АДИЛЬ — БЕЙ
С приходом в Турции к власти младотурецкой партии внутренняя политическая, междупартийная борьба или, вернее, приемы ее упростились до крайности: неугодные политические противники просто, открыто уничтожались без всякого повода и без малейших стеснений. Эта политическая «борьба» достигла своего апогея во время Балканской войны 1912-1913 гг.
Как известно, главнокомандующим турецкой армией в начале этой войны был Назим-Паша, родом черкес и противник младотурок. В один прекрасный весенний день 1913 года в военное министерство в Стамбуле, где находился Назим-Паша, вошли офицеры, сторонники Махмуд-Шевкет-Паши, в том числе и Энвер-Бей, и совершенно спокойно пристрелили Назим-Пашу, а главнокомандующим армией и военным министром был провозглашен Махмуд-Шевкет-Паша, этот «турецкий Даву», как его иногда называли за непреклонную волю и холодную жестокость. Махмуд-Шевкет-Паша был не только главой младотурок, это он во главе своего 3-го армейского корпуса в конце 1908 года самовольно явился походным порядком из Салоник в Константинополь и произвел переворот в столице в пользу комитета «Единение и Прогресс».
Конечно, противники младотурок и черкесы убийства Назим-Паши не простили и начали всячески мстить своим политическим врагам. Вскоре в Стамбуле начали возникать от времени до времени пожары в кварталах, где обитали преимущественно младотурецкие деятели. Дома этих последних поджигались, а когда обитатели их выскакивали на улицу, то по ним из противоположных домов или из-за углов открывался огонь, и редко меткая черкасская пуля давала промах. Одним из немногих счастливцев, случайно избежавших такой пули, был и Талаат-Бей. Пожары эти, а пожары в старом Константинополе из-за скученности ветхих деревянных домов кончались обыкновенно выгоранием целых кварталов в несколько сот домов, приняли к лету 1913 года такой хронический характер и настолько они всегда начинались в один и тот же час, что на русских кораблях, стоявших в Босфоре, офицеры
острили, что по этим пожарам можно было проверять часы.
Но вот настала очередь и Махмуд-Шевкет-Паши. Однажды, среди бела дня, автомобилю, в котором находился Махмуд со своим адъютантом, на площади Сераскерата, кишевшей толпой мирного народа, внезапно, преградил путь другой автомобиль, и сидевшие в нем турецкие офицеры открыли по Махмуд-Шевкет-Паше огонь. Паша был убит несколькими пулями наповал. Положительной стороной всех этих многочисленных переворотов и убийств было то, что ими занималась всего лишь небольшая группа политиканов, народ же турецкий в своей массе был совершенно чужд и равнодушен ко всем подобным событиям, не интересовался ими и совершенно не обращал на все эти перевороты ни малейшего внимания. Пусть, мол, себе Комитет перестреливается, лишь бы нас не трогал.
Конечно, настоящие убийцы Махмуда не пострадали, а пострадали совершенно неповинные лица. Младотуркам надо было продемонстрировать судебный процесс, для чего они просто начали хватать первых попавшихся, не принадлежавших к партии «Единение и Прогресс», а также и лиц черкесского происхождения. Из первых таких арестованных было сначала публично повешено на той же площади Сераскерата около 20 человек. Самой отвратительной стороной этой публичной казни совершенно неповинных людей было то, что предстоящая казнь широко всюду рекламировалась и к рассвету, моменту казни, на площадь Сераскерата из всех кафе-шантанов и других увеселительных мест повалила большая толпа подкутивших завсегдатаев этих учреждений, часто в сопровождении дам полусвета. Поведение всей этой подгулявшей толпы зрителей, явившихся исключительно в погоне за сильными ощущениями, являлось явным издевательством над несчастными казнимыми. Но приговоренные шли на смерть мужественно — геройски. Их вешали по очереди, и каждый последующий приговоренный должен был, идя к своей виселице, проходить мимо виселиц, на которых уже висели его товарищи по несчастью. При этом каждый из приговоренных, проходя мимо руководившего казнью генерал-губернатора Перы Джемаль-Бея, в будущем, в 1914-15 годах, паши и командующего Сирийской турецкой армией, плевал Джемаль-Бею в лицо, после чего, повернувшись в сторону уже казненных, отвешивал им низкий поклон.
Поэтому станет вполне понятным, что после первых же арестов все те лица, коим тоже мог угрожать арест, стремились скрыться куда-нибудь подальше. Лица же, не имевшие почему-либо возможности уехать из Константинополя, в последний момент укрывались, садясь в бест под какой-либо иностранный флаг. Таким путем несколько человек явилось на военные суда стоявшей на Босфоре иностранной эскадры, но еще больше укрывались в иностранных посольствах, миссиях и консульствах. Само собой разумеется, что укрывшиеся лица иностранцами не выдавались, а вывозились из пределов Турции. Однако вывоз и спасение таких, севших в бест лиц было делом очень трудным и, подчас, по причине удивительной осведомленности турецкой полиции, опасным для спасаемых. Несколько укрывшихся таким образом лиц, затем отправленных иностранными консульствами на частном коммерческом пароходе, были в Дарданеллах сняты с парохода турецкой полицией. Среди таких прятавшихся было несколько человек, укрывшихся и под русским флагом.
На крейсере «Кагул» сидел бывший полицмейстер Перы, а в русском генеральном консульстве укрылся чиновник министерства земледелия Адиль-Бей. Этот Адиль-Бей, очень молодой мелкий чиновник, никогда никакой политикой не занимавшийся, подлежал аресту и, наверное, и экзекуции, видимо исключительно за свое черкесское происхождение. Генеральное консульство наше не могло, конечно, держать продолжительное время такого политического беглеца у себя, а потому, до того как представится возможность перепроводить Адиль-Бея на один из русских кораблей, консульству удалось перевести скрывавшегося из помещения консульства в русский госпиталь. Однако через сутки местопребывание беглеца было турецкой полицией открыто и вокруг госпиталя начали шнырять сыщики, а по ночам, под видом громил, были сделаны попытки проникнуть через окно и внутрь госпиталя. Адиль-Бея пришлось перевести в одну из внутренних, без окон, комнат госпиталя, в ожидании первой возможности переправить его на русский военный корабль.
С этой целью была предварительно произведена разведка. Одному из лейтенантов линейного корабля «Ростислав» было поручено командиром этого корабля произвести разведку кратчайших дорог и пути от нескольких босфорских пристаней до русского госпиталя, расположенного в Шишли. Лейтенант в компании еще другого офицера, конечно — оба в статском платье, съехал с этой целью под вечер на берег. Еще идя по Галате, лейтенант заметил, что за ними увязались два турецких солдата. Желая убедиться, что за ними действительно следят, офицеры сделали вид, будто они гуляют и предприняли длиннейшую прогулку вдоль Босфора, меняя дороги самым неожиданным и произвольным образом. Две тени во образе турецких солдат следовали неотлучно за офицерами. Тогда, чтобы лучше рассмотреть и запомнить свои «тени», не выдавая себя частым оглядыванием назад, офицеры стали подходить к витринам магазинов и в отражении стекол витрин разглядели, что «тени» их были не солдатами, а двумя юнкерами или одетыми в юнкерскую форму турецкого военного пехотного училища. Проманежив «юнкеров» бодрым шагом в течение почти целого часа и убедившись, что отделаться от них нельзя, лейтенант решил на этот день отложить дальнейшую часть задачи и не входить в русский госпиталь. Пройдя только мимо госпиталя, офицеры вышли на Гранд рю де Пера и, так как было уже около 20 часов, вошли пообедать в ресторан Токатлиана (в то время один из лучших ресторанов Константинополя, принадлежавший армянину — русскому подданному). У входа в ресторан, «юнкера» оставили свою слежку, оставшись на улице. Тем не менее, через несколько минут в ресторан с улицы вошел какой-то статский турок, подошел прямо к обедавшему также у Токатлиана генерал губернатору Перы Джемаль-Бею и, видимо, доложил ему что-то от имени «юнкеров». Произведенная на следующий день разведка тоже выяснила непрерывную слежку турецкой полиции за русскими офицерами. В силу всех этих причин для эвакуации Адиль-Бея из госпиталя на «Ростислав» пришлось прибегнуть к ряду «военных хитростей».
Сам Адиль-Бей вынужден был изменить свою наружность: сбрить бороду, подстричь усы и полностью переодеться в европейский костюм, сняв феску. Затем было решено, что Адиль-Бея выведут из госпиталя не из ворот, а, предварительно переправив его через ряд заборов соприкасавшихся между собою внутренних дворов соседних домов, выведут его на другую улицу, где будет ждать его заранее заготовленный экипаж. В экипаже этом должна была сидеть нанятая для декорации молодая дама в очень большой шляпе, а на козлах восседать кавас нашего генерального консульства. Кроме того, было условлено, что в момент выхода Адиль-Бея на противоположную улицу к экипажу, из ворот госпиталя быстро выйдет и перебежит через улицу смотритель русского госпиталя. В заключение, предосторожности ради, прибытия экипажа должен был ждать у пристани не один катер, а целых три, каждый с офицером, и у заранее указанных трех различных пристаней. Таким образом, экипаж с пассажирами не был связан одной какой-нибудь определенной дорогой или пристанью, а в зависимости от обстановки мог выбрать себе наиболее удобный и надежный путь и пристань. Вся эта выработанная программа и была в точности приведена в исполнение.
В назначенный день, в вечерние сумерки, лейтенант К. с «Ростислава» и драгоман нашего генерального консульства князь Г. вошли в русский госпиталь, переправили Адиль-Бея через ряд внутренних заборов и вывели его на противоположную улицу к экипажу. Адиль-Бей был посажен в экипаж рядом с дамой в большой шляпе, а на переднем сиденье поместились лейтенант К. и князь Г. Экипаж тронулся. Как было условлено, одновременно с этим из ворот госпиталя быстро вышел на улицу смотритель госпиталя и немедленно был схвачен несколькими сыщиками, но, будучи опознан полицией, сразу же отпущен с извинениями. Экипаж же с Адиль-Беем в это время, не торопясь, ехал к одной из пристаней Босфора и… (ирония судьбы) при проезде мимо казарм и султанского дворца парные часовые, различая на козлах экипажа лишь каваса в форме и предполагая присутствие в экипаже лиц, принадлежавших к дипломатическому корпусу, отдавали честь по-ефрейторски, громко выкрикивая «Селям дур!». При отдаче этих воинских почестей бедный Адиль-Бей всякий раз сильно вздрагивал и весь как-то уходил в плечи. Наконец экипаж благополучно достиг одной из пристаней и все, за исключением дамы, сели в катер и отвалили на «Ростислав».
Когда, по прибытии на корабль, Адиль-Бей с князем Г. вошли в залитую электрическим светом кают-компанию, полную офицеров, собравшихся к обеду и поздравивших Адиль-Бея с избавлением от опасности, этот последний, прижав руки к груди, попросил князя Г. ответить, что он очень благодарит, но что сейчас он чувствует себя как бы в каком-то красивом подлунном мире и настолько взволнован, что не может подобрать настоящих слов для выражения своей глубокой благодарности. Ему была отведена офицерская каюта, и он зажил себе спокойно на русском корабле. Несмотря на то, что Адиль-Бей не владел иностранными языками и знал всего лишь несколько французских слов, он быстро научился понимать все, что ему говорили по-русски офицеры и лучше всего понимал старшего минного офицера, особенно к нему привязавшись.
Тем не менее турецкая полиция очень скоро узнала, где сидит Адиль-Бей и через несколько дней вокруг «Ростислава» стали шнырять каики с турецкими жандармами и сыщиками. Адиль-Бею было даже запрещено высовывать голову в иллюминатор, дабы его не могли пристрелить из каика. Для прогулок же Адиль-Бей выходил на верхнюю палубу, но непременно в сопровождении офицеров, чаще всего со своим ментором — старшим минным офицером, и только после наступления темноты.
Невзирая на то, что местопребывание Адиль-Бея было полицией открыто, через несколько дней на «Ростислав» для свидания с сыном прибыл его отец Ахмед-Паша, высокий, статный отставной генерал. Хотя ему было далеко за 70, борода у него только начала седеть. При встрече с сыном в присутствии русских офицеров, паша, по турецкому обычаю, держал себя сухо и деспотически, величественно протянув сыну лишь руку, к которой последний припал, низко склонившись. Но это была лишь официальная встреча, ибо в каюте Адиль-Бея, или, как он ее называл, в «камере», и отец и сын сидели дружно обнявшись на койке и оживленно болтали. Обедать Ахмед-Паша был приглашен в кают-компанию, где ему было предложено почетное место по правую руку от старшего офицера. На вопрос офицеров, — не боится ли он репрессий со стороны полиции за посещение сына, Ахмед-Паша дал характерный для турецких порядков ответ: «Нет, — сказал он, — теперь я не боюсь, так как третьего дня вместо меня по ошибке арестовали другого Ахмед-Пашу, и этим они удовлетворятся, не докапываясь, я это или не я».
За обедом Ахмед-Паша проявил еще одну особенность: не считаясь с велениями Корана, он пил и водку, и вино, и ликеры, лишь подставляя свою рюмку, когда она у него пустовала. Но, несмотря на изрядное количество выпитого, старый черкес съехал на берег как ни в чем не бывало. Адиль-Бей, видимо по примеру отца, тоже не придерживался строго Корана и научился пить русскую водку, при чем, выпивая рюмку водки, почему-то всегда произносил одну и ту же выученную им русскую фразу: «Пошел тали»… Почему эта команда, которую он слышал ежедневно при подъеме гребных судов, так ему понравилась — неизвестно, но когда через несколько недель Адиль-Бей, уже в Буюк-Дере, с «Ростислава» был доставлен на прямой пассажирский пароход Русского Общества Пароходства и Торговли («РОПИТ») для следования в Россию, то на прощание, в ответ на подаренный им кают-компании кофейный сервиз, офицеры «Ростислава» подарили ему серебряный портсигар с золотой монограммой Адиль-Бея и надписью по-русски и по-турецки: «Пошел тали!».
Адиль-Бей благополучно прибыл в Россию и зажил, в ожидании лучших для себя времен, в Одессе. Через некоторое время к нему в Одессу приехала из Константинополя и его молодая жена. Когда осенью 1913 года «Ростислав» посетил Одессу, офицеры этого корабля разыскали Адиль-Бея и были у него в гостях, в гостинице «Бристоль». Их визиту Адиль-Бей обрадовался, как приезду родных. Угощал своих гостей кофеем, шербетом и разными другими восточными сладостями, кои в полуоткрытую дверь соседней комнаты ему
просовывала его жена, не имевшая по старотурецким правилам права показываться в мужском обществе. Тем не менее один из бывших на этом приеме мичманов уверял, что ему все же удалось рассмотреть жену Адиль-Бея и, по словам мичмана, она была, конечно, «редкой красоты».
Адиль-Бей прожил в Одессе около года и, как говорили, вернулся в Турцию лишь осенью 1914 года, после объявления последней войны.
Н. В. Гутан
Dostavka.auto-bez-dopov.ru Калькулятор авто из кореи: растаможка авто dostavka.auto-bez-dopov.ru. dostavka.auto-bez-dopov.ru |
Похожие статьи:
- Из флотских воспоминаний (№113). – Н. Р. Гутан
- Из флотских воспоминаний. – Н. Р. Гутан
- Из флотских воспоминаний (№112). – Н. Р. Гутан
- Из флотских воспоминаний (Продолжение, №111). – Н. Р. Гутан.
- Из флотских воспоминаний (№115). – Н. Р. Гутан
- Из флотских воспоминаний (№116). – Н. Р. Гутан
- Из воспоминаний гардемарина. – Н. Кулябко-Корецкий
- Штабс-капитан В. Д. Парфенов. – Анатолий Векслер
- Русские памятки за рубежом