ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Об Отдельных Гардемаринских Классах, про­существовавших вследствие революции всего 5 лет, появилось очень немного отрывочных статей.

Поэтому я задался целью описать, как наш выпуск проходил курс, как мы отнеслись к ре­волюции и что происходило в Классах в февра­ле-марте 1917 года.

Я совершенно не претендую на полную точ­ность всего написанного мной, ибо пишу все только по воспоминаниям и по сведениям, ко­торые мне очень любезно дал Владимир Ев­геньевич Палчевский, гардемарин моей смены, за что я ему приношу большую благодарность.

Вступление

В июне 1909 года были заложены для Императорского Бал­тийского флота линей­ные корабли «Петро­павловск», «Севасто­поль», «Гангут» и «Полтава», а в 1911-13 годах, по «малой» су­достроительной про­грамме, были заложены для Черного моря ли­нейные корабли «Им­ператрица Мария», «Императрица Екате­рина» и «Император Александр III», а также целый ряд крейсеров, эскадренных миноносцев и подводных лодок как для Балтийского, так и для Черного морей.

Вступление в строй в 1915-1916 годах тако­го большого количества судов поднимало весь­ма важный вопрос их укомплектования офи­церским составом. Одно Морское Училище не было в состоянии дать нужное количество офи­церов, а производить капитальную ломку веко­вого уклада Училища высшее морское началь­ство считало нежелательным.

В результате разных совещаний по вопро­су личного состава флота четыре видных адми­рала — Григорович, Светлейший князь Ливен, Эссен и Вирен настояли на создании параллель­ного Морскому Училищу военно-морского учеб­ного заведения, которое по своей программе стояло бы ближе к действующему флоту.

Первоначально это учебное заведение полу­чило название «Параллельные Гардемаринские классы Морского Училища с утвержде­нием устава в 1914 году было переименовано в «Отдельные Гардемаринские Классы» (О. Г. К.).

Устав предусматривал курс в 32 месяца. Прием должен был происходить осенью, и по­сле месячного обучения самым основным поло­жениям дисциплины, отданию чести, «словес­ности», ружейным приемам гардемарины от­правлялись в заграничное плавание на 8 меся­цев. Во время плавания гардемарины несли вахты по всему кораблю и стояли в карауле. Кроме того, ежедневно происходили практиче­ские занятия как со сменными начальниками, так и со специалистами кондукторами и боц­манматами.

По возвращении из плавания начинались те­оретические занятия, продолжавшиеся год, по­сле чего поздней весной рота уходила опять в плавание на четыре месяца. В этом плавании проходились практически штурманское дело, съемка, стрельба, минное дело, эскадренное плавание, неслась уже отчасти вахта вахтен­ного офицера, на якоре и на ходу.

По прибытии в Петроград возобновлялись теоретические занятия до выпускных экзаме­нов и производства в начале мая следующего года.

В продолжение курса проходились следую­щие предметы: богословие, английский язык, французский язык, морская гигиена, аналити­ческая геометрия, дифференциальное и инте­гральное исчисление, сферическая тригономет­рия, теоретическая механика, химия и взрыв­чатые вещества, двигатели внутреннего сгора­ния, пароходная механика, электротехника, ра­диотелеграф, физическая география, история военно-морского искусства, морская практика, морская опись, лоция, навигация, девиация компасов, астрономия, тактика, корабельная архитектура, артиллерия — стрельба, артилле­рия — материальная часть, артиллерия — те­ория, мины Уайтхеда, мины заграждения, тралы и подрывное дело, военно-сухопутное дело и уставы и строй.

Особенностью этого нового военно-морско­го учебного заведения было то, что преподава­тельский состав почти целиком состоял из офи­церов флота, а все курсовые офицеры приходи­ли прямо с действующего флота и по плану должны были возвращаться опять на флот вместе с новопроизведенными мичманами — их питомцами. Хотя устав О. Г. К. был утверж­ден и вступал в силу только в 1914 году, заня­тия начались уже с осени 1913 года, когда по конкурсному экзамену была набрана рота юн­керов, которые явились основанием О. Г. К. Эти юнкера были переименованы в гардемарины по возвращении из заграничного плавания на крейсере «Олег» весной 1914 года и были про­изведены в мичманы в 1916 году.

Помещались Отдельные Гардемаринские Классы в самом конце Большого проспекта, на Васильевском Острове, в так называемых дерявинских казармах, которые были заново от­лично отремонтированы и приспособлены под их новое назначение. В первом этаже, направо от входа, помещались очень хорошо оборудован­ные кабинеты: артиллерийский и минный. На­лево был огромный гимнастический, он же и фехтовальный зал, легко вмещавший две ро­ты. В этом же этаже жила команда Классов и вольнонаемные, обслуживавшие гардемарин.

Из вестибюля красивая, широкая лестница вела во второй этаж. Прямо с площадки лест­ницы открывалась дверь в зал, где в дни при­емов гардемарины принимали родных и знако­мых. Направо шел коридор, в начале которого была дверь в столовую, а в глубине его было помещение Начальника и офицеров Классов.

Налево от площадки помещались классные комнаты, комната дежурного офицера, карцер, а в глубине — ротное помещение, состоявшее из большого зала для занятий гардемарин, двух спален, комнаты фельдфебеля, умывалки, ку­рилки, гардеробной и помещения каптенарму­са. В зале занятий каждый гардемарин имел свою конторку, где он хранил все учебные по­собия, а также некоторые свои вещи.

На третьем этаже помещались: направо — лазарет, а налево — второе ротное помещение, оборудованное точно так же, как и первое. Там же была библиотека со складом учебников и учебных материалов.

К зданию Классов примыкал большой двор с двумя железными воротами на Большой про­спект. В глубине двора было двухэтажное зда­ние, в котором помещались баня, швальня и гараж для машины Начальника Классов. На этом дворе происходили строевые занятие, стре­льба в цель из наганов и тренировка легкой ат­летики. Зимой приблизительно половина двора превращалась в каток, на котором, главным об­разом, играли в хоккей.

ПРИЕМ 1915 ГОДА ПЛАВАНИЕ НА КРЕЙСЕРЕ «ОРЕЛ»

В сентябре 1915 года был произведен тре­тий прием в О. Г. К. по конкурсу аттестатов, причем конкурс был очень высокий. Медицин­ский осмотр был весьма тщательный, особенно зрения и на дальтонизм. В конечном резуль­тате было выбрано 118 человек.

В первый же день парикмахер Классов по­стриг нас всех под нуль, затем нас одели во все казенное, но без погон. Каждый гардемарин получил личный номер, который автоматиче­ски определял к какой вахте, отделению и сме­не он принадлежал.

С первых же дней мы очень часто видели Начальника Классов, кап. 1 ранга Фролова, впоследствии контр-адмирала. Это был офицер, пришедший с флота, выдающийся штурман, специалист по девиации. При первом знаком­стве он производил впечатление очень сурово­го и резкого начальника, на самом же деле это был строгий, но крайне справедливый и доб­рейшей души человек, стоявший горой за сво­их гардемарин и делавший все, чтобы поста­вить Классы на должную высоту. Гардемарины его любили, чему может служить доказатель­ством данное ему прозвище «папашка».

Через несколько дней после поступления к нам пришел знакомиться наш достоянный рот­ный командир, старший лейтенант Борис Ми­хайлович Петров 7-ой, бывший порт-артурец. Его довольно грубая внешность, очень громкий и резкий голос, лаконические распоряжения и высказывания повергли нас в панику, но не прошло и недели, как мы поняли, что подо всем этим скрывается «отец-командир», в чем мы неоднократно имели возможность убедиться в плавании.

Ежедневно происходили во дворе строевые занятия, причем особое внимание уделялось ружейным приемам, а в ротном помещении сверхсрочнослужащие обучали нас отданию чести и ответам на приветствия начальствую­щих лиц. Помню одного боцманмата, обязатель­но и неоднократно требовавшего: «Отвечайте мне, как Государыне Императрице!».

Так две недели пролетели, как один день. Приближался отъезд во Владивосток. Мы по­лучили погоны и, у кого были в городе родные или хорошие друзья, были уволены в отпуск на короткое время. Конечно, первое появление в форме на улицах столицы, кишевших гене­ралами и офицерами, вызвало некоторый страх в смысле отдания чести, но все прошло благо­получно и все вернулись в положенное время в О. Г. К. безо всяких приключений.

В один из последующих дней разнесся слух, что к нам приедет адмирал Вирен. Действитель­но через день-два нас выстроили в ротном по­мещении, произвели строгий осмотр, все ли под­стрижены, одеты по форме и т. д. Вскоре по­сле этого мы услышали шаги группы лиц в ко­ридоре и в помещение вошел адмирал Вирен в сопровождении Начальника О. Г. К. и целого ряда офицеров. Это был блондин с просе­дью, небольшого роста, коротко подстрижен­ный ежиком, со строгими проницательными глазами. Поздоровавшись с нами, на что мы дружно и складно ответили: «Здравия желаем, Ваше Высокопревосходительство», он прошел по всему фронту стоявшей в две шеренги роты, пожелал нам счастливого плавания и, попро­щавшись, уехал.

Наконец однажды утром наши большие че­моданы были отправлены на вокзал и мы по­няли, что настал день отъезда. Действительно, после обеда нас доставили на катерах к Адми­ралтейству, а оттуда мы строем прошли на Ни­колаевский вокзал по Невскому проспекту. Совсем стемнело, когда мы пришли на плат­форму, у которой стоял специально приготов­ленный сибирский скорый поезд, составлен­ный из тяжелых пульмановских вагонов 2-го класса. В составе поезда был также вагон-ре­сторан, куда мы по-вахтенно ходили пить ут­ренний чай. Обеды же обыкновенно заказыва­лись вперед по телеграфу на какой-нибудь большой станции. Этот же вагон служил нам классным помещением, где офицеры занима­лись с нами Морским уставом и готовили нас к присяге. Кроме того, француз занимался с нами французским языком, а «англичанин» — «сэр» Тончук — английским «по своей соб­ственной системе», давшей нам очень мало зна­ний в этом языке.

На вокзал пришли нас проводить родствен­ники и знакомые, было и немало барышень. Нас крестили и благословляли, но все же не забыли вручить нам на дорогу конфеты, фрук­ты, печенье и вообще всякие сладости.

Наконец горнист проиграл «большой сбор», послышалась команда «по вагонам», послед­ние прощальные приветствия и поезд медленно стал набирать ход. Нас разместили по 4 чело­века в купе, где нам надлежало жить до прихо­да во Владивосток.

Из начальства с нами ехали: начальник эшелона кап. 2 р. Воробьев, ротный командир ст. лейт. Петров, товарищ кап. 2 р. Воробьева, и сменные начальники — лейтенанты Ежов и Краев. Как-то так получилось, что с первых же дней мы стали относиться с некоторой иро­нией к кап. 2 р. Воробьеву. Вероятно, причиной тому был его вид, а главное голос, особенно, когда он разговаривал с ротным. Как я уже писал, у ст. лейт. Петрова был бас и резкая форма говорить, а у кап. 2 р. Воробьева был очень высокий фальцет и все приказания, ко­торые он нам очень редко отдавал, мы полу­чали скорее в форме просьбы, чем приказания.

Поезд шел как литерный экспресс, поэтому нас всюду пропускали, и остановки были то­лько на больших станциях. Очень быстро мы достигли Екатеринбурга. На вокзале был киоск, в котором продавались по очень де­шевой цене уральские самоцветные камни, но большинство из нас только любовалось ими. Конечно, все очень много времени проводили, любуясь разнообразными и постоянно меняю­щимися пейзажами России. С перевалом через Урал картина начинает резко меняться, — на­чинается тайга, переезжаем через невиданные сибирские реки, подходим к Байкалу. Все, ко­нечно, не отходят от окон. Мрачные отвесные громады гор противоположного берега прямо вздымаются из воды ввысь. Поезд мчится по самому берегу, ежеминутно пролетая большие и маленькие туннели. Говорили, что там всего 110 туннелей. На утро Байкала уже нет. Мчимся по Забайкалью, проходим Читу и при­ходим на пограничную станцию Маньчжурия, где начиналась свободная продажа спиртных напитков. Еще задолго до Маньчжурии на ка­кой-то станции нас построили на перроне и ст. лейт. Петров своим зычным голосом категори­чески объявил нам, что в России сухой режим, поэтому нам строго воспрещается при прохож­дении Маньчжурии, т. е. китайской террито­рии, покупать и пить что-либо спиртное. Буде кто ослушается и будет пьяным, тот будет ли­шен отпуска во Владивостоке, а, кроме того, ему никогда не увидеть нашивок.

Несмотря на это человек 12 не удержались и тут же на станции выпили водочки. Вечером, когда все гардемарины уже легли спать, кап. 2 р. Воробьев и ст. лейт. Петров прошли по все­му поезду, заглядывая в каждое купе и опре­деляя по запаху, согрешил ли кто-нибудь или нет. Дошла очередь и до нашего купе, которое, я должен сказать, ничего не пило. Однако, кап. 2 р. Воробьеву показалось, что у нас пахнет спиртным, и между ним и ст. лейт. Петровым произошел следующий разговор: пискливый фальцет: «Боря, тут, кажется, пахнет», густой и резкий бас: «Да ничем тут не пахнет, идем дальше». На этом дело и кончилось, и мы мир­но заснули.

Однако все согрешившие были пойманы, кроме одного, и потом все они носили кличку «маньчжурцы» до самого окончания Классов.

Прошли Харбин и вскоре были на ст. По­граничная, где опять начиналась Русская зем­ля.

Нам уже порядочно надоело однообразное путешествие и мы были очень рады, когда на­конец в один прекрасный день поезд подошел к красивому Владивостокскому вокзалу. На перроне нас приветствовал флаг-капитан шта­ба командующего флотилией, и после офици­альной части мы прошли под звуки оркестра по всей Светланке вглубь Золотого Рога, где стоял у стенки вспомогательный крейсер «Орел», бывший раньше пассажирским паро­ходом Добровольного Флота. С начала войны он был приспособлен как учебный корабль; его вооружение состояло из четырех пушек Гочкиса на баке, двух 120-мм. пушек Канэ на юте и одного пулемета на полуюте. Единственное, что придавало ему вид военного корабля — это его окраска в шаровый цвет. Однако, все это совершенно не умаляло его пригодности как учебного судна чисто морскому делу, ибо в пер­вое плавание по программе мы проходили прак­тику лишь морского, а не военного дела.

Еще в поезде нам объясняли и сообщали не­которые военно-морские обычаи и традиции. Так, мы уже знали, что шханцы — это святое-святых на корабле и что, поднявшись по трапу на шханцы, каждый должен отдать честь, сняв головной убор, что мы и делали, вступая первый раз на шханцы.

Гардемарины были размещены в кормовом кубрике, а одна смена — в каютах бывшего 2-го класса. Всем были выданы койки, состояв­шие из пробкового матраса и постельного бе­лья. Каждый гардемарин получил по рунду­ку, где он хранил большой и малый чемоданы, а также свои личные вещи. Эти рундуки были так построены, что на них спала часть гарде­марин, а остальные спали в подвесных койках. Нашей седьмой смене подвезло, — ей было при­казано пользоваться подвесными койками, что было очень приятно, особенно в качку, ибо по­верхность рундуков была совершенно гладкая и матрасы катались по ней. Первое время кой­ки портили нам много крови, ибо после побуд­ки их надо было быстро вязать так, чтобы не было никакого «пуза», т. к. коечные сетки на левых шханцах, куда убирались койки на день, были подогнаны точно по уставной мерке. Ес­ли койка была неправильно вязана, ее прихо­дилось перевязывать, а это часто означало, что злополучный гардемарин мог остаться без ут­реннего чая, т. к. время было точно рассчита­но и за несколько минут до подъема флага все должны были быть готовы.

Конечно, первые дни мы ходили как в лесу, т. к., хотя мы и зубрили морскую терминоло­гию и в Классах и в поезде, невозможно было ее сразу применить на практике. Кроме того, нам не давали много размышлять. Чуть ли не со второго дня начались гребные учения. Опять, как и койками, первые шаги доставили нам не мало горя.

После подъема флага и 15-минутной гимна­стики или, в некоторых сменах, после работы на 6-дюймовсм станке нас посадили посменно в 12-весельный баркас. Так как наш сменный на­чальник, лейт. Яковицкий, еще не прибыл, первые дни нас обучал лейт. Бутвиловский, ко­мандир одного из миноносцев, «фартовый» офицер, известный еще тем, что носил фураж­ку по-нахимовски. Кроме него, на всех учени­ях всегда был с нами хозяин шлюпки — боцманат Скворцов, с которым мы не расставались до конца плавания и который нас многому на­учил.

Рассадили нас по банкам, причем я оказал­ся загребным правого борта. Лейт. Бутвилов­ский объяснил нам, по какой команде что надо делать, и мы отвалили. «Разобрать ве­сла» — легко сказать, но представьте себе ду­бовое весло длиной в 12 футов, да еще с валь­ком; при отсутствия сноровки с ним трудно справиться. Кое-как мы все же умудрились исполнить команду «весла» и «на воду». Тут, конечно, весла сталкивались, было не мало щук, но лейт. Бутвиловский без конца застав­лял нас проделывать все, начиная с «разобрать весла» и до «убрать весла», а потом начинал все снова. Конечно, при команде «убрать ве­сла» вода стекала на руки, а так как это бы­ло уже в октябре, по утрам даже морозило, то руки стыли, и вот кто-то подал голос: «Г-н лейтенант, руки стынут», на что получил ха­рактерный ответ лейт. Бутвиловского: «Плю­ньте на ваши руки и берегите ваше здоровье!» Этот ответ остался в нашей памяти на долгое время.

Гребные учения продолжались около двух часов и происходили ежедневно. Сравнительно быстро мы справились с веслами, натерли мо­золи и стали грести довольно прилично.

По сигналу мы возвращались на крейсер и следующие два часа, т. е. до полудня, проходи­ли в обучении семафору, азбуке Морзе при по­мощи пищика.

После обеда полагался отдых, а с 2 часов до 4 опять начинались занятия посменно с на­чальником смены: текст присяги, несение вахт, караула, кораблеведение, морские термины, вязание узлов и т. д.

Занятия кончались в 4 часа и вскоре нас стали пускать в отпуск после ужина, до 9 ча­сов вечера.

Принцип, что морской офицер должен уметь все делать, проводился в жизнь строго и по­этому мы начали нашу службу как бы матро­сами. Поэтому, когда мы начали нести вахты, мы подчинялись стоявшим вместе с нами унтер-офицерам. К их чести надо сказать, что они никогда не злоупотребляли своей властью.

По тому же принципу мы произвели по­грузку угля без участия команды. Крейсер был оттянут к угольной пристани, где мы увиде­ли горы угля, которые нам надлежало пере­грузить в утробу корабля. Дело это очень не­приятное, ибо участвуете ли вы в нем лично или погрузка производится поставщиком угля, как это было в плавании, все равно, несмотря на то, что все, что только можно, задраива­лось накрепко, пыль проникала всюду, вклю­чая легкие, нос, уши и рот. Взялись мы за де­ло ретиво, горы стали быстро уменьшаться, а мозоли на руках быстро лопаться и кровото­чить, но пыл не уменьшался, а скорее наобо­рот, потому что создалось соревнование меж­ду сменами.

Два других события до нашего ухода из Владивостока, хотя и не стоили нам никаких физических усилий, но оставили в душе части гардемарин известный суеверный осадок.

Дело в том, что при погрузке 120-мм. сна­рядов при помощи стрелы один мешок сорвал­ся с самой высшей точки и упал в трюм. К счастью, взрыва не произошло, в противном же случае не много бы осталось от «Орла» и нас.

Затем в машинном отделении вспыхнула промасленная ветошь и начался пожар. К сча­стью, его удалось сравнительно быстро поту­шить.

За несколько дней до присяги стали ходить по роте бюллетени о состоянии здоровья «Шпа­ка», причем здоровье его частью изображалось в самых отчаянных рисунках. Здоровье быст­ро ухудшалось, и к вечеру накануне присяги «Шпак» приказал долго жить. Шпака изобра­жал гардемарин Тимонов, небольшого роста, в котором, как нам казалось, не было ни кап­ли военного духа. Кто-то как-то соорудил не­что вроде гроба и вскоре после ужина Тимонова в этом сооружении торжественно внесли в наш кубрик. Начались речи, подходящие к слу­чаю, причем произносились они якобы пред­ставителями разных государств на их языках, для чего были выбраны гардемарины, знающие данный язык. После этого гроб был опущен в трюм и на этом церемония закончилась.

Наконец наступил день присяги. Нас пере­везли на транспорт «Ксения», имевший огром­ный ют, так что вся рота легко построилась по одному борту. Прибыл адмирал и штаб-офи­церы. С понятным волнением мы произноси­ли за священником слова присяги. Затем каж­дый подходил к огромному кормовому Андре­евскому флагу и целовал его. Высшее началь­ство в нескольких словах поздравило нас с при­нятием присяги, упомянув, что это очень ред­кий случай, чтобы гардемарины присягали у кормового флага корабля.

Через несколько дней наступил день нашего ухода в плавание на долгие месяцы. Крейсер оттянулся от стенки, вахтенный начальник за­менил дежурного офицера и вскоре «Орел» поднял якорь и с шарами на «малый» стал двигаться к выходу из Золотого Рога. В это время нас нагнал миноносец и на мостике мы увидели лейтенанта Бутвиловского. Некоторое время он шел параллельно с нами, но вскоре льдины стали толще и больше и, боясь за свой миноносец, он пожелал нам счастливого пла­вания и повернул назад. Этот его поступок произвел на нас какое-то очень приятное впе­чатление, как будто этим лейтенант Бутвиловский хотел показать, что мы теперь приняты в морскую семью.

Вскоре лед прекратился и мы вышли на чистую воду. Ветер к этому времени стал креп­чать и нас начало покачивать, а к вечеру уже началась настоящая качка — наше «креще­ние». Большая часть гардемарин и многие из команды были в довольно печальном положе­нии, но никто вслух не выражал своего состо­яния; однако мало кто ужинал в этот вечер, но служба от всего этого не страдала.

Ночью наше первое знакомство с океаном продолжалось. Тем, кто спал к подвесных кой­ках, было легче, но спавшие на рундуках с каждым размахом корабля скользили то в од­ну, то в другую сторону, ибо удержаться бы­ло не за что.

На следующее утро ветер начал спадать и качка постепенно уменьшалась, но все же во время сменных занятий можно было наблю­дать забавные картинки. Смены расположи­лись с подветренной стороны на юте прямо на палубе и вот вдруг кто-нибудь из гардемарин стремительно срывался с места и летел к бор­ту и, перегнувшись через поручни, травил ка­нат. Я все это время вел себя прилично, хотя не скажу, что чувствовал себя отлично. Так продолжалось до «собаки», когда наша смена вступила на вахту и я с Бабицким нес вахту в кочегарке. Надо сказать, что Бабицкий, хотя он и был из Ташкента, совершенно не чувство­вал качки. Так вот, чтобы развлечься, он стал мне говорить: «Вот, Тархов, сейчас ты будешь травить, вот еще немного — поедешь в Ригу» и так не переставая. Я его ругал, как мог, но ничего не помогало. Тут я вспомнил, что перед плаванием я купил в Гвардейском Экономиче­ском Обществе какое-то средство от качки и, против всяких правил, побежал в кубрик и проглотил ложку этого снадобья, но едва я до­бежал до кочегарки, как меня хватило, к ог­ромному удовольствию Бабицкого. Самое, од­нако, интересное то, что я не только не пил никогда больше этого лекарства, но даже одно воспоминание о его вкусе до сих пор наводит на меня тоску.

Наконец мы пришли в Фузан, уже по до­роге почистившись и приведя себя в порядок. Бухта Фузана не очень большая и довольно от­крытая, так что мертвая зыбь настолько лег­ко вкатывалась в порт, что было приказано опу­стить колосники и вахтенный гардемарин спе­циально следил, чтобы крейсер не дрейфовало.

Тут в Фузане произошел третий и действи­тельно несчастный случай, к счастью, послед­ний за все наше плавание. Война еще далеко не была закончена, недавно еще «Эмден» гу­лял по морским просторам, а агентура доноси­ла, что в Тихом океане крейсируют немецкие подводные лодки. Поэтому все наше плавание происходило в боевой готовности. Особенно это ощущалось ночью; все огни, кроме самых не­обходимых, были затемнены, орудия были вы­валены за борт и заряжены, но замки не за­крывались полностью.

Как-то утром гардемарины пили чай у се­бя в кубрике, некоторые уже кончили и соби­рались идти покурить у фитиля, как вдруг раздался сильный взрыв, яркий блеск ворвался по левому трапу в кубрик, а сильное давление воздуха сорвало парусину, которая была сни­зу набита на трап. В первый момент никто не тронулся с места. Алексей Вирен первым бро­сился раскатывать пожарный шланг, а затем уже гардемарины стали подниматься по трапу на палубу. Их глазам представилась ужасная картина. Вся палуба вокруг орудия была за­брызгана кровью, комингс трюмного люка был сильно вогнут, очевидно, замком, вырванным из орудия и валявшимся тут же, тоже в кро­ви. Кругом лежали куски и обрывки мяса и материи. Само же тело, как выяснилось, без ног, было переброшено через правый борт на сравнительно большое расстояние. Дежурная шлюпка сразу же отвалила за ним и достави­ла на крейсер. Тело было зашито в брезент и положено у кормового флага до похорон в На­гасаки, куда мы в этот день уходили.

Хотя замок и был вырван из орудия, сна­ряд все же вылетел и упал в чей-то сад, но, к счастью, не взорвался. Не успело начальство выяснить, что случилось, как к трапу уже под­ходил катер с местными властями. Им объяс­нили и показали, что случилось, и с этой сто­роны инцидент был быстро улажен.

Что точно произошло, останется навсегда покрытым мраком неизвестности. Версия, ко­торую, кажется, приняли официально, была следующая: во всех орудиях спусковой меха­низм не может работать, пока замок не за­крыт полностью. Однако с орудиями Канэ ино­гда бывают исключения. Поэтому решили, что, вероятно, хозяин орудия комендор Ершов, ре­шил до разрядки орудия что-то почистить или привести в порядок и как-то задел какую-то часть, заставившую, против правил, сработать боек при замке не закрытом до места.

Необходимо прибавить, что если бы это не­счастье случилось на несколько минут позже, то жертв было бы много больше. Дело в том, что приблизительно в 10 шагах от орудия на­ходился фитиль и все курящие устремлялись туда, проходя мимо орудия и нередко даже ос­танавливаясь около него, так как внове было интересно посмотреть, как его разряжают.

Переход Фузан — Нагасаки я провел в ла­зарете и хотя при приходе в Нагасаки уже выписался из. лазарета, но в похоронах Ершо­ва на русском кладбище не участвовал. Похо­роны были очень торжественные с отданием всех воинских почестей, офицеры были в парадной форме. Японцы были представлены несколькими офицерами, тоже в парадной фор­ме.

Вход в бухту Нагасаки не очень широкий. С левой стороны высится огромная отвесная скала, с которой много лет тому назад сбра­сывали первых японцев-христиан. И вот тут некоторых из нас поразило одно обстоятельст­во. Нам не раз приходилось видеть в России японскую живопись и мы думали, что японцы стилизируют природу, особенно деревья. Како­во же было наше удивление, когда деревья у входа в бухту были именно такими, какими мы их видели на картинах.

Не успели мы как следует стать на бочку, как к нам устремилась целая флотилия шампунек. Оказалось, что японские торгаши хотели попасть на борт, чтобы продавать нам, глав­ным образом, всякий хлам. Однако, в первый день их из-за похорон не пустили, а потом раз­решили устроить базар по окончании занятий раза два за нашу стоянку в Нагасаки. Чего то­лько они не навезли! Были тут и фрукты, и всякая бумага, и материи, и чайные приборы, и вазы, и всякие фигурки, и полированные шкатулки, и блюда, тарелки, и весьма точно исполненные модели японских домиков, и вся­кие картины, да всего и не перечислить. При­езжали всегда портные, которые за баснослов­но низкую цену и в кратчайший срок шили офицерам белую форму.

Хотя нас люди, бывавшие уже в Японии и вообще на Востоке, и предупреждали, что тор­говаться надо до упада сил и с места давать половину и меньше того, что запрашивают, мы вначале по неопытности и из-за некоторого стеснения все же часто переплачивали.

В Нагасаки начались наши парусные уче­ния. На следующее утро после прихода было шлюпочное учение и только мы отошли под веслами от крейсера, как был поднят сигнал: «Переменить род движения», т. е. поднять паруса. Начал наше обучение наш сменный начальник, лейт. Яковицкий, очень хороший парусник, с того, что заявил: «Имейте в виду, господа, что крыть я вас буду по-настоящему, но не обижайтесь, ибо без этого невозмож­но научиться парусному делу». На деле это оказалось не так страшно, может быть и по­тому, что мы все очень старались и действи­тельно постигли науку хождения под паруса­ми настолько хорошо, что наша смена никог­да не туманила и не получила ни одного фи­тиля, даже хождение и приставание к трапу без руля обходилось безо всяких порванных вантин или поломок борта баркаса.

Конечно, сойти на берег в первый раз в Японии было более, чем интересно. Не успели мы высадиться, как нас окружила толпа рикш, приветствовавшая нас возгласами по-русски: «Японска мадам», «Русска мадам», «Французска мадам» и т. д. Насколько мне помнит­ся, вся наша группа не обратила никакого вни­мания на такой прием, а отправилась пешком в город. В то время Нагасаки был чисто япон­ским городом. Насколько я помню, я не видел ни одного европейского дома. Вдоль узких ули­чек стояли одноэтажные прозрачные куко­льные дома, на порогах которых стояли дере­вянные башмаки. По улицам в этих башмаках цокали японцы и японки и между ними носи­лись с изумительной быстротой и ловкостью велосипедисты. Одеты все были в кимоно, осо­бенно японки, выглядевшие, в своих красоч­ных одеяниях с громадными прическами на головах, как куколки. Вся эта толпа говорила, свистела, звонила, так что шум был невообра­зимый.

Японцы относились к нам приветливо, не только улыбаясь своей постоянной улыбкой, но и старались помочь, чем могли. К нашему удовольствию, мы быстро выяснили, что боль­шой процент японцев, особенно в магазинах, мог объясниться по-русски. Забегая вперед, скажу, что, будучи в Кобэ, мы как-то увиде­ли на одном из зданий вывеску с громадными буквами «АПТЕКА».

Вначале мы не рисковали садиться на рикш, как-то было неловко от сознания, что везет тебя человек, да к тому же тщедушный и явно измученный. Однако в один из последую­щих съездов на берег мы решили познакомить­ся с курортом, о котором много слышали, и так как другого способа передвижения не бы­ло, нам пришлось взять рикш. Сначала было весьма неуютно, особенно когда дорога пошла в гору, но мы быстро освоились и, заплатив немного больше, чем полагалось, вызвали ис­креннюю благодарность наших возниц.

В Нагасаки мы посетили верфь, на которой строился по тем временам самый большой в мире броненосец, как он был назван при спу­ске — не знаю. Когда мы там были, ставились еще только шпангоуты, но зато нам показали модель в испытательном бассейне, где ею уп­равляли при помощи электропередачи.

За все время нашей стоянки в Нагасаки за­нятия шли по раз заведенному расписанию: побудка вместе с командой в 6 часов, утрен­ний завтрак. Затем гардемарины разводились на утреннюю уборку, совместно с командой. В 8 часов подъем флага. После этого часть гар­демарин шла на шлюпочное учение, а из ос­тающихся на борту гардемарин одна смена вступала в караул, — команда в этом не уча­ствовала, — вторая смена несла вахту вместе с сокращенным числом команды, главным об­разом унтер-офицеров, а остальные гардемари­ны занимались либо семафором и работой на 6-дюймовом станке, либо гимнастикой. При этом эти занятия чередовались. Так проходило время до завтрака.

После завтрака начинались посменные прак­тические занятия со сменными начальниками: кораблеведение, огни, вязание узлов, чтение карт, азбука Морзе и т. д.

В 16 часов занятия кончались, в 17 часов был обед, затем, с заходом солнца, спуск фла­га, а в 20 часов пелась всем экипажем крей­сера молитва на верхней палубе, разбор коек и день заканчивался. Так мы жили в продол­жение всего плавания.

Простояв несколько суток в Нагасаки, мы снялись с бочки и пошли в Гонк-Конг.

Переход был безо всяких событий, занятия велись регулярно. Хотя все время покачивало, но почти все уже привыкли к качке и поэто­му ход занятий не нарушался. Проходя через Формозский пролив, мы наблюдали интерес­ную картину. Как я уже сказал, море было не­спокойно, к тому же было холодно и моросил мелкий дождик. Шли мы вне видимости бере­гов и вот видим совсем недалеко от нашего курса самые обыкновенные, весьма утлые пло­тики и на них люди сидят и ловят рыбу.

В Гонк-Конге мы стали на бочку как раз против «Black Pier» — военно-морской при­стани. Входя в порт, мы практиковались в бросании лота, уже заранее изучив и запом­нив его разметку. Движение в порту было боль­шое и поэтому стоять на вахте сигнальщи­ком было дело беспокойное, так как для прак­тики мы должны были докладывать обо всех проходящих джонках, не говоря уже о судах. На все наши доклады лейт. Яковицкий толь­ко лаконически отвечал: «Не препятство­вать!» Однако, когда на берег съезжал ко­мандир или ожидали посещения каких-нибудь важных лиц, то приходилось наблюдать за рейдом в оба, чтобы доложить вовремя, вы­звать фалрепных и караул на правую.

В один прекрасный день подали к борту баржи с углем и началась погрузка. К счастью, ни гардемарины, ни команда в ней не участво­вали, а грузили по конвееру кули, передавая сравнительно небольшие корзинки с углем из рук в руки. Несмотря на то, что все было на­глухо задраено, угольная пыль проникала всю­ду и покрывала все так, что по окончании по­грузки все, включая и офицеров, были похожи на негров; про палубу, надстройки и борта и говорить нечего. Драили их в тот день долго и основательно.

Гребные учения в Гонк-Конге были не из легких из-за сильного течения в проливе; па­русные же учения требовали из-за большого движения в порту большого внимания и уме­ния управляться. Помню одно парусное уче­ние. Был довольно сильный ветер, было холодно и моросило, но мы почему-то очень весели­лись и ходили лихо взад и вперед поперек пролива параллельно курсу парома Гонк-Конг — Kowloon. Особенно мы старались показать наше искусство, когда проходили мимо паро­ма, и не раз черпали воду, но рифов не бра­ли и не раз нам аплодировали с парома, осо­бенно дамы. Вернулись мы с учения насквозь мокрыми.

Наступил день отпуска. День выдался теп­лый и солнечный и поэтому мы с моим другом детства Уткиным отправились осматривать го­род. Думаю, что описывать Гонк-Конг нет смы­сла, ибо о нем столько написано, что каждый знает, что он из себя представляет. Скажу только, что в европейской части города дома построены так, что пешеходы идут всегда в те­ни, что при тамошней жаре очень приятно. По­разили нас китайские ювелирные магазины. Обыкновенно это были длинные и узкие поме­щения с прилавком во всю их длину и на при­лавке лежали в небольших блюдечках драго­ценные камни безо всякой оправы. Цены на них были баснословно низкие, что наводило нас на мысль, что все это была подделка. Ря­дом стояли чудные изделия из золота, серебра, слоновой кости и фарфора, но цены на эти ве­щи были нам не по карману. Тут же были магазины китайских рукоделий и здесь мы приобрели чудесные вышитые носовые платоч­ки, скатерти, кимоно по весьма небольшим ценам, правда, после ожесточенной торговли. Продолжая осмотр города, мы попали в китай­скую часть, из которой мы постарались уйти как можно скорее из-за всяких невыносимых запахов, особенно из-за запаха неочищеннного соевого масла, на котором что-то жарилось в бесчисленных китайских харчевнях. Побывали мы и на Виктория Пик, куда ведет краси­вейшая дорога, проложенная змейкой среди тропической растительности. Вид с горы дей­ствительно такой, что нельзя насмотреться.

Простояв несколько дней в Гонк-Конге, мы ушли в близлежащую бухту Мирсбей, в ее пустынную часть, где кроме одиноких джонок ничего не было, и простояли тут довольно дол­го, усиленно занимаясь практикой и в неболь­шой мере теорией. Очень медленно мы про­двигались вверх, переходя от чисто матрос­ских обязанностей к более сложным и ответ­ственным заданиям, так, например, мы стали знакомиться с секстаном, начали управлять шлюпками под парусами, назначались кара­ульными начальниками, старшинами на де­журную шлюпку, а также на имевшиеся на крейсере паровой и моторный катера. По нача­лу было боязно, как бы не влететь в стенку или не зацепить за трап, особенно, когда съез­жали на берег или возвращались офицеры. Од­нако должен сказать, что я не помню, чтобы было много тумана. Несли мы и машинные вах­ты, стоя у разных механизмов и следя за их правильным действием. Заставляли нас прове­рять, не греются ли подшипники коленчатого вала, прикладывая ладонь к быстро вращаю­щемуся колену, что вначале тоже было не очень приятно.

Простояв в Мирсбей довольно долго, мы за­шли опять в Гонк-Конг пополнить запасы ко­тельной и питьевой воды и провианта и пошли дальше в Индокитай.

(Продолжение следует)

В. Тархов

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ