ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Весной, в апреле месяце начиналась подготовка к «Майскому параду». Собственно говоря, в нем участвовала только 1-я «строевая» рота в составе Сводного батальона от всех четырех корпусов — нашего, 2-го, Александровского и Николаевского, но все кадеты были в нем чрезвычайно заинтересованы, тем более что многие репетиции и ученья проходили на нашем плацу.

При нашем корпусном здании был громадный плац, делившийся, собственно говоря, на два: первый, непосредственно примыкающий к зданиям, — песчаный, и второй, — зеленый, поросший газоном и уходящий вглубь, к старому парку, обнесенному высокой каменной стеной. Так вот, на наш зеленый плац начали приходить для репетиций парада разные военно-учебные заведения: Морской корпус, Павловское военное училище, первые роты остальных корпусов и роты Пажеского корпуса. Все они репетировали на нем церемониальный марш. Размеры плаца позволяли «гонять» по нему не только один батальон, а и целый полк военного состава. Младшие наши роты были зрителями и, конечно, восторгались непревзойденной выправкой «павлонов» и, скажу по совести, несколько подтрунивали над моряками в пешем строю. Наш батальон обычно гоняли вместе с пажами, и гоняли основательно… Когда появлялись кадеты и гардемарины Морского Корпуса в своих «голланках», с патронными сумками через плечо (что одно уже «кололо» наши сухопутные глаза), наша «галерка» не упускала случая позубоскалить: «Смотрите… смотрите… морская кавалерия… Вот здорово!…» Действительно, в голове моряков были две конные фигуры в черной морской форме и со шпорами — командир батальона и адъютант… Это зрелище нам казалось особенно забавным.

В день самого парада нас отпускали в отпуск и я отправился на Марсово поле, где быстро убедился в невозможности что-нибудь увидеть. Фасад вдоль Летнего Сада был сплошь занят трибунами, а по остальным трем сторонам была сплошная толпа народа, удерживаемого полицией и натянутыми канатами. Я не рискнул протискиваться и решил остаться на Садовой, где ожидали очереди проходить полки гвардейской кавалерии. Всадники были спешены и держали лошадей под уздцы. Я оказался на высоте одного из кирасирских полков, уж не помню теперь, какого. Раздалась команда: «Садись!», и головной эскадрон тронулся вперед. Ехал командир полка, а за ним штандарт, и вот тут-то получился для меня полный конфуз, — глаза разбегались, глядя на море касок, кирас, ярких вальтрапов и таких же флюгеров на пиках. Штандарт поравнялся со мною, когда я шел по тротуару. Я машинально приложил руку к козырьку и… услышал резкий окрик командира полка:

— Кадет! Штандарту полагается стать во фронт!

Покраснев, как рак, я довольно неуклюже исполнил «напоминание» вслед удалявшемуся штандарту.

Этот, строго говоря, мальчишеский промах так нестерпимо больно ударил меня по самолюбию, что испортил настроение на целый день. Вернувшись домой, я тщательно скрыл от всех мой конфуз, но мучило это меня ужасно… Вот тебе и «старший» в отделении… Как же ты мог забыть такую важную статью устава? Эта мысль и пережитый конфуз долго меня преследовали.

…………………..

Осенью 1901 года в корпусе произошло лестное для него событие. Директор перед строем корпуса объявил, что у него только что был старший сын Великого Князя Константина Константиновича Иоанн и просил зачислить его в корпус кадетом 4-го класса. Тогда же мы узнали, что второй сын — князь Гавриил — зачислен одновременно в 1-й Московский корпус. Оба князя должны были проходить курс у себя дома, в Мраморном дворце, но бывать у нас ежедневно на строевых занятиях 1-го отделения 4-го класса. Кадетам было объявлено, что обращаться к ним нужно было не титулуя, а просто — Иоанн Константинович и Гавриил Константинович. Это требование самого Великого Князя. С этого момента мы постоянно видели обоих князей в корпусе, на плацу и в строю их класса. Воспитателем их был подполковник Федор Рудольфович Грегер. Их издали отличали по огромному росту и голубым ленточкам медалей на груди.

Любимой кадетской игрой на плацу была «лапта», кстати сказать, игра отличная, высокоспортивная и чисто-русская. Но в те времена она почему-то в обществе считалась слишком демократической… Крестьянские дети, мол, в нее играют! Заграничные игры — крокет, теннис, а также едва тогда нарождавшийся футбол считались более «фешенебельными»… Оригинальный курьез русской «светской» психологии той эпохи!

Так вот, я свидетельствую, что в Первом кадетском корпусе моего времени лапта была игрой «вполне аристократической». Даже князья Иоанн и Гавриил ей увлекались, и сейчас, через полвека, я вижу перед собой князя Иоанна, бегущего из «города» в «пригород» и ловко пригибающего свою длинную фигуру, когда у него над самой головой пролетает «пятнающий» мяч. Приведу еще один курьез: в Александровском корпусе в то время тоже играли в лапту, но вероятно, для большего шика, мяч посылался не русской палкой, а английской теннисной ракетой (это, конечно, гораздо легче)…

Попутно скажу, что часть нашего зеленого плаца вдоль стенки была сдана в аренду некоему английскому теннисному клубу, и мне пришлось видеть там заправскую игру настоящих в то время спортсменов тенниса. Это дало мне возможность, в дальнейшем, стать недурным игроком в теннис.

Если память мне не изменяет, в конце 1902 года к нам были приняты два абиссинца, один — длинный и другой — среднего роста; оба поступили в 5-й класс (это были принц Теклэ и его товарищ Терье). Забавно было видеть их черные физиономии на фоне общего строя 2-й роты. Нужно сказать, что Первому корпусу было уже не впервые иметь «экзотических» кадет. Все сыновья Шамиля воспитывались в его стенах. «Длинный» абиссинец кончил неудачно. Он вышел в Николаевское кавалерийское училище и там застрелился, как говорили, от несчастной любви. Короткий же, принц Теклэ, кончил хорошо: он вышел в Михайловское артиллерийское училище, был произведен в подпоручики и уехал к себе в Абиссинию, где сделал большую карьеру. Одно время он был посланником в Париже, где, как я слышал, встречался с нашими однокашниками (О его дальнейшей судьбе см. статью В. В. «Кадетская встреча» в журнале «ВОЕННАЯ БЫЛЬ» № 17. — Редакция).

Любимым зимним спортом кадет было катанье на коньках на плацу и две ледяные горы, с которых скатывались на «лубках». Большим развлечением были также «баталии» на снежках. Обычно сражались класс против класса или отделение против отделения, но я помню одно грандиозное сражение: 1-я и 4-я роты против 2-й и 3-й. Офицеры-воспитатели принимали горячее участие в этом сражении. Как правило, пленных «купали» в рыхлом снегу.

4-й класс у нас обычно делился на две части — два отделения переходили во 2-ю роту, а одно оставалось, в качестве старшего, в 3-й роте, вместе с 3-им классом. В этом году эта роль выпала нашему 1-му отделению, чему мы, в сущности, были очень рады. Это придавало нам известную солидность, да и ротного командира 3-й роты полковника Януша мы искренне любили. Мой же ранг «старшего» в отделении выводил меня как бы на фельдфебельское положение.

С этого года историю у нас начал читать Новодворский, приват-доцент Петербургского университета. Говорю «читать», потому что его уроки более походили на лекции. Учебник древней истории был у нас еще Иловайский, но Новодворский сумел внушить нам искренний интерес к этому предмету.

Как я уже говорил ранее, наше отделение было связано исключительной дружбой между всеми. Моими самыми близкими друзьями были Володя Грейм, Коля Ветвицкий, вместе с которым мы вышли в Михайловское училище. Затем вышли мы в разные бригады, но одного корпуса, и в сентябре 1914 года я узнал от офицеров 27-й бригады, что Ветвицкий был буквально разорван на мелкие части немецким тяжелым снарядом в Восточной Пруссии. Встретимся мы с ним… только на том свете. Эх, дорогие мои сверстники, товарищи 1-го отделения! Где вы теперь? Доживаете ли вы, как я, — ваш «старший», свой грустный век на далекой чужбине либо ушли уже в лучший мир? Большинство из вас ведь служило потом в пехоте, этой несравненной, героической русской пехоте. Сколько из вас доблестно пало в боях на громадном, от моря до моря, фронте Великой войны? Сколько погибло в подвалах чека, на полях сражений гражданской войны, сколько умерло заграницей? И снится мне иногда нечто похожее на «Ночной смотр», «из гроба встает барабанщик…» и вот, среди бесчисленных теней времен давно ушедших, вижу я и вас, родные друзья, славные кадеты нашего славнейшего Первого корпуса… Вы бродите по полунощному полю в поисках того, что влечет вас из мрачной могилы, зовет к себе… это массивный орел Николаевский и две парчевые золотом шитые ленты, а на них — славянской вязью «Первый Кадетский корпус 1832». Наше старое корпусное знамя! Под сенью его мы верим в нашу бессмертную Россию… Эх, незабвенные мои товарищи, честно в боях живот свой положившие, как я завидую, порою, вашей славной доле… ибо «мертвые сраму не имут»!

……………………….

Настала тяжелая пора русско-японской войны. Директор корпуса, правильно рассуждая, что кадеты должны быть осведомлены о военных событиях своим же начальством, регулярно на неделе обходил все роты по вечерам, после чая и до укладки спать, и делал нам сообщения о текущих событиях на фронте. События передавались в бодром освещении. Все время повторялась фраза Куропаткина: «Терпение… терпение и терпение», иначе говоря: «Дайте мне кончить сосредоточение сил, и я покажу японцам». Покотило часто повторял нам: «Помните, что наш кадет Куропаткин был правой рукой Скобелева и все ордена получил за боевые отличия».

В сентябре 1905 года мы перешли в 5-й класс и вместе с тем во 2-ю роту к полковнику Кингу. Помню, как кадеты волновались по мере того, как приходили с фронта малоутешительные вести и подробности о Ляоянском сражении. Почему опять отход? Вот тебе и куропаткинское «терпение»! Авторитет Главнокомандующего определенно падал. Наши воспитатели чувствовали себя неловко, когда кадеты задавали им некоторые щекотливые вопросы…

Помню, как в октябре в корпус вернулся из Маньчжурии кадет 7 класса Сергей Селезнев. Он провел летние каникулы в армии у отца, командира одного из Сибирских стрелковых полков. Он был зачислен добровольцем в команду разведчиков и перед отправлением в корпус был награжден знаком отличия Военного Ордена 4-й степени. Директор устроил ему торжественную встречу: корпус был выстроен в Сборном зале, и Покотило провел его перед фронтом, сказав прочувствованную речь. Селезнев был небольшого роста, скромный на вид. Георгиевский крест на черном кадетском мундире выглядел очень эффектно. Вице-унтер-офицерских нашивок он так и не получил, но на параде заменял официального знаменщика, князя Иоанна Константиновича, бывшего, почему-то в отсутствии.

Вспомнил, что князья Иоанн и Гавриил не всегда проходили курс наук в Мраморном дворце, а периодически проводили месяц «живущими» в стенах корпуса. Со слов старших моих товарищей я знаю, что князья оставили о себе прекрасную память своей простотой в обращении с товарищами и скромностью.

В день Георгиевского праздника, 26 ноября, наш кадетский наряд — несколько лучших учеников — были отправлены в Зимний дворец для присутствия на торжественном параде. Пройдя неисчислимое количество коридоров, лестниц и переходов, мы пришли в Георгиевский зал, где нас и разместили на хорах, откуда все было видно, как на ладони. Под нами, вдоль окон на Дворцовую площадь были выстроены офицеры и команда «Варяга» и «Корейца», а на противоположном фасе, вдоль набережной, стояли рота Дворцовых Гренадер, гвардейский жандармский эскадрон и группа Георгиевских кавалеров — генералов и офицеров.

Редкостно красив был предварительный вынос знамен и штандартов под звуки Преображенского марша. В парадных формах проходили непрерывные цепи полковых адъютантов и следовавших за ними знаменщиков и штандартных унтер-офицеров. Все они вытянулись в одну линию впереди Дворцовых Гренадер. Затем последовал Высочайший выход — это была уже чисто придворная церемония. Когда все чины Двора разместились по своим местам, посредине зала осталась одна фигура — командовавший парадом Великий Князь Владимир Александрович, красивый старик с седыми бакенбардами. После некоторого ожидания, из соседней залы раздалось постукивание жезлов церемониймейстеров (сигнал: внимание — приближается Монарх) и затем громкая команда Великого Князя «Ш-а-а-й на — к-р-а-ул!»

В дверях появился Государь под руку с Императрицей-Матерью Марией Федоровной. Великий Князь, держа шашку «подвысь», подошел к нему, отсалютовал шашкой и подал сложенный лист бумаги со строевым рапортом. Шеренга знамен и штандартов склонилась в плавном салюте Верховному Вождю. Государь поздоровался с войсками и медленно обошел фронт, начиная с моряков. Затем, после команды «на молитву» и «шапки долой», начался молебен. Гренадеры сняли свои медвежьи шапки, напоминавшие Наполеоновскую гвардию, и заблистал ряд лысых голов почтенных ветеранов турецкой войны.

После окропления святой водой и обратного относа знамен и штандартов парад кончился и нас отправили в корпус. Сорок восемь лет ушло уже с этой незабываемой картины Георгиевского парада в Зимнем дворце… Сколько событий пронеслось над нами, сколько трагедий прошло перед нашими глазами, куда занесла судьба и меня и всех лиц, там мною виденных?

……………………

К 15 августа пришлось возвращаться в корпус. Теперь, с переходом в 6-й класс, мы оказались в 1-й «строевой» роте. Это нам, конечно, необыкновенно льстило. Ротным командиром был полковник Николай Михайлович Забелин «Азабелин», как его в шутку прозвали кадеты за привычку начинать все речи с буквы «а» — «А это, а безобразие» и т. п. Однако наше отделение он встретил довольно милостиво. За пять лет Б. А. Петровский успел нас вышколить «на гвардейский лад». К началу учебного года он был еще в отпуску, так как отбывал очередной стаж в полку, а может пользовался отпуском после очередного лагеря и маневров. Точно не помню. Временно наше отделение принял новый воспитатель, лейб-гвардии Волынского полка штабс-капитан Чарыков.

Мы, конечно, с нетерпением ожидали первого строевого учения «с ружьями». Винтовки были расписаны каждому кадету по номерам. Помню, что мне попался редкий серийный номер — 17, выштампованный на казенной части под «Тульским Оружейным Заводом». И вот… первые уроки «фронта» прошли у нас в приучении «стойки с винтовкой», на это ушли первые две недели. Потом приемы «на-караул» и «на-плечо» по разделениям и т. д. Все это здорово набило нам оскомину, но, вообще говоря, Чарыков был симпатичным человеком.

Учительский персонал оставался прежним. Сербулов учил нас начертательной геометрии. Видя у нас малый интерес к его предмету, он пожаловался директору. Однажды генерал Григорьев явился к нам в класс и очень ровно, не повышая голоса, разъяснил, что черчение — необходимая вещь для будущих наук в училище, и потребовал серьезного к нему отношения. Мы уже знали, что Григорьев два раза «приглашения» повторять не будет, и стали чертить преисправно… Сербулов был доволен.

С начала учебного года пошли разговоры о мире с Японией. Помню хорошо, как мы, кадеты, недоумевали, почему Правительство считает возможным не доводить войны до победы над Японией… Воспитатели очень, конечно, дипломатично старались нас успокаивать, говоря, что если и будет мир, то весьма почетный, без потери территории и престижа нашего на Дальнем Востоке.

До сих пор куренье у нас в корпусе строго воспрещалось. Генерал Григорьев как умный педагог отлично понимал, что никакие репрессивные меры не помогут, раз в училище юнкера, через год, уже будут пользоваться этим правом беспрепятственно. И вот в 1-й роте нам объявили, что куренье не «разрешается», а «допускается», и только в определенном помещении — курилках. Там были поставлены большие тумбы-ведра с надписью «для окурков». На плацу курение запрещалось, и 1-я рота имела право ходить для этого в парк, в глубине зеленого плаца. Я уже курил дома, и меня такая «вольность дворянства» очень устраивала.

Я упомянул о нашем парке. Он был окружен с трех сторон высокой стеной сажени в две, не меньше. При директоре корпуса графе Ангальте, во времена Императрицы Екатерины II, стена была расписана разными поучительными изречениями. По преданию, она была заштукатурена при директоре корпуса генерале Клингере, ставленнике Аракчеева, дабы кадеты «не вводились в соблазн умствования»…Однако в некоторых местах мы находили побелку отбитой и можно было разобрать некоторые отдельные слова, вернее — французские буквы.

Революция 1905 года почти не отразилась на жизни корпуса. Помню, что в наших огромных конюшнях, постройки еще Александровских времен, стоял эскадрон конногренадер и мы группами, с разрешения ротного командира, ходили смотреть их чудных вороных коней. Занятия шли нормально. Штатские учителя держали себя скромно, однако, я помню, что наш историк Новодворский однажды, правда, по просьбе самих кадет, на одном из уроков прочел некоторую лекцию на политические темы, нас естественно интересовавшие. Сделал он это вполне корректно, спокойно, без всякой демагогии, разъяснив, как нужно понимать «конституционные свободы»…

Офицеры-воспитатели избегали разговоров на щекотливые темы о японской войне и вызванных ею событиях. Думаю теперь, что иначе они и не могли поступить, чуя во всех разразившихся событиях ненормальность и чреватость жуткими последствиями в будущем…

……………………….

Теперь я вернусь несколько назад, чтобы упомянуть о двух событиях, коих я был свидетелем за два года до этого.

В ноябре 1903 года в Петербурге было сильное наводнение. Нева вышла из берегов, и наш Васильевский Остров стал напоминать Венецию! Продолжалось это дня три, если не больше. В воротах, под сводами, сообщающих Кадетскую Линию с внутренними дворами и плацем, были спешно устроены заграждения из мешков с песком. Подвалы были залиты, и центральное паровое отопление временно не действовало. Помню, что в первый день учителя не могли явиться на уроки… за исключением немца Штернберга, ухитрившегося приехать на высоких козлах ломового извозчика…

Из окоп мы наблюдали, как по улице циркулировали лодки речной полиции, и даже как будто видели там и паровой катер под Андреевским флагом. За точность этого не ручаюсь. Со стороны Петропавловской крепости порою доносились глухие выстрелы, что означало опасный подъем воды на Неве. Мы все, конечно, вспоминали «Медного Всадника», и некоторые кадеты патетически декламировали «Вступление» из него. Воспитатели заполняли пустые уроки чтением нам разных литературных произведений. Холод в огромных залах и бесконечных коридорах стоял собачий, пока не откачали воду из подвалов и не пустили в ход отопления.

Другим событием, отчасти историческим, было посещение корпуса в декабре этого года немецким генералом и группой кадет Потсдамского корпуса. Тому причиной было следующее: в этом году Пажеский корпус праздновал свой столетний юбилей и Император Вильгельм отправил в Петербург делегацию в составе директора своего Потсдамского корпуса и нескольких кадет (они же числились его пажами) для принесения поздравлений нашему Государю, Шефу Пажеского корпуса.

Не знаю, были ли немцы в других корпусах столицы, но наш, старейший Первый, они специально посетили тогда. Вспоминаю, как неожиданно, в часы между обедом и вечерними занятиями в классах, они вошли в зал 3-й роты. Их сопровождал наш директор и офицер Генерального штаба, к ним приставленный, вероятно — переводчик. Прусский генерал был высокого роста, в сюртуке с высоченным красным воротником, с моноклем и при сабле. Когда я его увидел, мне припомнились карикатуры из «Fligende Blatter» — уже очень типичен был немец!

Рядом с ним кадеты-пажи выглядели довольно скромно. Темно-синие мундиры, тесаки на черных лакированных портупеях и в руке каски, очень схожие с нашими пажескими. Очень некрасивыми показались нам их немецкие пуговицы на мундирах — гладкие, большие, плоские, как у наших швейцаров. Поразило и то, что на заднем кармане их было шесть, как в нашей кавалерии, при пехотной форме немцев. Нас, мальчиков, интересовали только мундиры гостей, а лиц их я совершенно не разглядел, кроме лица директора, у которого оно было гладко выбрито и пробор посредине головы начинался сзади, чуть ли не от воротника… Все это видение было мимолетным… Группа следовала дальше по нашим длинным коридорам…

……………………..

После тревожных осенних месяцев 1905 года, новый 1906-й принес столице некоторое успокоение. Жизнь у нас брала свое, — молодое поколение чувствовало потребность скрасить ее монотонность доступными, привычными в прошлые годы увеселениями. Мне и моим сверстникам-родичам подошел возраст, когда мы уже перестали себя чувствовать просто детьми. Да и обстоятельства последних лет несколько способствовали нашей ускоренной зрелости. Мы, юноши, в дамском обществе становились начинающими кавалерами… Из неуклюжего, небольшого роста, мальчика первых кадетских лет, я, как-то незаметно для самого себя, вытянулся, приобрел чисто военную гибкость и стройность, стал любить франтить, подражая пажам и юнкерам… Все мы увлекались танцами и мечтали о «настоящих балах». Для меня вскоре мечта эта перешла в действительность, когда одна из наших милых тетушек устроила костюмированный бал для своих многочисленных племянниц, племянников и их друзей.

В этот же сезон, кажется в феврале, в корпусе был кадетский спектакль, поставленный на широкую ногу. Кадеты 1-й роты играли известную пьесу Бухарина «Измаил». Режиссировал артист Александринского театра Юрьев, женские роли исполняли ученицы Императорского Театрального училища. Все декорации и костюмы были даны из складов Императорских театров. Все это было весьма шикарно и удачно. Сцена была устроена в нашем большом Сборном зале. На спектакле присутствовал Великий Князь Константин Константинович с супругой и старшими детьми, родные кадет и огромная масса приглашенных гостей.

Все вышло и торжественно и вместе с тем просто и семейно… Часто думаю теперь: такую обстановку могла создать только такая Личность, какой был этот редкий человек, наш Царственный воспитатель — Величие и Простота. Немного подобных образов давала и дает нам пока история времен и народов…

Вспоминая кадетские годы, опять и опять хочется вспомнить нашего Главного Начальника Военно-учебных заведений. В корпусной жизни Великий Князь Константин Константинович играл настолько видную роль, что необходимо дать читателю еще эти две картины, в которых его личность получает лишний раз достойное освещение.

По давно установившемуся обычаю, на первый день Пасхи депутации от четырех петербургских корпусов, а также от пажей, павлонов и Николаевцев, являлись утром в Мраморный дворец для христосования с Великим Князем. Мне дважды пришлось быть в их составе, но не могу точно вспомнить, в какие года. Мы являлись в корпус к восьми часам, откуда следовали с воспитателем и ротным командиром, на извозчиках, по набережным во дворец, где в одном из зал собирались депутации. Вероятно, между 10 и 11 часами появлялись Великий Князь и его супруга, Великая Княгиня Елизавета Маврикиевна. Помню, как на последнем христосовании Великая Княгиня держала на руках свою младшую дочь, Княжну Веру Константиновну. Они обходили наши шеренги, мы троекратно целовались с Великим Князем и целовали руку Великой Княгине, которая каждому давала по фарфоровому яйцу с вензелем «К. и Е.», на цветной ленте с бантом. Камер-лакеи несли за ней большие подносы с этими яйцами. Долго, до самой войны 14 года, хранил я эти яйца-памятки. Они висели у меня под иконами. Потом они были уложены с вещами моей двинской квартиры и, конечно, пропали навсегда, как и многое иное ценное семейное, незабвенное. После описанной церемонии шли в столовую, где была накрыта закуска-розговенье. После этого прямо из дворца расходились по домам.

Другая памятная сцена — это ежегодный парад в день корпусного праздника — 17 февраля. Я уже упоминал о том, как накануне праздника вечером у всенощной нас посещал военный министр, генерал Куропаткин. Особого энтузиазма это не вызывало. Зато, в день праздника мы с нетерпением ждали появления Царственного Главного Начальника.

К десяти часам утра Корпус был выстроен в Сборном зале, в полуротных колоннах. Хор музыки — на правом фланге. Зал наполнялся гостями, бывшими воспитанниками, в парадных формах, при лентах и орденах. Были среди них и гражданские мундиры и фраки. Под звуки встречного марша выносилось знамя, салютуя шашками подходили ассистенты. Затем команда 1-й роте: «К ноге!» Ждали принимающего парад Великого Князя. Тянулись минуты… Ротные командиры лишний раз проверяли равнение и чистоту построения «в затылок». Директор стоял перед фронтом, лицом к Ростовцевскому залу, из которого ожидалось начальство. Рука на эфесе шашки, сложенный лист строевого рапорта за серебряным шарфом мундира. Наконец — громкая его команда: «Батальон смирно!… Первая рота, ш-а-ай на кра-ул». Раздается встречный марш, и знакомая высокая фигура с Андреевской лентой на Измайловском мундире появляется в дверях. Директор подходит, салютует. Великий Князь передает бумагу-рапорт своему адъютанту, и звучит его приветствие: «Здравствуйте, кадеты!» Гулкий ответ несется по залу. Великий Князь обходит фронт. Затем знамя выносится к аналою и начинается молебен, вслед за которым шествие «Бати» и дьякона вдоль фронта и окропление его святой водой, под пение «Спаси, Господи, люди Твоя».

«Горнисты, барабанщики, отбой!» Затем церемониальный марш с громкой благодарностью Великого Князя: «Спасибо, первая! Спасибо, вторая!» и т. д. Парад кончался обычным относом знамени. Я не помню, чтобы Великий Князь говорил какую-либо особую речь, кроме общего поздравления с годовщиной. Корпус настолько привык к интимности его постоянных посещений, что речи, в сущности, и не требовалось даже в торжественной обстановке нашего праздника.

Потом шли в столовую на завтрак. Для гостей были особые столы в среднем проходе между колоннами. Меню улучшенное, но без всякой роскоши. Пили мед «Дурдина». К десерту каждому давалась коробка конфет в форме корпусного погона. Тут обычно произносились здравицы, начиная с здравицы за Государя, Великого Князя, настоящих и бывших кадет корпуса и т. д. Тосты покрывались звуками туша, причем за завтраком играл уже штатный оркестр Павловского училища, кадеты же музыканты завтракали со всеми нами. Прекрасный оркестр играл также и различные музыкальные вещи во все время, что продолжалось «пиршество». Этим праздник кончался, и кадеты расходились по домам в отпуск. Отдельного вечера — бала не было. Известного рода вековая суровая скромность была традиционной особенностью нашего «старейшего Первого корпуса». В этом как бы сказывалась его «индивидуальность». Не так, мол, как у других… у нас свое… давнишнее… Зато, как увидят читатели далее (см. №№23 и 29 «Военной Были»), 175-летний юбилей корпуса был отпразднован с достойным блеском… Добавлю, что в один из годов, кажется — 1906-й, парад принимала Ольга Константиновна, королева Эллинов, Великий Князь обходил фронт на шаг позади Ее. Ярко вспоминаю ее платье «gris perle», монументальную шляпу со страусовыми перьями и лорнет на цепочке в левой руке.

………………………..

Распоряжением Главного Управления новый учебный год в корпусах начинался теперь 15 августа, подобно гражданским учебным заведениям. Обида для нас, кадет, была большая, но надо было смириться перед волей Великого Князя. С этого же года был установлен ротный праздник 1-й роты — 30 августа. Церковный парад в Сборном зале, после которого директор вызвал несколько кадет, в том числе и меня, и поздравил нас вице-унтер-офицерами. Старший 3-го отделения, Сергей Богданович, получил тогда же третью вице-фельдфебельскую нашивку. Он был у нас первый по наукам, вторым и третьим были Ершов и Комаров, я — четвертым. Сначала Комаров был назначен знаменщиком, но потом за какой-то проступок отставлен и честь быть знаменщиком перешла ко мне. Ершов не скрывал, что по окончании корпуса он идет «на сторону», в университет, а традиция корпуса требовала, чтобы вице-фельдфебель и знаменщик обязательно шли потом в военные училища. Помню, с какой гордостью пошел я в отпуск с тоненькой золотой нашивкой, обрамлявшей мои погоны.

В седьмом классе новыми предметами были аналитическая геометрия и законоведение. Первую преподавал все тот же Коробкин, а вторую подполковник Военно-Судебного Ведомства Дмитрий Михайлович Матиас; в прежние годы он был у нас учителем географии. Матиас излагал свой предмет очень интересно, в форме лекций. Перед Рождеством была репетиция по половине курса, а выпускной экзамен — весной. Космографию преподавал военный геодезист, капитан Харманский, и читал очень интересно. На «зеленом плацу» была у нас маленькая обсерватория, где мы рассматривали луну и кольца Сатурна. Там же была и метеорологическая «голубятня». Мы по неделям дежурили на ней для взятия наблюдений два раза в сутки. К общему курсу географии России наш преподаватель, капитан Канненберг, прибавлял специальный курс военной географии: точное описание границ, крепостей, стратегических железных дорог и разного рода военных заводов и арсеналов. Историю новейшего времени, то есть от французской революции до франко-прусской войны, читал Воронов. Хорошо, но не так увлекательно, как в прежних классах Новодворский. В общем, все науки мне давались легко и средний балл за полугодие был выше 11.

По совету моего друга Коли Ветвицкого я наметил себе в дальнейшем Михайловское артиллерийское училище. Помню, как Б. А. Петровский склонял меня на Павловское училище. Будешь, мол, там фельдфебелем и выйдешь в гвардию; но я все же остался верен артиллерии, пусть и армейской. Мечтал выйти в конную батарею. Наш фельдфебель Сережа Богданович стремился в Николаевское инженерное училище.

В нашем ротном зале в этом году был устроен угол-гостиная, как его называли. Был диван, овальный стол, на нем газеты, стояли мягкие кресла, библиотечный шкаф, за дверями, в углу, красовалась клетка с говорящим попугаем, вдоль окон — большие аквариум и террариум. Стоял рояль и шкафчик с нотами. Попугая немедленно научили выкрикивать слово «швабра». Это было прозвище ротного командира полковника H. М. Забелина за его прическу — «ежик», несколько напоминавшую этот предмет домашнего обихода. Помню комический момент: рота выстроена, Забелин учиняет очередной разнос, уж не помню за какой проступок: «А это… а безобразие… это… а не допустимо в старшей роте…» и прочее. Едва он замолк, как из угла раздался гортанный крик нашего попугая: «Швабра… швабра…» Мы кусали губы, чтобы не разразиться смехом. Все прошло благополучно.

Любили мы, кадеты строевой роты, наши ученья с винтовками на плацу, а также «военные прогулки» по четвергам после занятий, по городу, под звуки оркестра, с горнистами и барабанщиками во главе. Относительно строевых занятий скажу, что теперь они мне кажутся довольно архаическими, — исключительно сомкнутый строй, даже с построением «карэ» против атакующей кавалерии. Забелин добивался большой отчетливости в воспроизведении этих «Бородинских картин». Однако, сказать по правде, это не такой уж плохой прием воспитания в нас традиционности и культа седой военной старины.

Военные прогулки были порой утомительны, особенно весной, по талому снегу. Концы мы делали немалые. Например, через Николаевский мост, по Крюкову каналу, через Мариинскую площадь, Садовую, Марсово поле и далее, по набережной и Дворцовому мосту, обратно в корпус. При проходе мимо памятника Николаю 1 гремела команда Забелина: «Смирно… Равнение налево… Господа офицеры!…» Дворцовый гренадер на часах у памятника отдавал нам честь, держа «на караул». На Марсовом поле делали краткую остановку и, обычно, любовались происходившими там гвардейскими учениями. Помню лихие маневры конной артиллерии на широком галопе. Друзья меня поддразнивали: «Смотри, у Борщова слюнки текут, глядя на артиллерию…» Помню я и кадетскую хитрость — знаменитую «шпаргалку», чтобы не так трудно было нести винтовку на плече.

6 января 1907 года в Царскосельском дворце состоялся Высочайший выход и Крещенский парад с водосвятием. В числе прочих знамен частей Петербургского военного округа участвовали в этой церемонии и знамена военных училищ, Пажеского, Морского и кадетских корпусов. От нашей 1-й роты был составлен знаменный взвод из кадет 7-го класса. Знамя должен был нести вице-фельдфебель Богданович, а я был в должности взводного унтер-офицера. Командовал взводом наш Б. А. Петровский, а ассистентами при знамени были капитан В. Я. Андреев и штабс-капитан Перегородский. Наряженные кадеты должны были вернуться из отпуска вечером 5 января.

6-го рано утром в 4 часа нас разбудили, мы встали, вымылись, надели парадные мундиры и парадные же шагреневые высокие сапоги, новые портупеи с такими же подсумками. На ружьях — новые ремни. Все на нас блестело, и вид был очень элегантный. В пять часов утра, при свете фонарей, со знаменем в чехле, мы вышли через Церковный подъезд на набережную. Там сразу же почувствовался резкий холод, градусник на подъезде показывал 22 градуса ниже нуля. Мы были в наушниках и вязаных перчатках, но жиденькие наши шинели, без теплой подкладки, и, особенно, шикарные сапоги тонкой кожи пропускали холод «во-всю». Команда: «Взвод на-плечо! Шагом марш!» и мы пошли весьма резвым аллюром, скрипя сапогами по снегу, через Дворцовый мост и далее по кратчайшему маршруту на Царскосельский вокзал. Мерзли, конечно, и наши офицеры, в белых замшевых перчатках, легком пальто и лакированных сапогах. Ассистенты шли по бокам знаменщика с шашками наголо, в приеме «на плечо». Холод был такой, что чувствовался даже через перчатку от металлического затылка приклада. Когда, наконец, мы оказались в хорошо натопленном вагоне, то ружейные стволы и штыки сразу покрылись густым инеем, быстро превратившимся в воду. В шесть утра поезд тронулся, и через полчаса мы уже были в Царском Селе. Около семи утра, на самом рассвете, градусник показывал 27 градусов и ввиду этого выход на Иорданскую прорубь в дворцовом пруду был отменен и водосвятие должно было состояться в дворцовой церкви. Во дворце нас ожидал отдых до девяти часов и утреннее угощение. Вспоминаю ряд комнат первого этажа с мягкими креслами и коврами, где мы расположились, составив ружья в козлы. Вскоре появились камер-лакеи с подносами и на них чашки горячего кофе с молоком и целые горы сдобных булочек. Мы, конечно, навалились, как подобает доброму кадету в нашем возрасте, а лакеи приговаривали: «Кушайте на здоровье, сколько угодно».

Корпусные взводы прибывали один за другим, мы пришли, кажется, первыми. Через пять минут появились пажи в серых (строевых) шинелях и касках с опущенной на подбородок чешуей. Потом вереницей следовали другие корпуса и военные училища. Последними пришли Николаевцы с винтовками за спиной и штандартом, который нес старший портупей-юнкер князь Иоанн Константинович, наш бывший кадет. Знамена оставляли в особых стойках коридора. Помню, как мы, кадеты, слегка подсмеивались над парадной формой юнкеров-инженеров. Кроме винтовки и подсумка, у них были за спиной кожаные чехлы с шанцевым инструментом — кирками, лопатами, топорами и даже поперечною пилою. Это нам казалось весьма мало элегантным для парада во дворце. Мы подтрунивали над Сережей Богдановичем: «И ты, действительно, будешь на следующий год таким «гробокопателем?» На это он отвечал с улыбкой: «Дойдет дело до войны, вы, артиллеристы и пехота, будете нам благодарны за окопы, которые для вас же мы будем рыть…»

В девять часов нас повели и выстроили вдоль стены длинного зала, примыкавшего к дворцовой церкви. Против нас пришлись штандартные взводы кирасирских полков, в белых колетах и касках с орлами. Помню хорошо высокую, элегантную фигуру Великого Князя Михаила Александровича, тогда еще ротмистра, на фланге взвода от гатчинских синих кирасир. Начался Высочайший выход. Многочисленная свита, чины Двора, стук палочек церемониймейстеров, длинные трены и кокошник фрейлин и статс-дам, расшитые золотом мундиры. Государь Император под руку с Императрицей-Матерью Марией Федоровной обходили фронт взводов, державших винтовки, шашки, сабли и палаши «на-караул». Знамена и штандарты салютовали. Потом мы взяли «на молитву» и в церкви началась долгая служба при чудном пении хора Придворной Капеллы. По окончании — чин водоосвящения, стекла задрожали от залпов батареи, стоявшей в парке, обход духовенством фронта с окроплением знамен и штандартов святой водой. К полудню церемония окончилась. Нас отвели в другой зал, где был приготовлен холодный завтрак, белое и красное вино и десерт.

Около трех часов мы вернулись в корпус, сдали знамена в церковь, после чего разошлись по домам до утра 8 января.

……………………….

В середине апреля начались выпускные экзамены. Сперва письменные, а затем устные по всем предметам. Пасха была поздней, и я помню, как пасхальные каникулы разделили экзамены. Письменные до праздников и устные — после.

Свои экзамены я держал успешно, и общий средний балл был у меня 11,14. По списку стоял я, как и прежде, четвертым. После последнего экзамена была разборка вакансий по училищам. Сергей Богданович, окончивший первым, был занесен на мраморную доску в Сборном зале. Он, Кузьминский, Подозеров Владимир и Теплов вышли в Николаевское инженерное училище, Комаров, Ветвицкий, Немов, Халютин, Шафров и Борщов — в Михайловское артиллерийское, Михайлов, Хвостов, Рыбалтовский, Радкович и Бушман — в Константиновское, Палтов и еще три кадета в Николаевское кавалерийское, Георгий Альбиции в Пажеский корпус, Крамаренко — В Елисаветградское кавалерийское, затем добрых тридцать человек в Павловское, которое, по традиции, широко открывало двери нашему корпусу, среди них Алексеев и Подозеров Николай, мои друзья, Жорж Тернэ — в Александровское, в Москву, Ершов, Веселовский, Хрущев и Васильев — на сторону…

Так мы и разъехались кто куда, дабы, по большей части, и не встретиться в жизни… Где вы теперь, дорогие мои друзья детства и юности? Как сложилась ваша жизнь? Через какие «пропасти стремились вы к звездам»? и где нашли себе вечное упокоение? Может быть, иные из вас еще доживают подобно мне, в рассеянии свой век стариками… Царствие небесное покойникам, а еще живущим — сердечный привет и добрая товарищеская память… Семь лет мы прожили вместе в старых стенах былого Меньшиковского дворца, вместе росли, вместе учились и мужали… Каждому из нас эти стены дороги в памяти, а виденное там и пережитое в лучшие годы молодости да послужит нам отрадой и утешением на старость.

Славный Первый кадетский корпус — память о тебе не иссякнет вовек в истории былой Великой Родины нашей.

А. В. Борщов

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ