генерал Нотбек и полковник Греков уезжали на это время в от­пуск, а мы с генералом Гольдгоером их заме­няли и выполняли довольно сложные и кропот­ливые операции походного движения дивизии с ее многочисленными придатками и сосредото­чения в указанном новом районе. Как сейчас ясно вижу, не помню, конечно, когда это было и в каком месте, но во всяком случае в конце одного из переходов. Мы только что с генера­лом Гольдгоером слезли с лошадей у ворот до­ма, отведенного для ночлега штаба дивизии, как показался невдалеке, во главе с командиром полка Генерального штаба полковником Соваж, лб.-гв. Семеновский полк, который должен был пройти мимо нас в отведенную ему для ночле­га, в версте отсюда, деревню. Пропустив полк, генерал Гольдгоер пригласил командира полка остаться с нами пообедать. Полковник Соваж, поблагодарив, отказался и пошел галопом до­гонять полк, чтобы лично присутствовать при его размещении. Не прошло и полчаса, как прискакал ординарец с сообщением, что ло­шадь командира полка, спотыкнувшись, упала, а полковник Соваж, упав головой на камень, убит на месте. Семеновцам в этом отношении не везло, долго не было у них настоящего хо­зяина полка, все время были командующие, и наконец они получили, по-видимому, отлично­го командира Генерального штаба полковника Соважа, бывшего офицера, кажется, лб.-гв. Ки­расирского Его Величества полка, но после Ака­демии взявшего направление на пехоту. Зна­ющий, трудолюбивый, заботливый, он много работал по боевой подготовке полка, обучению атаке укрепленной позиции и т. д.

(Окончание следует)

Генерального штаба полковник Шляхтин

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(1 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Воспоминания о моей службе на младших должностях офицера Генерального штаба (Окончание). – Шляхтин
• 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его Величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии (Окончание, №104). – Э. Э. Шляхтин
• Военно-историческая комиссия при Гвардейском Объединении. – В.А. Каменский
• 13-я и 34-я пехотные дивизии. – И. Н. Горяйнов
• 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его Величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии (Продолжение, №103). – Э. Э. Шляхтин
• На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
• 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
• Хроника «Военной Были» ИЗВЕСТИЯ О ВОЕННЫХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ РОССИЯН
• ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ (№107)