ВОЕННАЯ БЫЛЬ

АДИЛЬ — БЕЙ

С приходом в Турции к власти младотурецкой партии внутренняя политическая, между­партийная борьба или, вернее, приемы ее упро­стились до крайности: неугодные политичес­кие противники просто, открыто уничтожались без всякого повода и без малейших стеснений. Эта политическая «борьба» достигла своего апогея во время Балканской войны 1912-1913 гг.

Как известно, главнокомандующим турец­кой армией в начале этой войны был Назим-Паша, родом черкес и противник младотурок. В один прекрасный весенний день 1913 года в во­енное министерство в Стамбуле, где находился Назим-Паша, вошли офицеры, сторонники Мах­муд-Шевкет-Паши, в том числе и Энвер-Бей, и совершенно спокойно пристрелили Назим-Пашу, а главнокомандующим армией и военным министром был провозглашен Мах­муд-Шевкет-Паша, этот «турецкий Даву», как его иногда называли за непреклонную во­лю и холодную жестокость. Махмуд-Шевкет-Паша был не только главой младотурок, это он во главе своего 3-го армейского корпуса в кон­це 1908 года самовольно явился походным по­рядком из Салоник в Константинополь и про­извел переворот в столице в пользу комитета «Единение и Прогресс».

Конечно, противники младотурок и черкесы убийства Назим-Паши не простили и начали всячески мстить своим политическим врагам. Вскоре в Стамбуле начали возникать от време­ни до времени пожары в кварталах, где обита­ли преимущественно младотурецкие деятели. Дома этих последних поджигались, а когда оби­татели их выскакивали на улицу, то по ним из противоположных домов или из-за углов открывался огонь, и редко меткая черкасская пуля давала промах. Одним из немногих сча­стливцев, случайно избежавших такой пули, был и Талаат-Бей. Пожары эти, а пожары в старом Константинополе из-за скученности ветхих деревянных домов кончались обыкно­венно выгоранием целых кварталов в несколь­ко сот домов, приняли к лету 1913 года такой хронический характер и настолько они всегда начинались в один и тот же час, что на рус­ских кораблях, стоявших в Босфоре, офицеры

острили, что по этим пожарам можно было проверять часы.

Но вот настала очередь и Махмуд-Шевкет-Паши. Однажды, среди бела дня, автомо­билю, в котором находился Махмуд со своим адъютантом, на площади Сераскерата, кишев­шей толпой мирного народа, внезапно, прегра­дил путь другой автомобиль, и сидевшие в нем турецкие офицеры открыли по Махмуд-Шевкет-Паше огонь. Паша был убит несколь­кими пулями наповал. Положительной сторо­ной всех этих многочисленных переворотов и убийств было то, что ими занималась всего лишь небольшая группа политиканов, народ же турецкий в своей массе был совершенно чужд и равнодушен ко всем подобным событиям, не интересовался ими и совершенно не обращал на все эти перевороты ни малейшего внимания. Пусть, мол, себе Комитет перестреливается, лишь бы нас не трогал.

Конечно, настоящие убийцы Махмуда не пострадали, а пострадали совершенно неповин­ные лица. Младотуркам надо было продемон­стрировать судебный процесс, для чего они просто начали хватать первых попавшихся, не принадлежавших к партии «Единение и Про­гресс», а также и лиц черкесского происхож­дения. Из первых таких арестованных было сначала публично повешено на той же площа­ди Сераскерата около 20 человек. Самой от­вратительной стороной этой публичной казни совершенно неповинных людей было то, что предстоящая казнь широко всюду рекламиро­валась и к рассвету, моменту казни, на пло­щадь Сераскерата из всех кафе-шантанов и других увеселительных мест повалила большая толпа подкутивших завсегдатаев этих учреж­дений, часто в сопровождении дам полусвета. Поведение всей этой подгулявшей толпы зри­телей, явившихся исключительно в погоне за сильными ощущениями, являлось явным из­девательством над несчастными казнимыми. Но приговоренные шли на смерть мужествен­но — геройски. Их вешали по очереди, и каж­дый последующий приговоренный должен был, идя к своей виселице, проходить мимо виселиц, на которых уже висели его товарищи по несчастью. При этом каждый из приговоренных, проходя мимо руководившего казнью генерал-губернатора Перы Джемаль-Бея, в будущем, в 1914-15 годах, паши и командующего Сирий­ской турецкой армией, плевал Джемаль-Бею в лицо, после чего, повернувшись в сторону уже казненных, отвешивал им низкий поклон.

Поэтому станет вполне понятным, что по­сле первых же арестов все те лица, коим то­же мог угрожать арест, стремились скрыться куда-нибудь подальше. Лица же, не имевшие почему-либо возможности уехать из Констан­тинополя, в последний момент укрывались, садясь в бест под какой-либо иностранный флаг. Таким путем несколько человек яви­лось на военные суда стоявшей на Босфоре ино­странной эскадры, но еще больше укрывались в иностранных посольствах, миссиях и кон­сульствах. Само собой разумеется, что укрыв­шиеся лица иностранцами не выдавались, а вывозились из пределов Турции. Однако вы­воз и спасение таких, севших в бест лиц было делом очень трудным и, подчас, по причине удивительной осведомленности турецкой поли­ции, опасным для спасаемых. Несколько укры­вшихся таким образом лиц, затем отправлен­ных иностранными консульствами на частном коммерческом пароходе, были в Дарданеллах сняты с парохода турецкой полицией. Среди таких прятавшихся было несколько человек, укрывшихся и под русским флагом.

На крейсере «Кагул» сидел бывший полиц­мейстер Перы, а в русском генеральном кон­сульстве укрылся чиновник министерства зем­леделия Адиль-Бей. Этот Адиль-Бей, очень молодой мелкий чиновник, никогда никакой политикой не занимавшийся, подлежал аресту и, наверное, и экзекуции, видимо исключительно за свое черкесское происхождение. Генераль­ное консульство наше не могло, конечно, дер­жать продолжительное время такого полити­ческого беглеца у себя, а потому, до того как представится возможность перепроводить Адиль-Бея на один из русских кораблей, кон­сульству удалось перевести скрывавшегося из помещения консульства в русский госпиталь. Однако через сутки местопребывание беглеца было турецкой полицией открыто и вокруг госпиталя начали шнырять сыщики, а по но­чам, под видом громил, были сделаны попыт­ки проникнуть через окно и внутрь госпиталя. Адиль-Бея пришлось перевести в одну из внут­ренних, без окон, комнат госпиталя, в ожида­нии первой возможности переправить его на русский военный корабль.

С этой целью была предварительно произ­ведена разведка. Одному из лейтенантов ли­нейного корабля «Ростислав» было поручено командиром этого корабля произвести разведку кратчайших дорог и пути от нескольких бос­форских пристаней до русского госпиталя, рас­положенного в Шишли. Лейтенант в компа­нии еще другого офицера, конечно — оба в статском платье, съехал с этой целью под ве­чер на берег. Еще идя по Галате, лейтенант заметил, что за ними увязались два турецких солдата. Желая убедиться, что за ними дей­ствительно следят, офицеры сделали вид, будто они гуляют и предприняли длиннейшую прогулку вдоль Босфора, меняя дороги самым неожиданным и произвольным образом. Две тени во образе турецких солдат следовали не­отлучно за офицерами. Тогда, чтобы лучше рассмотреть и запомнить свои «тени», не вы­давая себя частым оглядыванием назад, офи­церы стали подходить к витринам магазинов и в отражении стекол витрин разглядели, что «тени» их были не солдатами, а двумя юнке­рами или одетыми в юнкерскую форму турец­кого военного пехотного училища. Промане­жив «юнкеров» бодрым шагом в течение почти целого часа и убедившись, что отделаться от них нельзя, лейтенант решил на этот день от­ложить дальнейшую часть задачи и не входить в русский госпиталь. Пройдя только мимо го­спиталя, офицеры вышли на Гранд рю де Пе­ра и, так как было уже около 20 часов, вошли пообедать в ресторан Токатлиана (в то время один из лучших ресторанов Константинополя, принадлежавший армянину — русскому под­данному). У входа в ресторан, «юнкера» ос­тавили свою слежку, оставшись на улице. Тем не менее, через несколько минут в ресторан с улицы вошел какой-то статский турок, подо­шел прямо к обедавшему также у Токатлиана генерал губернатору Перы Джемаль-Бею и, видимо, доложил ему что-то от имени «юнке­ров». Произведенная на следующий день раз­ведка тоже выяснила непрерывную слежку турецкой полиции за русскими офицерами. В силу всех этих причин для эвакуации Адиль-Бея из госпиталя на «Ростислав» пришлось прибегнуть к ряду «военных хитростей».

Сам Адиль-Бей вынужден был изменить свою наружность: сбрить бороду, подстричь усы и полностью переодеться в европейский костюм, сняв феску. Затем было решено, что Адиль-Бея выведут из госпиталя не из ворот, а, предварительно переправив его через ряд заборов соприкасавшихся между собою внут­ренних дворов соседних домов, выведут его на другую улицу, где будет ждать его заранее за­готовленный экипаж. В экипаже этом долж­на была сидеть нанятая для декорации моло­дая дама в очень большой шляпе, а на козлах восседать кавас нашего генерального консуль­ства. Кроме того, было условлено, что в мо­мент выхода Адиль-Бея на противоположную улицу к экипажу, из ворот госпиталя быстро выйдет и перебежит через улицу смотритель русского госпиталя. В заключение, предосто­рожности ради, прибытия экипажа должен был ждать у пристани не один катер, а целых три, каждый с офицером, и у заранее указанных трех различных пристаней. Таким образом, экипаж с пассажирами не был связан одной какой-нибудь определенной дорогой или при­станью, а в зависимости от обстановки мог вы­брать себе наиболее удобный и надежный путь и пристань. Вся эта выработанная програм­ма и была в точности приведена в исполнение.

В назначенный день, в вечерние сумерки, лейтенант К. с «Ростислава» и драгоман наше­го генерального консульства князь Г. вошли в русский госпиталь, переправили Адиль-Бея че­рез ряд внутренних заборов и вывели его на противоположную улицу к экипажу. Адиль-Бей был посажен в экипаж рядом с дамой в большой шляпе, а на переднем сиденье помес­тились лейтенант К. и князь Г. Экипаж тро­нулся. Как было условлено, одновременно с этим из ворот госпиталя быстро вышел на ули­цу смотритель госпиталя и немедленно был схвачен несколькими сыщиками, но, будучи опознан полицией, сразу же отпущен с извине­ниями. Экипаж же с Адиль-Беем в это время, не торопясь, ехал к одной из пристаней Босфо­ра и… (ирония судьбы) при проезде мимо ка­зарм и султанского дворца парные часовые, раз­личая на козлах экипажа лишь каваса в фор­ме и предполагая присутствие в экипаже лиц, принадлежавших к дипломатическому корпу­су, отдавали честь по-ефрейторски, громко вы­крикивая «Селям дур!». При отдаче этих во­инских почестей бедный Адиль-Бей всякий раз сильно вздрагивал и весь как-то уходил в плечи. Наконец экипаж благополучно достиг одной из пристаней и все, за исключением да­мы, сели в катер и отвалили на «Ростислав».

Когда, по прибытии на корабль, Адиль-Бей с князем Г. вошли в залитую электрическим светом кают-компанию, полную офицеров, со­бравшихся к обеду и поздравивших Адиль-Бея с избавлением от опасности, этот последний, прижав руки к груди, попросил князя Г. отве­тить, что он очень благодарит, но что сейчас он чувствует себя как бы в каком-то красивом под­лунном мире и настолько взволнован, что не может подобрать настоящих слов для выра­жения своей глубокой благодарности. Ему была отведена офицерская каюта, и он зажил себе спокойно на русском корабле. Несмотря на то, что Адиль-Бей не владел иностранными языками и знал всего лишь несколько фран­цузских слов, он быстро научился понимать все, что ему говорили по-русски офицеры и лучше всего понимал старшего минного офи­цера, особенно к нему привязавшись.

Тем не менее турецкая полиция очень ско­ро узнала, где сидит Адиль-Бей и через не­сколько дней вокруг «Ростислава» стали шны­рять каики с турецкими жандармами и сы­щиками. Адиль-Бею было даже запрещено высовывать голову в иллюминатор, дабы его не могли пристрелить из каика. Для прогулок же Адиль-Бей выходил на верхнюю палубу, но непременно в сопровождении офицеров, ча­ще всего со своим ментором — старшим мин­ным офицером, и только после наступления темноты.

Невзирая на то, что местопребывание Адиль-Бея было полицией открыто, через несколько дней на «Ростислав» для свидания с сыном прибыл его отец Ахмед-Паша, высокий, стат­ный отставной генерал. Хотя ему было далеко за 70, борода у него только начала седеть. При встрече с сыном в присутствии русских офи­церов, паша, по турецкому обычаю, держал себя сухо и деспотически, величественно про­тянув сыну лишь руку, к которой последний припал, низко склонившись. Но это была лишь официальная встреча, ибо в каюте Адиль-Бея, или, как он ее называл, в «камере», и отец и сын сидели дружно обнявшись на койке и оживленно болтали. Обедать Ахмед-Паша был приглашен в кают-компанию, где ему было предложено почетное место по правую руку от старшего офицера. На вопрос офицеров, — не боится ли он репрессий со стороны полиции за посещение сына, Ахмед-Паша дал характер­ный для турецких порядков ответ: «Нет, — сказал он, — теперь я не боюсь, так как треть­его дня вместо меня по ошибке арестовали дру­гого Ахмед-Пашу, и этим они удовлетворят­ся, не докапываясь, я это или не я».

За обедом Ахмед-Паша проявил еще одну особенность: не считаясь с велениями Кора­на, он пил и водку, и вино, и ликеры, лишь подставляя свою рюмку, когда она у него пу­стовала. Но, несмотря на изрядное количест­во выпитого, старый черкес съехал на берег как ни в чем не бывало. Адиль-Бей, видимо по примеру отца, тоже не придерживался стро­го Корана и научился пить русскую водку, при чем, выпивая рюмку водки, почему-то всегда произносил одну и ту же выученную им русскую фразу: «Пошел тали»… Почему эта команда, которую он слышал ежедневно при подъеме гребных судов, так ему понравилась — неиз­вестно, но когда через несколько недель Адиль-Бей, уже в Буюк-Дере, с «Ростислава» был до­ставлен на прямой пассажирский пароход Рус­ского Общества Пароходства и Торговли («РОПИТ») для следования в Россию, то на про­щание, в ответ на подаренный им кают-компа­нии кофейный сервиз, офицеры «Ростислава» подарили ему серебряный портсигар с золотой монограммой Адиль-Бея и надписью по-рус­ски и по-турецки: «Пошел тали!».

Адиль-Бей благополучно прибыл в Россию и зажил, в ожидании лучших для себя времен, в Одессе. Через некоторое время к нему в Одессу приехала из Константинополя и его молодая жена. Когда осенью 1913 года «Рос­тислав» посетил Одессу, офицеры этого кораб­ля разыскали Адиль-Бея и были у него в го­стях, в гостинице «Бристоль». Их визиту Адиль-Бей обрадовался, как приезду родных. Угощал своих гостей кофеем, шербетом и раз­ными другими восточными сладостями, кои в полуоткрытую дверь соседней комнаты ему

просовывала его жена, не имевшая по староту­рецким правилам права показываться в муж­ском обществе. Тем не менее один из бывших на этом приеме мичманов уверял, что ему все же удалось рассмотреть жену Адиль-Бея и, по словам мичмана, она была, конечно, «редкой красоты».

Адиль-Бей прожил в Одессе около года и, как говорили, вернулся в Турцию лишь осенью 1914 года, после объявления последней войны.

Н. В. Гутан

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(2 votes, average: 3.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Из флотских воспоминаний (№113). – Н. Р. Гутан
• Из флотских воспоминаний. – Н. Р. Гутан
• Из флотских воспоминаний (№112). – Н. Р. Гутан
• Из флотских воспоминаний (Продолжение, №111). – Н. Р. Гутан.
• Из флотских воспоминаний (№115). – Н. Р. Гутан
• Из флотских воспоминаний (№116). – Н. Р. Гутан
• Из воспоминаний гардемарина. – Н. Кулябко-Корецкий
• Штабс-капитан В. Д. Парфенов. – Анатолий Векслер
• Русские памятки за рубежом