ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ГЕНЕРАЛ-МАЙОР Б. В. ГЕРУА Воспомннання о моей жизни Том 2-й Париж 1970 г.
По значительности и ценности своего содержания только что вышедший из печати в Военно-историческом издательстве «Танаис» второй том «Воспоминаний» генерала Бориса Владимировича Геруа не только не уступает первому тому, но, наоборот, относясь хронологически к еще близким нам переживаниям лет войны 1914-17 гг. и революции, он глубже затронет сердца многих читателей, участников или свидетелей событий тех лет.
Война 1914 года застала Генерального штаба полковника Б. В. Геруа, как мы помним, профессором Николаевской Военной Академии уже в продолжение более чем двух лет, с февраля 1912 года. Сейчас же после объявления войны Академия была распущена и слушатели должны были возвратиться в свои части. Учебный состав Академии, профессора и преподаватели, могли выбрать место дальнейшей службы по собственному желанию.
Взяв назначение на Юго-Западный фронт, полковник Б. В. Геруа прослужил немногим боле месяца в штабе фронта, расположенном сначала в Бердичеве, и затем получил 123-й пехотный Козловский полк, который он успешно водил в бой под фортами Перемышля и Кракова и в предгорьях Карпат, до тех пор пока отступавшие австрийцы не остановились в декабре месяце на линии рек Дунаец и Бяла, южнее Тарнова, где оба противника окопались и «устроились» на зиму 1914-15 годов.
Читателю, уже знакомому с автором по первому тому «Воспоминаний», понятно, что фигура полковника Б. В. Геруа не укладывалась в довольно узкие рамки, ограничивающие заботы и обязанности полкового командира: широкая военно-научная подготовка, профессорская кафедра и большая практика в руководстве тактическими занятиями по прикладному методу в Военной Академии, так же как и предшествовавшая профессуре служба в Главном Управлении Генерального штаба расширили его военный кругозор и развили способность и привычку к анализу настолько, что он не мог, конечно, оставаться только простым исполнителем получаемых распоряжений и, если приказ казался ему невыполнимым, не останавливался перед прямым ослушанием, а иногда и проявлял инициативу, выходящую, казалось бы, далеко за пределы компетенции командира полка.
Так, получив однажды поздно вечером приказание из штаба дивизии произвести прямо «с хода», без предварительной разведки подступов, ночную атаку позиции, занятой австрийцами в густом лесу, атаку, ничем не вызывавшуюся, кроме чьего-то желания пожать лавры, полковник Геруа начал, говорит он, «в сравнительно спокойных тонах доказывать опасность такой атаки, но, натолкнувшись на тупое упрямство начальника штаба дивизии, вспылил и сказал: До тех пор пока я командую полком, я отказываюсь вести людей в этих условиях на убой и на почти верную неудачу. Если вам угодно настаивать на этом приказе, прошу отчислить меня от командования полком! И на этом оборвал разговор… От командования отрешен я не был, а атаку отменили».
Можно, конечно, возразить, что отказаться от исполнения боевого приказа и в такой форме мог себе позволить не каждый командир полка, а лишь бывший профессор Военной Академии, который, мол, всегда нашел бы поддержку и защиту у сильных мира сего. Но с другой стороны и полковник Геруа имел, формально, полное право, сам лично ничем не рискуя, послать свой полк в атаку, «не ввязываясь в историю со штабом дивизии». И отказ от более легкого решения свидетельствует о его гражданском мужестве, таком необходимом для военачальника.
Другой характерный случай имел место несколько позже, ранней весной 1915 года, когда «Ставка и штаб Юго-Западного фронта носились с проектом нашего вторжения в Венгрию, — говорит Б. В. Геруа. — Зная об этом нашем широком плане, я изумился его легкомыслию… Силы наши казались мне кружевом, одинаково слабым на всем протяжении (фронта)… Где находились, откуда можно было взять крупные резервы… чтобы образовать, во-первых, необходимый для удара кулак, и, во-вторых, для развития наступления? Не дело командира полка выступать с возражениями против плана Верховного Главнокомандующего. Тем не менее я не удержался… и написал в штаб дивизии рапорт с изложением своих тревожных мыслей…»
Сколько командиров частей имели смелость подать такой рапорт?
О своем командовании Козловцами полковник Геруа уносил самые приятные воспоминания: «За эти полгода… я ни разу не имел случая пожаловаться, хотя бы про себя, на дух, воспитание и боевую надежность моих подчиненных, офицеров и солдат… Состав офицеров был более чем на высоте, и я всегда знал, что они поймут меня и помогут, — от сердца и энергично».
В начале апреля 1915 года полковник Геруа был назначен начальником штаба 31-й пехотной дивизии, в состав которой входил и Козловский полк. По существовавшему в старой русской армии порядку должность начальника штаба дивизии замещалась офицером Генерального штаба в чине полковника, но еще не откомандовавшим полком, каковое командование было для таких полковников следующей после штаба дивизии ступенью иерархической лестницы. Как следствие такого порядка вещей, полковник, еще не командовавший полком, получал право (которым, обычно, широко в боевой обстановке и пользовался, в особенности при неэнергичных начальниках дивизий) распоряжаться именем начальника дивизии четырьмя пехотными полками и артиллерийской бригадой (В своей книге «Пережитое» Генерального штаба полковник Сергеевский приводит пример успешного командования капитаном Генерального штаба целым корпусом, конечно — именем командира корпуса).
Обстоятельства сложились так, что полковник Геруа явился исключением из этого правила и стал начальником штаба дивизии, уже откомандовав полком, и — в боевой обстановке, в продолжение шести месяцев. В последовавших затем тяжелых отступательных боях это обстоятельство имело для всей 31-й пехотной дивизии безусловно весьма положительные следствия.
На новой своей должности полковнику Геруа пришлось принять самое непосредственное участие в Горлицкой операции, когда 19 апреля/2 мая 1915 года десять пехотных дивизий германской 11-й армии генерала Макензена, поддержанные огнем 616 легких и тяжелых орудий и 96 тяжелых минометов, обрушились на фронте Громник-Горлица, протяжением около 30 клм., на четыре пехотные дивизии (70-я — 9-го армейского корпуса, 31-я, 61-я и 9-я дивизии 10-го армейского корпуса) русской 3-й армии с их 145 легкими орудиями.
Донося в Ставку о состоянии своей 3-й армии, ее командующий, генерал Радко-Дмитриев, писал, что: «Особенно жестокий удар был нанесен по трем дивизиям 10-го армейского корпуса (31-я пехотная дивизия занимала центральный участок фронта корпуса. КП.), которые буквально истекли кровью от огня тяжелой германской артиллерии (159 тяжелых орудий. КП.), быстро приводившей к молчанию наши легкие батареи. В полчаса времени она смела с лица земли наши окопы, вспахивая огромные пространства и вырывая из строя разом десятки людей».
Чувством искреннего преклонения перед мужеством и самопожертвованием русского солдата веет от рассказа полковника Геруа о стойкости полков 3-й армии, оборонявших свои сравненные с землей позиции против в 2½ раза сильнейшего противника:
«Оглушенные, перемешанные с убитыми, в дыму и песке, не люди, а автоматы, они все же отбивали попытки противника подойти вплотную и ворваться на позицию… Люди стояли в рост на месте своих бывших окопов, отбрасывая немцев где ружейным огнем, а где — штыком… Удивительно было то, что наша пехота смогла устоять в течение целого дня и начать свой отход в порядке…»
Несколько страниц «Воспоминаний», посвященных Горлицкому прорыву, имевшему столь серьезные последствия для всего дальнейшего течения войны на Восточном фронте, представляют собой настоящий обвинительный акт против Ставки и штаба Юго-Западного фронта, не обративших должного внимания на донесения войсковых штабов, уже с конца февраля докладывавших о признаках готовящегося наступления противника, и не озаботившихся подготовкой в тылу заранее оборудованных позиций на случай необходимости подаваться назад с боем.
Ко 2/15 мая, за две недели отступления, войска русской 3-й армии отошли на 120, примерно, клм., заняв позиции по линии реки Сан, от Сандомира до Перемышля. Отход 3-й армии ставил под угрозу фланги соседних с нею армий, 4-й и 8-й, и они обе были вынуждены также отойти. Но 31-я пехотная дивизия, понесшая в этом отступлении тяжкие потери людьми (вступив в бой в начале операции с 3.000 штыков каждый, полки дивизии насчитывали ко 2/15 мая по 800 человек, сведенных в два батальона), благодаря четкой и планомерной работе штаба дивизии не потеряла за время отхода ни одного своего орудия, хотя, поддерживая свою пехоту огнем до последней возможности, пушки оставались на занимаемых ими позициях до самого начала отхода пехотных частей.
Когда 31-я пехотная дивизия остановилась на позициях вдоль реки Сан, где полки приводили себя в порядок и подсчитывали свои потери, полковник Геруа получил одновременно два предложения: одно — занять должность генерал-квартирмейстера штаба 3-й армии и другое — принять лейб-гвардии Измайловский полк. «Без колебаний, — говорит он, — я принял строевое предложение. Было приятно вернуться в родной Гвардейский корпус и быть назначенным командиром старого гвардейского полка».
В дальнейшем повествовании, как это ни странно, обстановка и люди, — офицеры и солдаты, — в Измайловском полку вышли из-под пера автора, коренного гвардейца, гораздо менее симпатичными, чем в армейском Козловском полку. Оговоримся сразу же: такое впечатление, создающееся у читателя, никак не относится к боевым качествам Измайловцев, а именно к «быту» полка. Впоследствии, после испытания боем, это первое, достаточно неблагоприятное впечатление сгладилось, и между Измайловцами и их новым командиром установились как будто взаимные понимание и уважение.
Свое весьма щепетильное отношение к чести и к доброму имени полка полковник Геруа имел случай выказать в ближайшее же время: в разговоре по полевому телефону с начальником 1-й гвардейской дивизии, позволившим себе резко отозваться о действиях Измайловского полка, полковник Геруа не менее резко оборвал генерала, заявив, что оставшийся почти без офицеров и сжавшийся до 800-900 человек полк исполняет свой долг и не заслужил разноса на поле сражения. Что же касается его командира, то он готов сдать полк другому!
«Начальник дивизии, — говорит полковник Геруа, — сократился!
В июне 1916 года, прокомандовав лейб-гвардии Измайловским полком немного более года, полковник Геруа был неожиданно вызван в штаб «войск гвардии» для исполнения должности генерал-квартирмейстера.
Надо сказать, что в конце 1915 года из войск прежнего Гвардейского корпуса было образовано три корпуса: два пехотных, по две дивизии в каждом, и один кавалерийский, тоже в две дивизии. 2-й Гвардейский корпус составили 3-я гвардейская пехотная дивизия, действовавшая до того в отделе, и гвардейская стрелковая дивизия. Вся гвардейская конница была также собрана и составила Гвардейский кавалерийский корпус.
Так, под командованием генерал-адъютанта Безобразова была сформирована маленькая отдельная армия из отборных частей, которая и получила сначала наименование «войск гвардии». Штаб этих «войск гвардии» был развернут из прежнего штаба Гвардейского корпуса, про который один из его офицеров говорил, полковнику Геруа, что «операции мы обсуждали на французском языке, совсем как генералы 1812 года!».
Сформирован был этот штаб, как показалось полковнику Геруа, по достаточно оригинальному признаку принадлежности кандидата на штабную должность к гвардии и, по возможности, по признаку его отдаленности от службы по Генеральному штабу! Такой «строевой» гвардейский вид их штаба нравился будто бы гвардейскому офицерству!
Был, конечно, и какой-то процент устроившихся на серьезные штабные должности офицеров, решивших, что «не боги же горшки обжигают».
— Charmant! — сказали бы генералы 1812 года!
Оставаясь с июня 1916 г. по май 1917 г. генерал-квартирмейстером сначала штаба «войск гвардии», а потом штаба «Особой» армии, как была названа впоследствии эта армия генерала Безобразова, произведенный уже в генерал-майоры Б. В. Геруа переменил за этот период трех командующих армией: одновременно с переименованием «войск гвардии» в»Особую» армию генерала Безобразова сменил генерал Гурко, которого в конце 1916 года заменил на три месяца генерал Балуев. Генерал Гурко, вызванный в Ставку на должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего вместо заболевшего генерала М. В. Алексеева, вернулся опять в Особую армию в начале 1917 года.
Очень красочно и с большой симпатией нарисован образ гвардейского «батьки» генерала Безобразова и также его начальника штаба, тоже гвардейского генерала графа Игнатьева. О генерале Балуеве говорится кратко как об умном, твердом, но и «приятном» начальнике. После революции оказалось, впрочем, что Балуев не чужд и легкой демагогии и готов играть на популярность у революционных низов. В дальнейшем генерал Балуев служил у большевиков.
Более подробно и с уважением охарактеризован генерал Василий Иосифович Гурко (чья прекрасная фотография приведена в тексте), настойчивый и волевой благородный человек, единственный из всех военачальников того времени, отважившийся письменно высказать отрекшемуся Государю свою симпатию. Это письмо генерала Гурко, опубликованное впоследствии в печати, сослужило ему в конце концов большую службу, и благородный его порыв был вознагражден судьбой: посаженный правительством Керенского в крепость генерал Гурко был затем выслан из России. Изгнание пришло вовремя: останься он в России, через несколько недель он попал бы в руки большевиков.
Надо сказать, что вообще одной из интереснейших черт «Воспоминаний» являются именно характеристики, даваемые автором почти всем своим начальникам и сослуживцам, а иногда и лицам, о которых он упоминает в своем повествовании. Иногда это краткие, в несколько слов, отзывы, иногда — более подробные и обстоятельные суждения, но и те и другие представляют собой, без всякого сомнения, большую ценность для историка.
В штабе Особой армии, вместе с генералом Гурко, генерал Геруа встретил февральскую революцию, пережил отречение Государя и увидел начало «реформ», проводившихся в армии революционным военным министром Гучковым, когда «шел упорный и сознательный подкоп под боеспособность армии».
1 мая 1917 года генерал Геруа был. назначен начальником штаба 11-й армии. Как он говорит, русская армия в это время явно разваливалась, но Керенский решил все же организовать большое наступление, решенное, в принципе, еще до отречения Государя, в феврале 1917 года. И вот «начался ораторский период войны на многострадальном русском фронте»…
Теперь требовалось не несколько сильных слов (и чем короче, тем лучше!), с которыми полководец обращался к войскам перед сражением, в приказе ли или лично, перед фронтом, а стало необходимым систематическое «накачивание» солдат «организаторами духа».
«Кто мог подумать, — говорит генерал Геруа, — что мы давали тогда первый урок военного воздействия на психологию масс при помощи словоизвержения… И какими бледными кажутся теперь (после Гитлера и Муссолини. КП.) те первые уроки этого искусства, каким мизерным «вождем» представляется сам Керенский, приехавший на фронт пробовать на войсках свою гипнотическую силу! Какая сырая, наивная и жалкая техника!».
Во время посещения Керенским штаба 11-й армии, разглядывая визитера, генерал Геруа ломал себе голову: где он уже видел точно такое же лицо, нездорово-бледное, с рыжей щеткой волос на голове, без усов и без бороды? И такое же выражение глаз и рта: загадочное, говорящее о тщеславии и о слабости, о зависти и о мстительности, о фальши и о холодности?
И вдруг его осенило: Гришка Отрепьев!!!
Мы можем добавить от себя, что помимо других своих качеств генерал Геруа был, без сомнения, еще и хорошим физиономистом.
Подготовка к пресловутому «наступлению Керенского» в июне 1917 года, само это наступление, предпринятое на фронте 11-й и отчасти 7-й армии, и затем немецкий контрудар в июле, нанесенный опять-таки на участке 11-й армии, в направлении на Тарнополь, прошли непосредственно в поле зрения генерала Геруа, начальника штаба 11-й армии. Этим операциям он посвящает большую часть последней главы «Воспоминаний», заключая повествование анализом спровоцированного Керенским выступления генерала Корнилова.
Здесь хотелось бы исправить две неточности: генерал Корнилов не знал генерала Деникина со времен русско-японской войны. Первая их встреча относится к концу августа 1914 года, когда в Галиции генерал Корнилов принял 48-ю пехотную дивизию, а генерал Деникин — 4-ю стрелковую бригаду. И второе: назначение генерала Деникина в конце июля 1917 года Главнокомандующим Юго-Западным фронтом было вызвано, по свидетельству самого генерала Деникина, исключительным боевым значением Юго-Западного фронта в виде предположенной там стратегической операции.
Посвященный в подготовку переворота и давший согласие в нем участвовать, генерал Геруа, пока еще не арестованный, был после Корниловского выступления потребован к ответу в Бердичев, в штаб Юго-Западного фронта, где «место Главнокомандующего Деникина, одного из лучших генералов русской армии, занял безличный генерал Огородников». «Оправданный за отсутствием улик» генерал Геруа отказался принять предложенный ему корпус и предпочел вернуться в Петроград, где предполагалось возобновить прерванные с началом войны занятия в Николаевской Военной Академии.
Так закончилась для него, в том же самом Бердичеве, где она и началась ровно три года тому назад, война 1914-17 гг.
«Круг завершился, — говорит генерал Геруа с легко угадываемой горечью, — у разбитого корыта!».
В заключение моего отзыва о первом томе «Воспоминаний» я писал, что книга эта должна найти себе место на книжной полке каждого любителя русского военного прошлого. Теперь я хочу с полным основанием добавить к сказанному, что все мы должны быть признательны В. Б. Геруа, понявшему всю важность воспоминаний его отца для истории старой русской армии и тем позволившему всем нам с ними ознакомиться.
К. Перепеловский
***
Полковник Ф. И. ЕЛИСЕЕВ — Оренбургское качаье военное училище. Нью Иорк 1969 г.
«Военщина» — как-то не звучит это слово, когда его произносят люди «посторонние»… Слово, по существу, неплохое, но вот эта интонация в голосе, с которой его (слово это) некоторые произносили и еще произносят как-то не нравится, а вот повествование Ф. И. Елисеева в двенадцати изданных на ротаторе брошюрах — это и есть настоящая «военщина», но совсем не оскорбительная, а восторженно-влюбленная в свое «военное ремесло». И не ищите в них, этих прекрасных тетрадях «гражданщины». Ее в них совершенно нет.
Воспоминания юности очень многочисленны и всегда читаются с удовольствием и, конечно, не только военные, но и седые профессора любят говорить и вспоминать о своих вольных студенческих годах. «Каждому свое» говорит народная мудрость, — так и молодость каждому своя и каждому мила и хороша по своему. Есть
она была и будет. Писать о ней (о юности милой) легко, но и опасно, опасно впасть в слащавый и однообразный тон. Вот этой-то опасности Елисеев и избежал.
У автора замечательная память, плавность рассказа о том, что он видел и знает, рассказа иногда и не совсем правильно построенного, но всегда удивительного по исторической любознательности: узнать все, что еще возможно, и сразу записать, не думая «о стиле». И, наверное, вот это-то последнее и есть самое главное для будущего. В каждом литературном произведении совсем не часто — «как» и «о чем» бывают равноценны. Всегда что-то перевешивает. У Елисеева они уравновешены, и от этого легко его читателю.
Училище — казачье, воспоминания написаны просто и запоминаются, и все это создает прелесть общей жизни школы. Все не как у всех, но все по нашему, по-казачьи.
О первых тетрадях, об общеобразовательном классе (для вольноопределяющихся с незаконченным средним образованием) мы уже писали («Военная Быль» № 95 январь 1969 г. ). В этой статье мы говорили и об общей обстановке в училище. Последние тетради дополняют рассказ многими интересными деталями, учебными и строевыми, специальных классов и подробной характеристикой начальства, написанной очень доброжелательно, что не часто встречается в воспоминаниях. Передать содержание некоторых глав нам очень бы хотелось, но место в журнале не позволяет, да и тетради еще не распроданы и с ними можно познакомиться в подлиннике. Но мы не можем не упомянуть о брошюре №11-12 (двойной номер), в которой автор сообщает нам позднейшие судьбы многих юнкеров и начальствующих лиц, с которыми он познакомил нас в стенах училища. Это сделано просто и трогательно. Не забыты и наши эмигрантские годы.
Может быть при чтении всех этих тетрадей подряд они могут показаться несколько однообразными, с повторением некоторых деталей, но не нужно забывать, что это не история, а талантливо преподнесенный материал для нее. Это и не совсем «воспоминания» — это двенадцатиномерной журнал Оренбургского казачьего военного училища, который очень легко и с удовольствием читается.
Можно любить или не любить слегка грубоватую солдатскую опрощенность, но я не могу не любоваться ее особенностями и не находить в ней скрытую прелесть быта и некоторых слов, быть может не очень литературных, но все же, увы, — уже забытых.
Александр Туроверов
(Не оценивали)
Loading ...| Https://arsenalavto-sm.ru https://arsenalavto-sm.ru автоинструмент набор автомобиль набор. arsenalavto-sm.ru |
Похожие статьи:
Loading ...