Осенью восемнадцатого года, гетманское правительство открыло под названием “Вийсковых бурс” все кадетские корпуса, находившиеся на территории Малороссии: Киевский, Полтавский, Одесский и Сумской. Надо отметить, что кадетские корпуса открывались немедленно всеми анти-большевицкими правительствами. Таким образом, в описываемое время возрождались, кроме перечисленных, три Сибирские, оба Оренбургских и Донской корпуса.
Теоретически, малороссийские корпуса были украинизированы, но практически это сводилось к преподаванию нового предмета – украинского языка, да и то в его полтавском, Шевченковском наречии:
“Садок вишневый коло хаты
Крущи над вишнями гудуть
И матэри вэчерять ждуть.”
НЕ трудный иностранный язык? Даже для природного москвича. Несколько сложнее было с формой. Киевляне и полтавцы принуждены были одеть узкий украинский погон с “дулей”, как непочтительно называли тризуб Владимира Святого, после его превращения в эмблему сепаратизма. В Одессе и Сумах просто не носили никаких погон. К тому же цейхгаузы (особенно старших рот) были в большей или меньшей степени разграблены после октябрьского переворота, а запасы погон были просто уничтожены.
Сумской кадетский корпус, один из самых молодых в России (основан в 1901 г.) был расположен в двух верстах от города на старой Дубенской дороге. Он занимал огромную площадь между шоссе и Пселлом и представлял из себя совершенно обособленный городок. Главное, трехэтажное здание было построено по типу всех новых кадетских корпусов, но отличалось от них особой роскошью, как снаружи, так и внутри. Корпус обладал своей собственной электрической станцией, огромной рощей, спускавшейся к реке. На его территории были собственные мощеные улицы, залитые асфальтом, тротуары, все было обсажено классическими в Малороссии тополями. На главном плацу, между зданием корпуса и дорогой, можно было провести церемониальным маршем целую дивизию.
Директором Сумского корпуса состоял генерал-лейтенант Андрей Михайлович Саранчев, выдающийся педагог, военный историк с именем и добрейший человек, скончавшийся уже в эмиграции, в Париже. Кадеты звали его “мальчишкой” – это было единственное бранное слово в лексиконе Андрея Михайловича. Не в пример многим другим директорам, Андрей Михайлович непосредственно вмешивался в повседневную жизнь корпуса.
Его можно было увидеть, тащащим за ухо великовозрастного кадета (только не первой роты), прямо в карцер, приговаривая на ходу: “мальчишка, мальчишка”. Отсюда и пошло это прозвище, а другое, “Андрюшка”, логически вышло из “мальчишки”. Он же первый и, едва ли, не единственный из директоров устроил в первой роте курительную комнатку с мягкими диванами и поставил настоящий биллиард. “Не хочу, чтобы будущие офицеры курили по с…” – сказал “Андрюшка”, объявляя об этой мере.
Из корпуса он почти не исключал, а в случае крупного проступка отправлял до конца года в лазарет и оставлял на второй год. Так было например с Сережей Л. Отец его, жандармский полковник на юге, был немецкого происхождения, мать – грузинка. Смесь немецкой расчетливости и педантизма с горячей кавказской кровью получилась очень взрывчатая. Вот он и пырнул перочинным ножом, сидя на “камчатке”, своего лучшего друга и земляка Николая Г. Просто Г. его дразнил шопотом, делая вид, что интересуешься синусоидальной функцией. Встретились оба в лазарете. Г. с довольно тяжелыми ранениями между ребер, л. – в подследственной инстанции.
“Нормальный” директор просто выгнал бы Л. С “волчьим билетом”. – “Андрюшка” же недели две ходил в лазарет беседовать по душам с Л. Говорят, что Сережа плакал на генеральской груди, а сопящий носом “Андрюшка” гладил его по черной кавказской голове. И просидел Сережа в лазарете до конца года, оставшись конечно на второй год из-за “неаттестованности” за последнюю четверть.
В середине августа восемнадцатого года Сумской корпус представлял из себя настоящий муравейник. Со всех концов России съезжалась в белокремовый дворец по Лубенскому шоссе потерявшая свои родные стены Российская кадетя. Пропорционально, больше всего было “соседей” – орловцев, москвичей, воронежцев. Было много моряков, кадет 2-го корпуса. Попал туда и я, неплюевец, пожалуй единственный представитель восточных корпусов.
Одели нас в суконные солдатские гимнастерки, без погон, кадетские черные брюки и темно-коричневые, плохо сшитые, матросские шинели. Фуражки оставались кадетские, но без кокарды, так как генерал Саранчев упорно не желал надевать не только “кукиша” на погоны, но даже “жовто-блакитной кокарды”. А сам происходил из старой украинской старшины, времен Богдана Хмельницкого.
Сжились мы все как-то сразу, без всяких трений между “автохтонами” и “иностранцами”. Некоторое время мы сдавали зачеты за пятый класс, оставаясь во второй роте полковника Потемкина, прозванного за черную густую бороду и громовой голос “драконом”. Потом мое второе отделение, уже шестого класса, подполковника Жабокрицкого, перевели в первую роту, к полковнику Катасонову, к биллиарду и мягким диванам “Андрюшкиного” “смокинг-рума”. Здесь я провел последние четыре месяца нормальной кадетской жизни (несмотря на наш нелепый наряд и отсутствие винтовок – не позволяли немцы).
Кормили нас прилично. В классах, залах и спальнях царствовала привычная чистота и с холодами начало действовать центральное отопление. Учебная часть как бы и не пострадала от революции: приходилось зубрить как в шестнадцатом году и как мы уже не зубрили во времена “гимназий военного ведомства”, эпохи Керенского.
Странная экзальтированная атмосфера царила среди кадет. Как будто бы не было ни революции и в подвале Екатеринбурга ничего не произошло, как будто в мае месяце четырнадцатый выпуск разъедется все по тем же училищам, наденет погоны все тех же полков, формы и “журавли” которых усиленно учились шестиклассниками, в вящий вред законам Бойля и Мариотта.
Это был какой-то молчаливый протест против “старших” – “как вы это позволили. Как вы к этому пришли?” И горячая мольба – “все поправить”. Как можно скорее, сейчас же. Чтобы четырнадцатый выпуск мог уехать в “свои” училища. Мало говорили о Добровольческой армии Деникина. Может быть немного из стыда. Почему мы не там? А “там” было в это время (конец второго похода и начало очищения Северного Кавказа) много кадет. Кое-кто вернулся в открывшиеся корпуса и разсказывал о том как гудели Екатеринодарские колокола в июле, как лилась кровь в Армавирских и Ставропольских боях. Большинство же оставалось в дыму Российского пожара, зарабатывая офицерскую кокарду, без выпусков и без училищ.
Корпус жил совершенно обособленной жизнью. Сведения из внешнего мира доходили до него в каком-то отвлеченном, схоластическом аспекте. “Немцы отступают на западе? – Туда им и дорога.” “В Жмеринке и Виннице бунт против Гетмана? – Пусть себе грызутся опереточные сепаратисты”. Сугубый. Журавель Мариупольских гусар. – Фуражемент Астраханских драгун. – Полковую песню Одесских улан…
Вспомянем же мы славу былую,
Славу старых Одесских улан,
Громко грянем мы песнь полковую…
“Сугубый. Спасибо за службу. – “Фельдфебель Богданович думает идти в Николаевское Инженерное”. – “Интересно, успеют ли открыть Морской Корпус?.. Шопотом: — едем к Деникину? Подожди, посмотрим после Рождества… Синус поделенный на косинус равняется тангенсу…
Кохайтэся чорнобривы,
Тай нэ з москалями
Бо москали чужи люди
Лихо робят з вамы…
Не нужно понимать слово “москаль” как великоросс, поясняет преподаватель Русского языка Воробьев. Шевченко писал на народном наречии, в котором слово “москаль” следует понимать как “солдат” или вообще “военный”. Воробьев же преподает нам “державну мову”, как называется теперь украинский язык. На этих уроках он не Воробьев, а “Горобэць”. Французский язык, вместо уехавшего со всей семьей, француза Парана, преподает сам “Андрюшка”. С шестого класса – один иностранный язык, по выбору. Слава Богу. Чтобы я делал с моим английским, унаследованным из Хабаровска и Оренбурга? Большинство выбирает немецкий. В “Андрюшкином” классе, из трех отделений не больше двадцати человек.
Мы называемся “Версальским двором”, а к Андрею Михайловичу прививается новое прозвище: “Людовик Девятнадцатый”. Читаем, переводим и комментируем мемуары генерала барона Марбо, известного историка и мемуариста Наполеоновских войн. Андрей Михайлович постоянно с ним не согласен в оценке событий, отчего наши уроки превращаются в увлекательные лекции по военной истории. Делу это не вредит, так как “Версальский Двор” говорит по-французски. Иначе пошли на немецкий, считающийся менее трудным.
Итак, живем вне мира. Было даже производство вице-унтер-офицеров. Генерал Саранчев подарил перед строем “от себя” каждому по паре белых с галуном “отмененных” погон. Богданович получил вице-фельдфебельские. Погоны, впрочем, есть уже у всех. Покупались в городе, неформенные, а “собственные” с голубым отливом.
В Германии революция. В Киеве – бунт. Герман обращается ко всем Русским анти-большевицким силам. Русским, а не украинским. В Сумах – петлюровцы. Нас не трогают. Только “местных” больше не пускают в отпуск. В городе все знают, кто ходит в кадетских шинелях. На всякий случай, выдали солдатские фуражки. Ночью ходят кадетские патрули с колотушками. Оружия в корпусе нет никакого. Если нападет банда повстанцев, остается только бить в колотушку и бежать к дверям.
Намерение директора: в случае нападения – выйти к толпе, попытаться уговорить. В крайнем случае, пожертвовать своей старой жизнью. Вся наша защита: колотушки и старый безпомощный русский генерал, с большим сердцем.
Дни идут: Синус в квадрате на косинус в квадрате равен единице.
Як умру то поховайтэ
Мэнэ на могыли
Сэрэд степу широку
На Вкрайнэ мили…
— Не следует понимать “Заповедь” Шевченко, как произведение анти-русское, поясняет Воробьев-Горобэць – стихотворение это скорее революционное. “Заповит” мы учили на случай Петлюровского контроля.
— Слова: и вражою, злою кровью волю окропытэ… имеют скорее сословно-социальный смысл.
Очень мило. Не все ли равно, как нас будут резать? Под московским или панским соусом?
— Сугубый. Журавель Гродненского полка.
— Спасибо за службу.
— Рад стараться, господин корнет.
Говорят, что немцы взбунтовались и уходят с Украйны.
Говорят, что Герман бежал в Германию.
Говорят, что Деникин в Крыму.
Говорят, что союзники в Одессе.
— Генерал Марбо преувеличивает силы Русских армий на Березине и преуменьшает свои собственные. О Березине он говорит так же тенденциозно, как и о сражении под Красным.
Ночью ходим с колотушками, курим махорку. После Рождества к Деникину… Если не придут союзники.
Из соседнего Белгорода немцы ушли. За ними следом идут большевики. Петлюровцы отходят почти без сопротивления. В Киеве убит граф Келлер. “Граница” в тридцати верстах от Сум. У нас стоит немецкая кавалерия, сохранившая дисциплину, но говорят, что немцы уходят вообще, по требованию Союзного штаба.
Белгород – мой родной город. Страшная тревога за родных. Может быть они у тетки в Харькове? Еще далеко до Рождества но желающие могут ехать. Это касается только первой роты. Кое-кто уезжает сразу. Очень скоро становится известным что мой одноклассник Яковлев растерзан красными в Синельниково. Некоторые “южане” возвращаются в корпус, потеряв багаж, оборванные и голодные. Там, на юге, сидят Махно, Григорьев, Ангел и прочие “батьки”. Петлюровцев они прогнали или разоружили. Ищут в поездах “буржуев” и офицеров.
Грабят и расстреливают тут же на станции.
18 декабря выезжаем втроем: Сергей Леус, Николай Газнев и я. Ближайшая цель – Харьков и особняк моей тетки, на Максимилиановской. Тетка даст денег и мои приятели двинутся кружным путем, огибая Синельниково, на юг.
Перед отъездом нам выдали новенькие мундиры, новенькое белье. В городе оттепель и слякоть, извозчиков нет. Еле донесли чемоданы до вокзала, какие-то парни блатного вида подтрунивают: “эвакуируйтесь, эвакуируйтесь. Все равно поймаем.” Петлюровский “вартовый” с винтовкой зевает. В теплушках пассажирского поезда не топлено. Народа много больше штатского вида. Должно быть, “буржуи”. До Харькова мы не доехали, так как он был сдан в ночь с 18 на 19, но после недельных почти Майн-Ридовских приключений, мы вышли у станции Пришиб, к югу от Александровска, на кубанский разъезд. Но об этом уж как-нибудь в другой раз.
Еще до Рождества, Сумской корпус был эвакуирован в Киев, а потом в Одессу. Больше он уже не восстанавливался.
Евгений ЯКОНОВСКИЙ.
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- КАДЕТСКИЕ КОРПУСА
- Школа-приют Заамурского Округа Пограничной Стражи. – Сергей Латышев
- В 1903 ГОДУ (Из воспоминаний о І-м Московском Корпусе)
- КАРГАЛЛА. – Евгений Яконовский.
- ТАВРИЧЕСКИЕ ГРЕНАДЕРЫ. – В. Н. Биркин
- Письма в Редакцию (№ 129)
- Письма в Редакцию (№118)
- Письма в Редакцию (№102)
- Кадетский корпус в Сараево. – А. Г. Невзоров
Loading ...