Наконец, после долгих хождений вдоль фронта дошла и наша очередь занять в нем боевое место, но только, к сожалению, не для успешного развития произведенного уже прорыва, а самим прорывать фронт в укрепленном болотистом районе реки Стохода.
26 июня 1916 г. Ставка отдала директиву, в которой предписывала Юго-Западному фронту овладеть г. Ковелем и зайти в тыл Пинской группе неприятеля. Для развития операции на Ковель и дальше на Брест этому Юго-Западному фронту генерала Брусилова и был передан резерв Ставки, Гвардейский отряд генерала Безобразова в составе: 1-го Гвард. корпуса (1-я и 2-я гв. пех. дивизии), 2-го Гв. корпуса (3-я гв. пех. и гв. стрелковая дивизии) и Гвард. конного корпуса. 6 июля была произведена перегруппировка правофланговых армий Юго-Западного фронта и наш Гвардейский отряд был вдвинут между самой правофланговой 3-й армией генерала Леша и следующей за нею к югу 8-й армией генерала Каледина. 3-я армия должна была атаковать Ковель с севера и востока, а гвардия, которой придали еще на ее правом фланге два корпуса, 30-й и 1-й армейский, должна была форсировать р. Стоход и атаковать Ковель с юга. Общее наступление было назначено на 15 июля. Керсновский пишет: «В 3-й армии был ряд успешных дел, но противник перешел в контратаки и наступление в обход Ковеля захлебнулось. Группа генерала Безобразова имела большие тактические успехи. 1-й Гвард. корпус Великого Князя Павла Александровича (это мы, 1-я и 2-я гв. пех. дивизии) захлебнулся у Райместо и Немера, понеся жестокие потери, форсировать Стоход не мог, зато рядом, южнее, 2-й Гв. корпус генерала Рауха разметал 10-й германский корпус и австрийцев».
Нарисовав общую картину начала этих Ковельских боев, в которых мы принимали участие, я хочу теперь припомнить, как переживали мы этот день 15 июля 1916 г., на своем небольшом участке 1-й гвардейской пехотной дивизии, который она заняла, кажется, 6 июля, сменив там части не знаю только какой армейской пехотной дивизии. Помню, что, когда штаб дивизии вошел в свое новое помещение, одиноко стоявший небольшой домик, так называемый г. д. Тихотин, верстах в 4 от боевой линии фронта, то там мы встретили начальника штаба этой сменяющейся дивизии, Георгиевского кавалера, Генерального штаба полковника Сидорина, известного в будущем по офицерскому съезду в Могилеве летом 1917 года и командовавшего в гражданскую войну Донской армией при генерале Богаевском. Были о нем еще воспоминания, но я их касаться не буду, не имея достоверных сведений. Под его руководством и была произведена ночная смена частей его дивизии. На правую половину переданного нам участка был назначен лб.-гв. Егерский полк, а на левую лб.-гв. Преображенский. В резерве были оставлены лб.-гв. Семеновский и лб.-гв. Измайловский полки. Как полученные позиции, так и пути сообщения к ним были примитивны или совсем не оборудованы нашими предшественниками. За ту неделю, которая оставалась до 15 июля, Преображенцы и Егеря произвели колоссальные земляные работы, в чем я убедился сам, когда в ночь с 15 на 16 июля шел по хорошим ходам сообщения в землянку-блиндаж, в штаб лб.-гв. Преображенского полка. Позиции противника были на нашей стороне Стохода и в достаточном удалении от берега. Деревня Райместо — перед правым флангом Егерей, тут Стоход делает большую излучину, то есть если перед фронтом Преображенцев он течет с юга на север, то перед правым флангом Егерей он поворачивает и течет некоторое время с запада на восток, и таким образом позиция нашей дивизии и ее тыл простреливались и с запада и с севера. Были случаи, правда редко, что тяжелые немецкие снаряды долетали до расположения наших обозов, перелетая через голову нашего г. дв. Тихотин, но за все время моего там пребывания у нас все было благополучно, днем чаще сидели в блиндаже у телефонов, а ночью спали в домике. Наши саперы построили тут же около домика несколько прекрасных блиндажей с солидным перекрытием, которое не могло бы предохранить лишь в случае прямого попадания. Мы знали, что скоро будет приказ о наступлении, и как раз в это время я получил телеграмму от генерала Богаевского, начальника штаба Походного Атамана при Его Императорском Величестве, о том, что Походный Атаман Великий Князь Борис Владимирович предлагает мне должность старшего адъютанта Генерального штаба у него в штабе и, чтобы при моем согласии и разрешении моего начальства я немедленно выезжал бы в Ставку, в Могилев. Я в панике бегу с телеграммой к полковнику Грекову и говорю о невозможности ехать в данный момент, когда у нас назревает боевая операция, а он смеется и говорит: «Я бы поехал; ну идите, посоветуйтесь с начальником дивизии». Милейший генерал Нотбек поздравил меня с лестным предложением Великого Князя, выразил сожаление, что я покидаю их, и мы решили, что я, поблагодарив Великого Князя, буду просить разрешения выехать только после окончания боев в дивизии. Через два дня я это разрешение получил.
Наконец приказ генерала Безобразова об общем нашем наступлении с утра 15 июля был получен, он оканчивался словами: «Да поможет нам святой Владимир!» Целый день стоял гул от артиллерийской стрельбы, и только уже поздно вечером выяснился, и то не совсем, результат боя. Егерям удалось отбросить противника за Стоход, а Преображенцы из-за сильного огня не могли продвинуться и залегли у проволочных заграждений. Было уже поздно, когда начальник дивизии позвал к себе генерала Круглевского, меня и маленького нашего Егеря, подпоручика князя Оболенского, и приказал нам сейчас же отправиться к Преображенцам и выяснить обстановку. Поручение это, конечно, было для нас не из приятных. Прошли мы версты полторы по ровному полю, а потом по ходам сообщений, сначала мелким, а чем ближе к линии боя тем более глубоким. Это был целый лабиринт траншей, идущих в разные направления, мы шли с проводником Преображенцем и наконец уже поздно ночью влезли, нагнувшись, в маленькую землянку-блиндажик, где при слабом свете свечки увидали в левом дальнем углу лежавшего на соломе командира лб.-гв. Преображенского полка генерала Дрентельна, а в правом углу адъютанта, поручика Малевского-Малевича. Поздоровавшись, генерал Круглевский подсел к командиру полка, а мы с Оболенским к адъютанту. Никогда не забуду, как Малевский-Малевич с грустью у меня спросил: «Что, Эраст Эрастович, пришли с генералом Круглевским посмотреть, умеем ли мы умирать?». Что я мог ему ответить? «Нет, — говорю я ему тоже с грустью, — мы знаем, что вы умеете умирать, так вот мы пришли для того, что если будет надо, то умереть вместе с вами». Неловкость нашего посещения стушевалась, и разговор перешел на события дня, как вдруг в блиндаж, тоже согнувшись, влезает капитан Кутепов. «Вот, — говорит генерал Дрентельн, — командир батальона нам и расскажет, что там произошло». Капитан Кутепов детально начал докладывать по порядку весь боевой день, а генерал Круглевский, прислушиваясь к силе ружейного огня, заметил, что он очень уменьшился, временами даже до одиночных выстрелов, и говорит: «Пошлите разведку, немцы ушли за Стоход, это стреляют только застрельщики, чтобы прикрыть отступление». Вскоре стало светать и, действительно, по всей Преображенской линии боя мы услышали громовое «ура». Немцы ушли за Стоход. Когда окончательно выяснилось, что Преображенцы дошли до Стохода, отбросив немцев на западный его берег, я прошел в блиндажик службы связи, вызвал к телефону полковника Грекова, доложил ему о происшедшем и остался ждать дальнейших распоряжений начальника дивизии. Он разрешил нам возвращаться домой. Было прекрасное утро 16 июля, солнце начало уже припекать, когда мы втроем возврашались домой, распрощавшись с Преображенцами и пожелав им дальнейших успехов. Когда мы прошли по ходам сообщения и вышли на степной простор, вдруг не так далеко вправо разорвался тяжелый снаряд, ноги почему-то сами потянули влево, а когда через некоторое время второй снаряд разорвался сзади, то они непроизвольно, сами по себе, значительно увеличили шаг. Жарко, мы уже припотели, вижу, что генерал Круглевский, немножко грузный, тяжело дышит, а впереди, чуть влево от нашего пути стоит большое одинокое, тенистое дерево. Обращаюсь с предложением немножко передохнуть под этим деревом, но генерал Круглевский не успел еще ответить, как около этого дерева бухнул новый снаряд и отбил у нас всякую охоту на передышку, мы прибавили ходу и, когда влетели наконец в свой штабной блиндаж, легко вздохнули и я истово перекрестился.
Когда в конце августа у нас на некоторое время установилось боевое затишье, я воспользовался этим, с большою грустью распрощался со штабом дивизии, к которому привязался уже всей душой, и отправился в Могилев. Генерал Нотбек по случаю моего отъезда отдал приказ, глубоко меня тронувший, благодарил за службу и желал дальнейших успехов, а мой послужной список напоминает мне, что он, конечно, не забыл и меня в смысле боевой награды, — ордена св. Анны 2-й ст. с мечами за бой 15 июля 1916 г. под Ковелем. (Приказ 8 армии от 21 сентября 1916 г. № 1916). О генерале Нотбеке я сохранил самую светлую память; по сведениям генерала Акинтиевского он, отступая с адмиралом Колчаком, скончался в г. Верхнеудинске в 1921 году, но при каких обстоятельствах, не знаю. Царство ему небесное!
25 августа 1916 г. я прибыл в Могилев и вступил в должность старшего адъютанта Генерального штаба в штабе Походного Атамана Великого Князя Бориса Владимировича. Здесь уже все было почти по мирному времени, от чего я отвык за долгие месяцы войны. Поселился я в прекрасной комнате напротив нашего штаба. Столовались все отделения Ставки в большой общей столовой, где каждое учреждение имело свой стол. Мы сидели в конце зала на возвышенной авансцене, вероятно потому, что наш штаб был сформирован уже в позднейшее время, зато мы с некоторой высоты могли наблюдать всю столовую. Все, стоя, ожидали прихода генерала Алексеева. Понемногу я начал входить в круг своих новых обязанностей, которые были в общем не сложны. Боевых действий не было, стрельбы никакой не слышно, кругом все тихо, никто меня ночью не беспокоит, и трубка полевого телефона не лежала больше у моей подушки, в моей комнате даже не было вообще телефона. Строевая работа состояла главным образом в инспекторских смотрах казачьих строевых частей Походным Атаманом. Кроме обычной канцелярщины, я вел учет партизанским отрядам, которые были в ведении Походного Атамана. Помню приезжавшего к нам как-то в Могилев начальника партизанского отряда подъесаула Шкуро. Не знаю, полезна ли была эта организация партизанских отрядов при кавалерийских дивизиях, когда они составлялись из самых отважных и лихих офицеров и разведчиков в ущерб остальной строевой части, но с другой стороны надо сказать, что у этих партизанских отрядов было не мало самостоятельных славных дел. Много было дела у хозяйственной части штаба, в хлопотах по оказанию в нужных случаях возможной материальной помощи казакам, как, например, потеря коня на войне, а он-то был собственный, или своего снаряжения, воспомоществования семьям погибших и т. д. Хлопотал Великий Князь по указанию и разъяснению генерала для поручений, атаманца Дмитрия Петровича Сазонова, который хорошо знал казачью жизнь и нужды казаков. Генерал Сазонов устроил в штаб, себе в помощь, опытного и долголетнего делопроизводителя Атаманского полка, по фамилии, кажется, Головкова. Он часто любил нам рассказывать про давно уже прошедшие времена и любопытные события, «Вот, — говорит, был случай, приезжает невзначай в Атаманский полк командир Гвардейского корпуса Великий Князь Владимир Александрович. Ну осмотрел, что надо, и идет в казарму, а там по его приказанию казаки уже стоят, каждый в головах своей кровати, при шашке и с винтовкой за плечами. В ногах на каждой кровати выложено обмундирование, поверх которого лежит его записная книжка. Великий Князь остановился около одной кровати, потрогал обмундирование, взял записную книжку и вслух читает: «Казак такой то, станицы-. № винтовки 13258», а в это время голос у изголовия кровати: Никак нет, шашнадцать тыщ семсот семой!». Великий Князь опять посмотрел в книжку и говорит: «Нет, 13258-й», а казак снова: «Никак нет, шашнадцать тыщ семсот семой!». Командир сотни подбегает к казаку сзади и читает № на затворе винтовки и докладывает: «Так точно, Ваше Императорское Высочество, № винтовки 16707-й». Великий Князь тогда говорит: «Ну значит тут не так. Казак стоит смирно, ест начальство глазами и спокойно, не моргнув, отвечает: «Там може и не так!». Великий Князь рассмеялся и пошел дальше, поняв, что казак твердо знает № своей винтовки и не мог «стерпеть», что его в этом разубеждают. Потом-то ему, конечно, от вахмистра попало, чтобы не спорил с Великим Князем.
По прибытии в Могилев я только один раз сопровождал Атамана недалеко на какой-то инспекторский смотр, зато в скором времени мы отправились в большую и дальнюю поездку, месяца на полтора. Мы выехали из Могилева, вероятно, в средине сентября своим небольшим великокняжеским поездом с большим комфортом и удобствами. Насколько помню, Великого Князя сопровождали генералы Богаевский и Сазонов, полковник П. М. Греков, бывший лб.-казак А. Е. Власов и я, а также флигель-адъютант корнет граф Замойский, уже пожилой человек, седой и красивый. Помнятся мне такие слухи, что после войны Польша будет самостоятельна и на королевский ее трон возможным кандидатом может быть наш Великий Князь Борис Владимирович. Состав поезда был небольшой, вагон 1-го класса для Великого Князя, вагон 2-го класса, в котором каждый из нас имел отдельное 4-местное купэ, небольшой вагон-ресторан, примерно на 20 мест, вагон 3-го класса для денщиков, товарный вагон для лошади Великого Князя и платформа для его автомобиля. Начальником поезда был специальный железнодорожный чиновник.
Первый наш визит был в Новочеркасск, столицу Всевеликого войска Донского, Войсковым Атаманом которого в это время был генерал Михаил Николаевич граф Граббе. Походный Атаман привез донцам привет от Государя Императора и был встречен с большой помпой, парадом и раутом в Атаманском дворце, где мы слушали концерт прекрасного войскового хора. Генерал Граббе хорошо ко мне относился, вместе немного воевали, брали когда-то ночью г. Лович. После того как все разъехались, он задержал меня немного поговорить на текущие темы, узнать впечатление от приема, оказанного Великому Князю, говорил о том. что он распродал все свое имущество, а он, кажется, имел большие владения где-то на Урале, чтобы быть свободным и посвятить себя исключительно Дону. Я лично всегда его ценил и уважал за его безграничную честность и прямоту.
Утром мы выехали в окружную станицу Каменскую, куда и прибыли к обеду. Я, собственно, не знаю, по каким соображениям она вошла в расписание нашей поездки, но был этому очень рад, потому, что там был у нас свой дом, в котором проживал мой отец, генерал-майор в отставке. Он был на платформе, когда подошел наш поезд. Я представил своего отца, Великому Князю, и он пригласил его на обед в нашем вагоне-ресторане, а я успел улучить минутку, чтобы съездить к себе домой и заблаговременно вернуться обратно. Из Каменской поезд направился через Ростов-Дон в столицу Кубанского войска Екатеринодар, где тоже была торжественная встреча и обед в огромном зале под звуки такого же прекрасного войскового хора. В Екатеринодаре произошел маленький инцидент на почве хорошего патриотического юношеского чувства: две юные институтки пришли на вокзал, где стоял наш поезд и хотели видеть и приветствовать Великого Князя. Он их принял в вагоне-ресторане, ласково беседовал, угостил конфетами и бокалом шампанского, благодарил за выраженные патриотические чувства. Узнав потом, что бедным институткам грозит от начальницы большой нагоняй за их поступок, очень ее просил их не наказывать. Дальнейший маршрут — столица Терского казачьего войска г. Владикавказ, но предварительно перед этим был устроен трехдневный перерыв для посещения Кисловодска, Пятигорска и Ессентуков. Там нашим казакам понравилась минеральная вода «Нарзан», они набрали его в пустые бутылки, закрыв обыкновенными пробками, и впоследствии были очень разочарованы, когда, открыв бутылку, увидели, что газ ушел, а осталась вода.
После радушного приема и в терской столице наш поезд пошел через Баку, в Тифлис пустым, а мы направились в Тифлис автомобилями по Военно-Грузинской дороге, красота которой превзошла все мои ожидания. Подъезжая к Тифлису, мы, скромная казачья свита Походного Атамана, немного волновались, как примет нас Великий Князь Николай Николаевич, мы слышали, что он не жалует князей Владимировичей. Я лично никогда не был его поклонником и думал про себя, кого он, сухой и злой, вообще жалует, а тем более любит. Помню, как в Красном Селе все его боялись, а в том числе и я, когда однажды мне, хорунжему, пришлось вести нашу Цареву батарею через Красное Село и мимо дворца Великого Князя Николая Николаевича к себе домой, в Кирпуны. Говорили, что за фуражку, упавшую, во время конного учения в его присутствии, офицеру грозило 30 суток гауптвахты, так и я, сопровождая батарею, с тревогой смотрел на окна дворца, не увидит ли он и у меня каких-нибудь недочетов. На этот раз в Тифлисе все обошлось благополучно, может быть он подобрел после неудач своего главнокомандования на западном фронте и перевода на кавказский. Все мы с Походным Атаманом удостоились приглашения на обед в присутствии и Великой Княгини. В Тифлисе мы пробыли около 2 дней. Побывали с Великим Князем в каком-то типичном грузинском ресторане «Над Курой», попробовали шашлык с кахетинским вином, которое мне не понравилось, правда, должен сознаться, что ничего в винах я не понимаю.
Из Тифлиса наш поезд направился дальше на юг через Каре, где была остановка и смотр, не помню какой именно казачьей дивизии, а вечером, как полагается на гостеприимном Кавказе, где «каждый гость дается Богом», был пир горой, с песнями, лезгинкой, гопаком и с многочисленными тостами и речами. Конечным пунктом нашего поезда, где оканчивалась и ширококолейная наша железная дорога, был Сарыкамыш, небольшой, невзрачный и разрушенный, но приобревший если не мировую, то во всяком случае «российскую» славу, а для турок печальные воспоминания. Тут, в самом начале войны с Турцией, в период в 8 по 22 декабря 1914 г. полководец Божией милостью Генерального штаба генерал Юденич со своими сборными командами, в которые даже вошли и 100 прибывших из Тифлисского военного училища только что произведенных подпоручиков, под командою случайно проезжавшего полк. Букретова (впоследствии Кубанский Атаман), сначала удержал в своих руках Сарыкамыш, а потом с помощью постепенно подходивших подкреплений не только разбил, но и уничтожил главные неприятельские силы в составе 9-го и 10-го турецких корпусов, открыв себе путь к крепости Эрзерум.
Дальнейший путь из Сарыкамыша на запад, уже по турецкой территории, мы продолжали автомобилями, хотя наши саперы уже прокладывали узкоколейную железную дорогу. Первая наша ночевка была в Эрзеруме, который произвел на меня мрачное впечатление, как будто все без исключения там было создано из угрюмого темно-серого камня. Правда, мы приехали туда уже в сумерках и выехали рано утром. Я очень сожалел, что мы не остались там хотя бы на один день, чтобы объехать и рассмотреть эти турецкую твердыню. Дорога дальше, на Мамахатун, шла уже по равнине вдоль реки Карасу, которая с рекой Мурад и составляет начало райской реки Евфрат. Проезжая вдоль реки Карасу, я тогда считал, что это Евфрат, и там на меня произвело большое впечатление следующее обстоятельство: на сухом месте в поле стоит одиноко длинный старинный каменный мост со многими арками, вероятно еще времен Александра Македонского, а реки и нет, она давно уже выбрала и пробила себе новое русло, а мост грустно стоит веками на память о прошлых временах. Где-то тут, вскоре после Эрзерума нам указывали направление, где 4 февраля 1915 г. Сибирская казачья бригада конной атакой захватила остатки 34-й турецкой дивизии, отступавшей из Эрзерума, вместе со штабом дивизии и 20 орудиями. Эта лихая бригада еще раньше, 23 декабря 1914 г. и тоже в конном строю, атаковала остатки 10-го турецкого корпуса, бежавшие в горы к Ардагану после разгрома у Сарыкамыша. Казаки захватили 2 пушки и знамя.
В Мамахатуне, когда мы к нему подъезжали, то издалека уже видели слева стоящие рядом две не особенно высокие горы, напоминающие женскую грудь, что, кажется, и означает по-турецки название этого места. Когда мы вошли в первую комнату небольшого домика, который предназначался для нашего ночлега, то выскочили оттуда немедленно: такого количества мух, как было там, я в жизни не видал, казалось их там специально разводили.
Наконец третий автомобильный пробег, и мы в г. Эрзинджане. Это сравнительно большой турецкий населенный пункт, много каменных зданий, базары, лавки, кофейни, много снующего народа. Остановились в богатом турецком доме, где всюду чудные ковры, низкие диваны, на которых лежат и гуляют по комнатам замечательно красивые, рыжие, пушистые кошки. Они чувствуют себя здесь полными хозяевами и заменяют, по-видимому, настоящих хозяев, которых мы за два дня пребывания так и не увидали. Кошки тоже на нас не обращали никакого внимания и, когда мы их гладили, то принимали это за должное. Мой Бирюлин, усмехаясь, говорит, что хорошо бы такую кошечку отвезти в Павловск, в подарок барыне, но я не придал этому разговору никакого значения. Великий Князь, кажется, только вдвоем с генералом Богаевским выезжал на линию фронта, которую занимали части 1-го Кавказского корпуса генерала Калитина, ввиду тяжелого сообщения с позицией, а мы оставались дома, гуляли по городу, по базарам, и тут я впервые попробовал в кофейне крепкий турецкий кофе, сладкий и наполовину чашки с гущей.
Из Эрзинджана продолжали путь тоже автомобилями на север, тремя переходами, в Трапезунд, по узкой, слабо просеченной каменистой дороге, на которой едва можно было разминуться со встречными повозками. Пересекали горы Понтийского Тавра. На человека непривычного эта опасная дорога производила очень сильное впечатление своею дикостью. С одной стороны — скала, а с другой — просто бездонная пропасть, и хорошо, если откос зарос хотя бы мелким кустарником, тогда как-то не так страшно, но он не задержит, не спасет и при ошибочном повороте руля все равно костей не соберешь. Там, где-то далеко внизу виднеется ленточка будто маленькой речки, а на самом деле это грозное ущелье, по которому стремится большая быстрая река. После такой дороги Военно-Грузинская дорога Владикавказ-Тифлис, которой мы восхищались, казалась теперь безопасной культурной игрушкой, созданной для приятных прогулок-пикников. Ехавший в первом автомобиле с Великим Князем граф Замойский всю дорогу лежал ничком в автомобиле, не мог переносить ни высоты, ни страшной боковой крутизны ската. И наряду с этим приходилось удивляться быстрой приспособляемости ко всяким обстоятельствам и равнодушию простого русского человека. За этот 3-дневный переезд мы сталкивались со встречными нашими воинскими обозами, с повозками, запряженными почему-то тройкой лошадей, уже привыкших, очевидно, к таким горным дорогам. Иной раз идут они не к скале ближе, а по самому краю карниза, и возница, да притом и не один, пустив свободно возжи, спокойно дремлет на передке. «Из какой губернии, братцы?», спросили мы как-то и в ответ неожиданно получили: «Из Тверской, Ваше Высокоблагородие». Когда мы только что выехали из Эрзинджана, дорога круто поднималась в гору, автомобили шли тихо и на последнем, в котором ехал и мой Бирюлин, произошло невероятное происшествие, о котором я узнал уже позже. Он все-таки исполнил свое намерение и увез намеченную им молодую, хорошенькую кошечку, которую за 2-дневное пребывание старался прикормить и приручить. Вынул из картонки мою фуражку, усадил туда кошку, проделал небольшое отверстие для воздуха, хорошо все как будто увязал и с таким багажом выехал. Не проехали и 2 верст, как вдруг, к всеобщему удивлению и хохоту, картонка неожиданно и быстро выскочила на малом ходу из автомобиля, и кошка, таща ее за собой, понеслась вниз под гору, к Эрзинджану. Я надеялся, что она по пути разобьет картонную коробку и не притащит ее домой, осрамив моего Бирюлина, а вместе с ним и меня.
На последней нашей ночевке, в Гюмюшхане, нас поджидал и встретил командир 2-го Туркестанского корпуса генерал Пржевальский, спустившийся с своих горных позиций приветствовать Великого Князя, которому к ним добраться было тяжело. Насколько припоминаю, он был небольшого роста, худой, в старенькой, потрепанной в горах черкеске, что указывало на тяжелые условия, при которых они воевали. На меня он произвел очень хорошее впечатление своим спокойным, деловым докладом. На следующий день к вечеру мы спускались на тормозах уже с гор Понтийского Тавра к Черному морю, в Трапезунд. Там недалеко, к западу от него, в горах, боевой фронт 5-го Кавказского корпуса генерала Яблочкина, а в самом Трапезунде управлял генерал-губернатор генерал Шварц, бывший защитник Ивангородской крепости на Висле. Город не произвел на меня особенного впечатления, мне казалось, что это на большом пространстве красно-маковое поле, такой вид производят красные крыши небольших домиков, разбросанных от берега моря и до подножия начинающихся вдали гор, но зато природа, море, яркое солнце и масса зелени были его украшением.
Были мы в гостях у греческого епископа и удалось съездить в лежащую в 20 км. к западу на берегу моря Платану, чтобы осмотреть громадную турецкую табачную плантацию. При отъезде оттуда каждый из нас получил в подарок по 5 фунтов уже нарезанного прекрасного, янтарного цвета, ароматного, но очень крепкого табаку. Мы должны были уплатить только по 50 копеек от фунта за резку. По возвращении в Могилев Бирюлин пригласил к нам на квартиру евреечку, специалистку по набивке папирос, смешали платанский табак пополам с более легким нашим «Месаксуди» и евреечка все интересовалась: «И откуда вы достали такой чудесный табак, у нас такого здесь нет». Пришлось объяснить, что специально для этого ездили в Турцию, в г. Платану. Не поверила.
После 3-дневного пребывания в Трапезунде, ночным рейсом на миноносце мы были доставлены в Батум. Наш российский Батум нельзя сравнивать с турецким Трапезундом в смысле благоустройства и культуры, а кроме того и природа здесь и красивее и богаче. Посетили мы чайные плантации, мандариновые рощи и разведение тростника. Гостеприимные моряки приветствовали у себя на корабле Великого Князя и нас. Из Батума уже нашим удобным поездом проехали опять Тифлис, не останавливаясь, потом Эривань, у которой я обратил внимание, что поезд все крутится, идя по кривым то в одну, то в другую сторону, и в какое окно ни посмотришь, все видишь высокую библейскую гору Арарат. Затем идет Джульфа, и мы в Тавризе, куда приехали с визитом к наследнику персидского престола. Тут миссия Великого Князя была какая-то дипломатическая. Из Петербурга к этому времени к нам прибыл курьер с подарками, которые он должен был раздать в Тавризе наследнику и окружающим его сановникам, а главную часть потом отвезти в Тегеран для шаха и министров. В Тавризе нашим русским консулом был Беляев, по указанием и советам которого и распределялись эти подарки. Знаю, что шаху мы потом отвезли какую-то дорогую большую вазу, а что получил наследник, не помню, сановникам же давались в зависимости от ранга маленькие наши ордена, начиная от св. Станислава 3-й степени. Был официальный прием, все мы были вместе в довольно большом зале, персидский наследник и Великий Князь сидели отдельно вдали и с ними консул Беляев, как переводчик, а мы и несколько персов в парадном одеянии, в расшитых золотом мундирах при разнообразных лентах через плечо и орденах, сидели отдельно на стульях вдоль стены. Визит был молчаливый и очень скучный, и мы были рады, что он оказался непродолжительным. Некоторое молчание, которое вдруг
прерывает наследник, говорит что-то быстро вроде «харатарабура» с минуту и смеется, ему вторят и персы, а мы молчим. Беляев начинает переводить, что Его Высочество рассказывает забавную историю, какая была с ним, когда он был в военном училище, после этого и мы делаем вид, что нам очень весело. Скажет Великий Князь, тогда Беляев переводит персам. Наконец, после 15-минутного такого веселого разговора Великий Князь встает, подает руку наследнику, мы все кланяемся и почтительно ретируемся. Получили и мы подарки, и моему Бирюлину стало больше хлопот с моим багажом, который увеличился на небольшого размера, примерно 1,20 м. на 1,70 м., красивый персидский ковер.
Из Тавриза мы выехали по узкоколейке к северному берегу Урмийского озера, к пристани, если не ошибаюсь — Шарапхане, расстояние небольшое, около 100 км., а оттуда на маленьком пароходике, вроде тех, какие у нас ходили по Неве и по Фонтанке, через 4 часа плаванья причалили к пристани Урмия, а до города Урмия, куда лежал наш путь, надо было проехать еще 20 км. на автомобилях. Там была резиденция генерала Чернозубова, нашего донского казака, командовавшего Азербейджанским отрядом, в который входила и 5-я Кавказская казачья дивизия. При въезде в город мы проезжали по неширокой улице, по сторонам которой шли сплошные довольно высокие глинобитные заборы, скрывавшие внутреннюю жизнь персов мусульман. На большом расстоянии еще до центра, где были по случаю приезда Великого Князя воздвигнуты «триумфальные ворота», эти грязные стены заборов были скрыты повешенными на них и спускавшимися почти до земли чудными, бесценными персидскими коврами. Когда мы подъехали к «триумфальным воротам» были уже сумерки. Ворота были грубо сколочены из деревянных столбов и нетесанных досок, обернутых красным кумачем. Наверху был горизонтальный потолок и на нем около пяти горизонтальных полок вроде этажерки, на которых красовались не менее 50 разного вида и калибра зажженных керосиновых ламп, от простой маленькой кухонной до более крупных и даже с абажурами. Вероятно, для экономии, ширина ворот была рассчитана только на ловкость и искусство шоферов. Когда мы медленно проезжали через эти ворота, было немного жутко иметь над головой такое количество горящих ламп. Если бы какой-нибудь шофер задел эту постройку, то гостям, сидевшим в автомобиле, не поздоровилось бы. Подъехали к отведенному нам двухэтажному дому с крутой деревянной лестницей наверх.
В этот же вечер мы были приглашены на банкет, устроенный персидским губернатором с двумя-тремя его помощниками. Присутствовали и наши старшие начальники во главе с генералом Чернозубовым. Тут я к своему большому удовольствию встретил и своего однокашника по Академии Генерального штаба капитана Егорова, сидел рядом с ним, и мы вспоминали недавно прошедшее время совместного пребывания в Академии, он мне рассказывал о своей службе на Кавказе, о военных действиях здесь, об обычаях и нравах этой страны. «Вы, — говорит, — проезжая по улице, видели повешенные в вашу честь персидские ковры на глинобитных заборах по приказанию губернатора, а знаете, что вот один какой-то перс или не захотел, а может просто замешкался в исполнении приказания, и его за это на короткий срок прибили к дверям, пропустив тонкий гвоздик через мочку уха, проделав дырочку для серьги. После такой операции он немедленно вывесил ковер. А знаете, кого шах назначает губернатором провинции? Того, кто на торгах пообещает ему выплачивать наибольшую сумму налогов, а уже потом, будьте уверены, он выколотит с населения и для шаха, и для себя. Народ уважает нашу русскую власть, которая, насколько это возможно, не посягая на престиж местной власти, не дает его в обиду и часто защищает его». Ужин был в персидском духе, кажется, традиционный плов с барашком, для нас были и спиртные напитки, а что пили персы, не знаю, наверно какой-нибудь шербет или бузу. Зал был большой, и свободного места было много, вот тут нас и угостили мальчишеским балетом под восточную музыку. Несколько мальчишек изощрялись в балетных номерах под одобрительные восклицания и хлопанье в ладоши персидских представителей.
На следующий день мы выехали на автомобилях за 40 км. в Соучбулаг, центр Курдистана, куда прискакали не менее сотни знатных курдов, заранее оповещенные, чтобы повидать двоюродного брата Белого Царя. Была разбита большая палатка и приготовлено угощение. Не помню, кто подарил мне там высокую, конусом, курдскую шапку, зеленого цвета и простеганную, и я ее привез домой на память о диком Курдистане. Насколько помню, мы будто бы тут по пути в Соучбулаг видели и 4-ю Кавказскую казачью дивизию. Теперь остался у нас последний визит в Казвин и Аве к генералу Баратову и к персидскому шаху в Тегеран. Наш путь теперь лежал через Джульфу в Баку, а там пароходом в персидский порт Ензели, на юге Каспийского моря, где нас ждали автомобили Кавказского конного корпуса генерала Баратова. Первые 50 км. пути от Ензели до Решта проходили по очень влажной низине на южном берегу моря с густой и пышной растительностью, и при жарком солнце нам казалось, что мы где-то в тропиках, но зато дальше, повернув к югу, дорога начала подниматься и мы почувствовали холодное дуновение осени.
В Казвине и Аве был смотр казакам, тут были части 1-й Кавказской казачьей дивизии, здесь же мы видели и кубанскую сотню есаула Гамалея, все георгиевские кавалеры, они по диким и опасным местам спустились в Месопотамию и нанесли неожиданный визит «горе героям» англичанам. После смотров вечером, конечно, кавказский казачий прием с «аллаверды», лезгинкой, гопаком, с песнями и бесконечными речами, особенно такого симпатичного и талантливого тулумбаша, как генерал Баратов.
Дальнейший долгий 160-километровый путь по безлюдной степи, где только изредка нам встречался, как там говорили, «персидский экспресс», нагруженный труженик-ослик, и за ним терпеливо шагающий его владелец. Тегеран того времени не произвел на меня того впечатления, которого я ожидал от столицы государства из сказки «тысяча и одна ночь». Остановились мы в гостинице, которая конструкцией мало чем отличалась от того дома, в котором мы пребывали в Урмии, а тонкие наружные стенки комнат может быть и хороши были для лета, но сейчас мы просто мерзли. Прием у шаха во дворце, в котором мы были приняты и который я рисовал в своем воображении в золоте и роскоши, оказался, как я его припоминаю, очень скромным одноэтажным зданием со многими окнами. Может быть это была какая-нибудь его загородная вилла. Зал, в который нас, свиту, пригласили, была фактически небольшая комната, едва вместившая обеденный стол на 15-20 человек, там висели зеркала и то неважного качества, не дававшие правильного изображения. Шах, — по виду еще молодой человек, довольно полный и краснощекий. Показался мне гораздо моложе своего наследника, худого и немного как будто мрачного. Шах удостоил нас поклоном и удалился с Великим Князем и, кажется, с нашим посланником в отдельную команту, где они и обедали отдельно, а мы тут, в общем зале, с персидскими министрами и с кем-то из чинов нашего посольства. Не помню хорошо меню нашего обеда. Оно было написано на карточках, лежащих у каждого прибора. На одной стороне было написано по-персидски, а на другой безграмотно по-русски. Помню название одного блюда: «индушка с картофилам», и другое, написанное в таком же духе. После обеда я взял свою карточку на память, но где же было сохранить такой шедевр при нашей бурной скитальческой жизни. На столе было и несколько бутылок хорошего французского шампанского, но из-за отсутствия льда — теплого. Когда раздавались подарки, не помню, вероятно, их раздавал Великий Князь с нашим посланником, а мы торопились за это время возможно лучше рассмотреть Тегеран с его достопримечательностями и базарами, где сидели важные персы-купцы. Часто с красно-рыжими бородами, около своих лавочек. Был прием и в нашем российском посльстве, которое занимало большую загородную виллу вне города. Подниматься на второй этаж с парадного входа надо было по широкой лестнице, покрытой огромным чудным персидским ковром. Я поинтересовался, является ли этот ковер собственностью посольства, а мне ответили, конечно нет, нам дают его на пользование бесплатно, потому, что ковер тем больше ценится, чем больше по нему ходят. Мы спрашивали также, неужели персиянкам не надоело носить чадру, а нам, смеясь, отвечали, что они сами не хотят ее снимать, и объясняют: идет молодушка на свидание в чадре, переменит только туфельки и проходит по базару мимо сидящего там мужа, и он ее не узнает. Не знаю, так ли это было в действительности.
Шах и наследник, у которых мы были в гостях, принадлежали, если не ошибаюсь, к династии «Кадьяр» (с 1779 по 1925 г.), потом заступила новая династия «Пахлеви». Читая сейчас о состоянии нынешней Персии, я совершенно не узнаю ее, побывав там в 1916 году. После дикости и произвола, теперь, мне кажется, пережив многие волнения и невзгоды, Персия идет быстрыми шагами по пути культурного и правового государства. Получил и я в Тегеране тоже подарки, такой же как в Тавризе небольшой прекрасный персидский коврик, а кроме того звезду Льва и Солнца из какого-то не совсем благородного металла и еще две в таком же роде поменьше по научной линии, как офицеру Генерального штаба. Грамоты на право их ношения обещали прислать позже в Могилев, но ввиду происшедшей революции мы их так и не получили. Великому Князю шах преподнес звезду с бриллиантами. Слышал, говорили, что у шаха не было для этого подарка такой звезды, так он просто снял ее с одното из своих сановников. В Тегеране мы встретили Генерального штаба генерала Назарова, будущего Донского Атамана после смерти генерала Каледина. Показывали нам там и персидскую казачью бригаду, созданную, кажется, генералом Ляховым.
Попрощавшись с Тегераном, мы отправились в Ензели, а там вышли в море на самом большом пароходе, кажется «Куропаткин», на Баку и попали в 10-балловый шторм, не знаю, что бы мы чувствовали при полных 12-баллах. Короткие, сильные волны качали нас во все стороны, все мы, кроме Великого Князя, лежали пластом, а он переносил качку совершенно спокойно. Даже потом в поезде полдня меня еще качало. Приехали в Могилев, уставшие от такой продолжительной поездки, съездили на несколько дней в отпуск в Петербург, и я потом засел за приведение в порядок дневника нашей поездки. Пошли повседневные дни в Могилеве, и вдруг, как гром, с неба, надвинулись грозные тучи революции и самое тяжелое и, как оказалось, роковое отречение Государя. Я тоже со всеми чинами Ставки присутствовал при прощании с нами Государя. Слезы стояли у нас на глазах. Я был в таком состоянии, что сумбурно припоминаю происходившее, помню, как упал в обморок, кажется раненый, хорунжий конвоец, Государь говорил о подчинении Временному Правительству, о непременном окончании победоносной войны, но незабываемо помню, как он потом медленно и спокойно обходил всех нас и каждому посмотрел в глаза. Печаль была у нас беспредельная, но мы еще не понимали и не знали, чем это грозит России. Государь отбыл в Царское Село. Все говорили, что он назначил Главнокомандующим Великого Князя Николая Николаевича, который скоро должен был приехать в Ставку. Действительно, поезд прибыл на станцию Могилев, но Великий Князь не поехал Е Ставку, подчинившись, очевидно, требованию революционных властей, и поезд, простояв на станции два дня, тихо и спокойно направился в Крым. И тут я еще раз с грустью подумал: «Нет, не мой он кумир. Он был безрассудно грозен в мирное время, коленопреклоненно умолял в своей телеграмме Государя об отречении во имя спасения России и династии и, не знаю почему, так быстро и без всякой борьбы отказал в помощи этой России в нужную минуту и, оставив все на произвол судьбы, уехал в Крым».
Первое время все еще как будто шло по старым, накатанным рельсам, административная машина как-то работала, я был назначен 19 июня 1917 года начальником штаба 2-й Кубанской казачьей дивизии, который находился в г. Орше. В «Военной Были» в № 89, в статье «Памяти генерала Духонина», я уже об этом писал, как и об оставлении нами фронта и уходе на Дон и Кубань. Это была моя последняя служба в Российской Армии.
Генерального штаба полковник Шляхтин.
(2 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| ООО "Роды в Мире" Что если родить ребенка в аргентине ООО "Роды в Мире". evavargentine.by |
Похожие статьи:
- Смотры в Чугуеве 1900-1904 гг. – Г.Т.
- Воспоминания о моей службе на младших должностях офицера Генерального штаба. – Э.Э. Шляхтин
- НЕЧТО О “ЗВЕРИАДЕ”. – Н. Косяков
- Обзор военной печати (№109)
- Картина художника Г.К. Бакмансона «Измайловский досуг» – Юрий Солодков
- «Щипонос». – П.В. Шиловский
- ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ (№107)
- 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его Величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии (Окончание, №104). – Э. Э. Шляхтин
- Письма в Редакцию (№ 128)
Loading ...