В девяностых годах прошлого века еще существовали, отмененные впоследствии, кадетские лагерные сборы в Петергофе. На них ходили пажи и кадеты 6 и 7 классов, так называемая у нас в корпусе «строевая рота». Экзамены в этих классах кончались очень поздно, в шестом — в последних числах мая, а в седьмом всегда 31 мая.
После экзаменов была неделя перерыва, хотя за эти дни мы раз, а может быть и два, ходили на плац Первого кадетского корпуса на Васильевском Острове. Ходили с ружьями, с двумя нашими барабанщиками и флейтистами. Там происходило батальонное учение, причем сводный батальон составляли роты Пажеского, Первого и 2-го, Александровского и Николаевского кадетских корпусов. Сколько помню, батальоном командовал Александровского корпуса полковник Кальдевин. Учение начиналось церемониальным маршем под музыку оркестра Военно-учебных заведений, известного у нас под названием «песков», и, действительно, это были какие-то старики, своим обликом мало походившие на военных. Кажется, они состояли при Первом кадетском корпусе.
В 6-м классе 6 июня, а в 7-м не помню точно когда, но в этих же числах, мы отправлялись в Петергоф. Сборный пункт — плац Первого корпуса, откуда весь батальон, с «песками» во главе, шел на пристань на Николаевской набережной, где мы садились на пароход. Во время перехода «пески» играли разные пьесы, а нам раздавали по французской булке с вложенной внутри котлетой.
На пристани в Петергофе нас встречал Император Александр III и высшее начальство. Не помню, проходили ли мы церемониальным маршем перед Государем, но отчетливо помню, что мы стояли вдоль канала, ведущего от моря к фонтану Самсона. Стояли мы развернутым фронтом, в две шеренги, имея на правом фланге пажей и держа ружья «на караул». Государь и Императрица медленно проезжали в коляске вдоль фронта.
После этого, все с той же музыкой, мы отправлялись в лагерные бараки, находившиеся на так называемом Кадетском Плацу, за верхним парком. Это было большое поле, очень сырое, на самом правом фланге которого стоял Пажеский барак, весь белый с красными украшениями. Затем шли бараки других корпусов.
Пространство между бараками и передней линейкой, на которую все они выходили, было утрамбовано, посыпано песком и обложено дерном. Корпус от корпуса был отделен невысокими палисадниками. С соседями мы встречались на передней линейке. Особенно мы, пажи, дружили с кадетами Николаевского корпуса.
Пажи обслуживались кухней Николаевского корпуса. Считалось, что в этом последнем очень хорошо кормили и, надо сказать, что в лагере, действительно, еда была много лучше чем зимой в корпусе. Кажется и денежный отпуск на этот предмет был выше зимнего. Всегда был очень хороший суп с пирожками, вкусные пирожные, часто мороженое или шоколадный крем. Особенно было хорошо, и что зимой не полагалось, — это кофе в четыре часа, очень приличный, с молоком, и каждый раз к нему прекрасная домашняя сдобная булка, называемая на юге бабкой.
Генерал-лейтенант Дружинин, директор Николаевского корпуса и Начальник лагеря, во время наших трапез часто обходил столы, а днем пил с нами кофе, с удовольствием уплетая сдобную булку. Находилась столовая под навесом.
При входе в наш барак была дверь в небольшую переднюю, из которой налево был вход в отдельную комнату, где мы занимались уставами и разборкой винтовки, а направо в комнату, где помещался дежурный воспитатель. Прямо из передней был наш дортуар, кровати стояли головами к окнам с двух сторон помещения, образуя в середине широкий проход.
Занятия состояли из ротных, а к концу лагеря и батальонных, учений, стрельбы в цель из берданок дробинками и военных прогулок. С учений и военных прогулок мы возвращались с песнями. Когда мы были в шестом классе, у нас был прекрасный запевала, паж седьмого класса князь Витгенштейн (впоследствии конвоец, известный среди офицеров Гвардейского Корпуса под именем Грицко Витгенштейна).
В субботу, после утренних занятий, мы могли ли уезжать в отпуск, до вечера воскресенья. Я ездил в Павловск к родителям. На воскресенье, к нам в Павловск, приезжали некоторые мои товарищи, у которых родители жили в провинции, например: Бобровский, Молоствов, Золотницкий, князь Касаткин-Ростовский, Евреинов. Ездили мы из Петергофа на пароходе в Петербург, а оттуда в Павловск — поездом. В 7-м классе мы ездили только по железной дороге, вероятно оттого, что это было удобнее и быстрее. Впрочем в эти годы, не помню точно когда, пароходное сообщение было уничтожено.
Обыкновенно лагери продолжались 5-6 недель. Между 10 и 20 июля они кончались Высочайшим Смотром. Последние дни до этого, бывали постоянные батальонные учения, заканчивавшиеся церемониальным маршем. На последнее до смотра учение приезжали из Петербурга «пески». Их появление было очень желанным, так как указывало нам близость окончания лагеря. Помню, какую радость вызывал возглас «Господа, пески приехали!»
Государь приезжал часам к четырем. Помнится, он оставался с Императрицей в коляске, в другом экипаже, ландо, бывали дети. Живо помню Великих Князей Георгия и Михаила Александровичей в матросских курточках.
Смотр начинался с ружейных приемов, затем несколько построений и рассыпание в цепь. Мы перебегали по свистку и ложились. Поле было болотистое, а тут еще шли дожди и, когда мы ложились в цепь, под нами хлюпала вода. Заканчивался смотр церемониальным маршем, после чего мы переодевались и уезжали в отпуск.
Совершенно одинаково проходил лагерь и когда мы были в 7-м классе. Я, лично, был уже унтер-офицером, а мой товарищ Геруа — фельдфебелем. Как привыкает человек к месту… Я не любил Петергофский лагерь, но, когда я, уже с чемоданчиком, сидел на извощике и в последний раз посмотрел на наш барак, стало как-то грустно.
Из этого 1892 года, запомнилось одно событие, не имеющее отношения к лагерной жизни. В одну из поездок в отпуск на Ново-Петергофском вокзале мой товарищ Бобровский и я (надо сказать, что мы оба очень любили и интересовались всем, касающимся железных дорог), увидели, впервые, поезд с воздушными тормозами Вестингауза. Поезд быстро подошел к платформе, и у нас было впечатление, что он никогда не сможет во время остановиться. На линии Петербург-Ораниенбаум эти тормоза впервые были введены и испробованы, вскоре после чего они были приняты всеми железными дорогами в России.
Отошло в предание и постепенное торможение руками помощником машиниста на паровозе и кондукторами тормозов на тормозных вагонах, начинавшееся почти за версту от станции. Поезд еле-еле подходил к платформе и останавливался. Когда паровоз издавал три свистка, это означало «Тормози!» и все бросались тормозить, а если свистки повторялись, то пассажиры начинали беспокоиться, почему не тормозят. Два коротких свистка означали «Отдавай тормоза!». Все мое детство помню эти свистки и то, как, когда мы ехали по Сызранской дороге в деревню, был крутой уклон. Когда поезд развивал слишком быстрый ход, раздавались эти свистки и начиналось торможение и отдача тормозов.
В. Бер
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
- Рота Его Высочества Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетского корпуса (Продолжение). – Б. А. Щепинский
- Русские памятки за рубежом
- Донской Кадетский корпус в Новочеркасске. – Е. Балабин
- Русские военные оркестры. – П. Ишеев
- Конец Первого кадетского корпуса. – Н. А. Косяков
- Кадетский лагерь. – Н. А. Косяков
- НЕЧТО О “ЗВЕРИАДЕ”. – Н. Косяков
- Чугуевское Военное Училище. Продолжение, №109). – В. Альмендингер
Loading ...