ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Плавание Отряда Судов Морского училища в 1881-1882 г.г.

Поступив в Морское Учи­лище и, пробыв там зиму в младшей строевой роте, я го­товился к самому интересно­му для меня событию — пред­стоящему плаванию на судах Отряда Училища.

Плавание воспитанников на парусных судах в 80-х годах было совершенно своеобразное. Усло­вия жизни слагались для молодежи не легкие, но было в них и много хорошего. Воспитанники приучались к педантичному по­рядку и безукоризненной чистоте, а работа на парусных судах ежеминутно требовала сообра­зительности, расторопности и вырабатывала смелость и лихость. Переходы же под паруса­ми без шума машины, дыма, угольной пыли и прочих прелестей паровых судов, приносили душевное спокойствие и равновесие и вызыва­ли чувство любви к морю, которое отныне явилось нам близким, дорогим элементом.

Перенестись на короткое время в эту осо­бую, давно отошедшую среду, о которой даль­ше повествуют мои воспоминания, быть может будет небезинтересно читателю и даст ему то­же минуту душевного покоя, которого нам так не достает в текущие дни.

В этот вечер воспитанники вернулись в стены Училища после двухнедельного отпуска, полагавшегося перед началом плавания Учеб­ного Отряда Морского Училища. В помещении роты царило оживление. На следующий день утром рота отправлялась в Кронштадт на суд­но, и предстоящее плавание было темою всех разговоров. Курилка, устроенная при помеще­нии роты, была полна. Это была небольшая комната, где беспрерывно топился камин и по­средине стояла лоханка для окурков. Здесь более осведомленные товарищи рассказывали о судовых офицерах, с которыми предстояло по­знакомиться. Одни из них уже были известны, как строгие и даже резкие, но зато лихие мо­ряки, повидавшие виды; эти вперед привлека­ли всеобщее уважение и симпатию; другие, на­оборот, по дошедшим слухам, в морском деле были слабоваты, мягки и скромны по характе­ру и такие вызывали к себе мало интереса. Особенно много рассказов создавалось вокруг командиров судов, окруженных ореолом легенд из-за их продолжительной службы. Насколько все сообщаемые сведения были верны, — под­лежало сомнению, но во всяком случае они от­вечали интересу минуты, так как воспитанни­ки относились с уважением ко всему, что ка­салось избранной ими морской карьеры и меч­тою всех было стать истыми, бравыми моряка­ми.

В роте, воспитанники разбирали и уклады­вали свои вещи. Дежурный по роте унтер-офи­цер носился с билетами и списками; по време­нам из своей комнаты появлялся дежурный офицер, водворял, где нужно, порядок. Необыч­но поздно в этот вечер разбрелись наконец вос­питанники по своим постелям, лампы были приспущены и в спальнях наступила тишина.

На следующее утро спальни рано наполни­лись шумом и беготней поднимающейся роты. Быстро совершив свой утренний туалет, вос­питанники занялись окончательной укладкой вещей для плавания. Полагалось иметь шка­тулку для всяких мелочей, как письменные принадлежности, табак, мыло, щетки и т. д. Много вещей брать с собой не разрешалось. Все. что касалось обмундирования, а также белье, приготовляла и укладывала заранее учи­лищная прислуга.

Раздалась команда «строиться», и рота длин­ным фронтом вытянулась в своем помещении. После молитвы, прочитанной дежурным, рота тронулась по бесконечным коридорам в сто­ловый зал и по сигналу горниста разместилась по столам. Большая французская булка и кружка с чаем были уже заранее приготовле­ны для каждого.

Вслед за завтраком все четыре строевые роты были выведены на набережную и выстро­ены перед зданием Училища. На фланге стоял хор музыкантов. Раздалась команда и весь со­став, под звуки веселого марша, направился через Николаевский мост на Английскую На­бережную. Многочисленные родственники, провожавшие отбывавших, шли рядом, весело переговариваясь со своими близкими. У многих во фронте, кроме своих вещей, в руках были пакеты с лакомствами, принесенными на про­щание.

У пристаней уже стояли под парами два старика-парохода, «Ястреб» и «Фонтанка», что­бы переправить молодых в Кронштадт. Под звуки музыки, началась посадка на пароходы. Музыканты и провожавшие разместились на пристани, оставив проход для воспитанников.

Но не успели передние пары пройти через при­стань и перебраться на пароход, как раздался сильный треск и вся палуба обрушилась. Поле­тели вниз музыканты со своими трубами, про­вожавшие дамы, дети и посыпались воспитан­ники. Все было так неожиданно, что очутив­шись внизу, в полной тьме, никто сразу не мог сообразить, что, собственно, произошло и где пришлось очутиться.

Пристанью служила старая барка, довольно значительного размера. Расстояние от палубы до дна было не малое и при падении сверху можно было основательно разбиться; но на сре­дине палубы в этот момент как-то никого не оказалось, почти все столпились у бортов бар­жи и поэтому по ним медленно скатились на дно ее, к счастью мало пострадав. Одна толь­ко дама из провожавших получила тяжелое повреждение, — у нее была сломана нога и матросы подняли ее снизу на кресле. Из вос­питанников один тоже сильно ушибся и его пришлось отправить в лазарет. Остальные все сами выкарабкались наверх, помогая друг дру­гу, и живо перебрались на пароход. Случай этот в то время наделал много шума, о нем пи­сали в газетах и всячески винили начальство за неосмотрительность и небрежность. Выяс­нилось, что палуба на пристани давно прогни­ла и доски ее не могли выдержать такого боль­шого количества людей.

II.

Полуторачасовой переход до Кронштадта на пароходе прошел незаметно. На сцену поя­вились булки с маслом и сыром, что заменило завтрак, к этому и кружка чая на человека. Все были голодны и с наслаждением уничтожа­ли булки. У многих оказались сласти и кон­феты, шоколад. Угощением этим попользова­лись все, владельцы радушно поделились.

Старики-пароходы плетутся по фарватеру, обставленному буйками Пройден уже Елангинский маяк. Вот, наконец, и малый рейд. Изда­ли уже виднеются суда Учебного Отряда — па­русные корветы «Гиляк» и «Боярин» и винто­вые — «Варяг» и «Аскольд». Пароходы уже замечены с корветов, и лишь только они оста­навливаются, их окружают присланные шлюп­ки, на которых воспитанников доставляют на соответствующие корабли.

Воспитанники 4-ой роты, еще ни разу не бывавшие в плавании, поглощены развертыва­ющейся перед ними картиной. Многие вообще не видали военного корабля, особенно — парус­ного. А тут целый лес: громадные, непомерной высоты, мачты, на них понавешаны всякие брусья, поперечные, более тонкие, на носу то­же выдается далеко вперед крупное дерево, из двух составных частей, и кругом веревочная плетеная сетка. Снастей разных — не пере­честь, и на палубе, и вдоль мачт, и от борта к мачтам, и на носу, и на корме! Сложная паути­на снастей, малопонятная видящему ее впер­вые. Правда, названия разных частей корабля и снастей воспитанники за зиму выучили по модели; но модель — одно, а действительность — другое, тут в таком увеличенном масштабе все как-то ново и незнакомо.

Вся картина, по своей новизне, представля­ет громадный интерес и, стоя во фронте, все ушли в созерцание. Кое-где еще переговари­ваются; но вот на мостик появился офицер, ка­питан 2-го ранга, с разными списками в руках; это — старший офицер корвета. Раздается его громкая команда «смирно…» и все затихает. Он вызывает по фамилиям, назначая тут же каж­дому номер и поясняя, какие обязанности ему присваиваются при работе с парусами, на шлюпках и при тревогах — боевой, пожарной и водяной. Наконец, все перекликнуты. Номе­ра распределены и теперь каждый должен твердо знать свое место и дело при всякой су­ровой работе. С этого момента воспитанники уже не чужие на корабле и начинают жить су­довой жизнью.

Все спускаются по трапу вниз в свое поме­щение, чтобы разложиться и устроиться. Вся рота делилась обычно на артели по 12-14 чело­век. Подбирались воспитанники в артели как- то сами собой, все подходящие по взглядам и жили дружно. Один из них выбирался всеми артелями на роль артельщика и заведывал продовольствием. Он закупал провизию и со­ставлял меню. Денег на продовольствие отпу­скалось немного и обернуться в пределах от­пущенной суммы ему бывало подчас труднова­то.

В палубе на железных стержнях подвеше­ны столы, кругом скамьи, тоже на железных стержнях. Все это, когда надо, складывалось и могло быть подвешено к потолку или убрано. Внутренняя, так называемая «жилая палуба», была устлана брезентом. По борту устроены рундуки, попросту — ящики, для каждого от­дельный, за его номером, в котором хранились вещи, кроме белья, сложенного в особом поме­щении.

Для спанья полагались койки, которые весь день находились наверху, в определенном месте, вдоль борта, и только после вечерней молитвы попадали в руки владельцев-воспитанников. Выглядит такая койка очень аккуратно. В бре­зентовый чехол укладывается пробковый мат­рас, две простыни, подушка, одеяло, две дере­вянные распорки, все это аккуратно закатыва­ется и туго шнуруется через сделанные в чех­ле дыры. В таком виде койки укладываются по борту и хорошо проветриваются за день. Вечером воспитанники их тащат вниз, расшнуровывают и самый чехол, в который с обоих концов вставляются распорки подвешивают к перекладинам, проходящим наверху, так ска­зать — на потолке. Получается висячая по­стель, гамак, и в нее укладывается матрас и все прочее. Спать в ней очень хорошо, но хо­рошо скатать, аккуратно, не так просто, надо этому научиться. Скверно то, что койки укла­дываются утром по порядку номеров и матрос- укладчик не примет койку № 5, пока не подан № 1. Поэтому несчастный воспитанник № 1 должен сразу почувствовать всю невыгод­ность своего номера, так как вставать утром ему приходится раньше всех. Кроме того, за малейшую задержку неизбежно попадает от вахтенного начальника. Зорко смотрело на­чальство и за тем, как скатаны койки и если это было сделано неудачно, то владельцы пе­реживали неприятные минуты и практикова­лись в виде наказания специально в скатыва­нии коек.

Разобравшись с вещами, в 11 часов воспи­танники рассаживаются по столам к обеду. Это первая проба выбранного артельщика, можно судить хорошо ли он кормит и, главное, доста­точны ли порции. Обычно вкусный борщ или щи, кусок мяса и что-либо на сладкое состав­ляют меню. Одновременно обедает и команда. По команде вахтенного начальника выносится на палубу «вино», то есть водка, все судовые унтер-офицеры, становясь в кружок, свистят установленным образом в свои дудки призыв «к ужину» и «обедать» и матросы по очереди под­ходят к ендове (медный луженый чан) с вод­кой, снимают фуражки и, зачерпнув чаркой, проглатывают свою порцию, после чего отпра­вляются к своему баку (миске) на палубе, рас­саживаются на постланном брезенте и принима­ются за борщ с пайком, то есть с мясом. Едят обычно молча, сосредоточенно и медленно. На­блюдать всю эту процедуру впервые предста­вило воспитанникам также не малый интерес. (Многие из команды не пили положенной чар­ки и, впоследствии, им выплачивали стоимость невыпитого вина).

После обеда, до 2-х часов полагался отдых. На конце реи поднимался особый флаг отды­ха; до момента его спуска избегали всяких ра­бот и шума на судне и соблюдалось это очень строго. После сытного обеда и воспитанники устраиваются отдохнуть и в жилой палубе и на верхней, примостившись кто как может. Фуражка служит подушкой, походная шинель заменяет одеяло или подстилку, смотря по тем­пературе дня.

Дальше день распределяется строго по рас­писанию. Ровно в 2 часа, по спуске флага от­дыха раздается дудка вахтенного унтер-офи­цера, все разбужены и до 4-х часов дня время посвящается занятиям. В 4 часа воспитанники получали чай и с 5-ти часов разрешалось «петь и веселиться», как в виде команды это передавал вахтенный начальник и, вообще, было свободное время до вечерней зари.

С заходом солнца, после спуска флага и мо­литвы, разбирались койки и свободные от вах­ты устраивались на ночь. Иногда перед этим производились тревоги — пожарная или водя­ная, чтобы проверить знание всеми своих обя­занностей в случае пожара или пробоины.

После пяти часов очень интересно было по­сидеть на баке, у фитиля. Иметь спички на суд­не возбранялось и поэтому на носу, у фок-мач­ты, по морскому — на баке, на постланном бре­зенте стояла сигарная коробка с проделанным в крышке отверстием, из которого свешивался медленно тлеющий, специально приготовлен­ный фитиль; от этого фитиля только и можно было закуривать папиросы и трубки. В короб­ке был большой запас фитиля и особо назна­ченный матрос следил, чтобы он не потух и, когда надо, заменял его новым; таким образом тлеющий фитиль поддерживался днем и ночью. Так вот у этого фитиля, на брезенте, рассажи­вались воспитанники и тут обычно бывали ин­тересные разговоры и веселые рассказы. По­близости, такой же фитиль был и для команды, но чины ее сидели отдельно, не смешиваясь с воспитанниками. Тут же, когда было возмож­но, собирались любители пения и начинались хоровые песни. Всегда составлялся уже спев­шийся за зиму хор и его пение можно было слушать с удовольствием. Обычно кто-либо выделялся в роли регента, с камертоном в ру­ках задавал тон и дирижировал. Нередко ко­мандир и офицеры поднимались на палубу, чтобы послушать стройное пение.

Команда тоже имела своих песенников и за­певалу и, чередуясь с воспитанниками, с боль­шой охотой затягивала свои песни. Часто под вечер, когда с вахты было разрешено «петь и веселиться», устраивались игры. Излюбленные игры были — в «рыбку» и состязание на ше­сте. Для игры в «рыбку» человек 10-15 сади­лись в кружок, ногами к центру, и ноги их на­крывались тяжелым брезентом, под который прятались руки. У одного из сидящих был в руке жгут, скрученный из конца каната или чего-нибудь подходящего, а посередине на бре­зенте, усаживался один из играющих на кор­точках. Быстро вытаскивая руку со жгутом из-под брезента, сидящего по середине огрева­ли здоровым ударом по спине, после чего жгут исчезал и быстро передавался по рукам. По­лучивший удар должен был схватить жгут, кидался во все стороны, но жгут ловко путе­шествовал из рук в руки и в удобный момент искатель его получал удар за ударом, вороча­ясь и бросаясь во все стороны. Поймав, нако­нец, злосчастный жгут, он сам садился в круг, а его место занимал пойманный со жгутом ру­ке. Игра эта всегда вызывала оживленное ве­селье и бесконечные прибаутки и остроты.

Для состязания на шесте выбирали длинное, круглое и хорошо оглаженное дерево доста­точной толщины и подвешивали его за оба кон­ца на прочных веревках. На некотором рассто­янии друг от друга, лицом к лицу садились верхом на шест двое, вооруженные подушками. Ноги их были на воздухе, довольно высоко от палубы, и им приходилось балансировать, что­бы не упасть. Тут и начиналась ярая битва по­душками. Каждый старался свернуть в сторо­ну своего противника и всегда было особенное веселье, когда размахнувшись во всю, сверты­вались одновременно оба игравшие.

Так проходили вечера в ясные, теплые дни, в дождливое же время воспитанники примащи­вались на палубе с книжками из судовой биб­лиотеки, играли в шахматы и шашки или, про­сто, болтали. Кое-кто занимался корреспонденцией, была и музыка. В палубе было поставле­но пианино, взятое на прокат в складчину, бы­ли, обычно, играющие на скрипке, на виолонче­ли и даже находились любители упражняться на трубе и на флейте. Эти последние доходили до всего самоучкой, и нельзя сказать, чтобы их упражнения услаждали слух. Тем не менее, при участии всех музыкантов образовывался небольшой оркестр, который в палубе разучи­вал пьесы и сыгрывался. Выходило, в общем, недурно. В одно из плаваний был даже приоб­ретен в складчину на толкучке контрабас; но играть на нем никто не умел и упражнялись все желающие, по способности. Это все же не портило ансамбля оркестра. Театральное искусство также увлекало молодежь. По зна­комству, из театральных складов в Петербур­ге, удавалось получить на время плавания ко­стюмы, парики и необходимые аксессуары для любительского спектакля. Общим голосом вы­бирали несколько пьес, легких и веселых, что­бы на судне устроить в удобное время представ­ление. Разговоры о будущем спектакле, чтение пьес, распределение ролей также заполняли досуги.

III.

Воспитанники 4-ой роты, самой младшей и первой из строевых, плавали на корвете «Ги­ляк». Судно это было старое и уже долго слу­жило в качестве транспорта, в Архангельской Флотилии. Корпус его был весьма солидной постройки и хорошо сохранился; но тяжелый и неповоротливый, этот корвет обладал очень небольшим ходом, и если удавалось ему в хо­роший ветер разойтись до 6-7 узлов, то это уже считалось блестящим достижением. Главным образом он предназначался для стоянки и обучения воспитанников на рейде. Задача перво­го плавания была обучить работе на шлюпках и управлению рулем.

День выхода Отряда в море был ясный, солнечный при полном безветрии. С Крон­штадтом все счеты были окончены и суда го­товы к выходу. На флагманском корвете «Ва­ряг» взвился сигнал флагами «Сниматься с якоря, «Гиляку» и «Боярину» принять букси­ры с «Варяга» и «Аскольда».

Тотчас же раздалась команда вахтенного начальника «свистать всех наверх с якоря сни­маться». Залились трелью дудки унтер-офице­ров и по всем палубам и закоулкам разнесся их призыв — «пошел все наверх, с якоря сни­маться». В тот же момент по всем трапам сни­зу, в бешеном темпе, стали выбегать матросы и воспитанники, толкая и торопя друг друга. Выходить шагом не полагалось, надо было не­пременно бежать. Быстрота работы везде и все­гда — это было главное, основное требование на военных судах.

Старший офицер, наблюдая с мостика, по­крикивал на медленно выбиравшихся наверх. Офицеры корвета разошлись по своим местам, назначенным им при общих, так называемых «авральных, работах и командир «Гиляка», не­большого роста, плотный капитан 1-го ранга, медленно поднялся на мостик. Разговаривать во время работы строжайше запрещалось. Стар­ший офицер умел уловить даже шопот и тогда — горе попавшимся.

«Пошел шпиль!» прозвучала его команда и якорная цепь, постепенно поднимаясь из воды, стала опускаться через лих в палубу, в канат­ный ящик. Якорь уже отделился от грунта, вертеть шпиль стало легче, якорь подтягивает­ся все выше и выше; все время канат обмы­вают из брандспойта, сбивая сильной струей на­липший на нем ил и, когда показывается из во­ды якорь, обмывают струей и его; вот, наконец, он уже поднят к самому борту; его укладыва­ют на специальную деревянную подушку у борта. В то же время уже снявшийся с якоря «Варяг», медленно ворочая винтом, проходит вдоль борта и подает «Гиляку» буксир. «Аскольд» берет на буксир «Боярина», и все суда отряда покидают Кронштадтский рейд.

IV.

Новое место назначения недалеко, миль 70 всего (морская миля — 13/4 версты), на север­ном побережье Финского залива. Вполне бла­гополучно сделавши этот небольшой переход, суда снова на якоре на своей новой стоянке.

Это большая бухта в Финляндских шхерах, закрытая от ветров и представляющая прекрас­ную стоянку, достаточно просторную и для ма­неврирования судов. Берега ее, покрытые роскошной зеленью, несколько островков, — все это придает бухте живописный вид; но она ти­ха и безмолвна и с рейда не видно ни жилых строений, ни обитателей. Только лоцманская станция слегка оживляет ландшафт. Там ма­ленький домик, с поднятым лоцманским фла­гом и у небольшой пристани на воде несколько шлюпок. Тут в этой бухте «Гиляку» предсто­ит провести все плавание и хорошего это пред­вещает мало. Сразу очевидно, что удел воспи­танников «Гиляка» — учение и служба, о раз­влечениях же надо забыть. На всех судах от­ряда спускаются шлюпки на воду и все нала­живается к рейдованью. «Гиляк» готовится к продолжительной стоянке. Морской воздух бо­дрит, аппетит разыгрывается. В палубе уже приготовлены столы для обеда и с нетерпени­ем ожидается команда с вахты. Сегодня — борщ и котлеты составляют меню для воспи­танников. Кое-что еще сохранилось из полу­ченной при отъезде провизии и это пускается в ход, в общую дележку.

После еды хочется отдохнуть и трудно вы­ходить на вахту, но надо сменять товарищей, уже отстоявших положенное время. Эти по­следние, в свою очередь, спускаются в палубу обедать. Затем дневальные убирают посуду и воспитанники располагаются на отдых. На вре­мя все затихает, в палубе — сонное царство.

С Флагманского корабля бесконечно сигна­лят, давая оставшемуся в одиночестве “Гиляку” указания и инструкции. С рассветом следую­щего дня остальные суда отряда предполагают идти в крейсерство и встреча с «Гиляком» предвидится не скоро.

Воспитанники «Гиляка» в этот первый день прихода предоставлены самим себе, занятий еще нет. Публика толпится у фитиля, где за­седают курильщики и слышится веселая бол­товня; другие у борта — наблюдают новое ме­сто. Тщетно ожидают они проявления какой- либо жизни на берегу, все тихо и выглядит не­обитаемым. Мелькает мысль, что недурно бы побывать на берегу, посмотреть все это побли­же; но сегодня — будний день, увольнений нет и проситься — значит получить отказ, да еще и замечание. Однако, среди воспитанников есть один неунывающий. Он — артельщик, то есть заведует кормлением и, как таковой может, вместе с коками (поварами), ежедневно съез­жать на берег за провизией. Сейчас это ему не­возможно, так как, зная безлюдность стоянки, сделаны заранее запасы всего необходимого; но и тут этот ловкий юноша находит выход. Он подходит к ротному командиру, вытягивается и между ними происходит следующий разго­вор:

— Господин капитан 2-го ранга, разрешите на берег съездить.

— Что вы это, какой непосед; ведь вы зна­ете что сегодня увольнений нет?

— Так точно, только у меня тут родствен­ники.

— Что? Здесь у вас родственники? Кто же именно?

— Тут у меня тетушка живет, у нее тут не­далеко дом свой.

— Да вы сочиняете все это?

— Никак нет, настоящая тетка.

— Ну, коли так, можете отправляться, но смотрите, к спуску флага быть на судне. Спро­сите вахтенного начальника, может ли он вас доставить на берег.

— Есть!

Свидетели этой сцены воспитанники быст­ро оповещают остальных, и спускающийся в палубу артельщик приветствуется смехом и шутками. Он и сам едва сдерживается, чтобы не расхохотаться, подтверждая, что уж тетку- то он на берегу найдет. Этот воспитанник во всех портах, иногда при стоянке в виду голых скал Финляндии, умел так убеждать началь­ство, что его всегда отпускали то к дяде, то к тетке, а иногда для разнообразия — к матери или сестре. Раз только, когда пришлось ему быть в мало известной бухте в Дании, ротный командир ему отказал, сказав:

— У вас повсюду сидят дяди и тети, и на скалах и заграницей. Нет, уже на этот раз пу­скай ваша тетушка вас навестит, а вы тут по­сидите.

Но несчетное число раз, когда все должны были оставаться на судне, этот воспитанник ухитрялся побывать на берегу. Впоследствии, он стал известен на Отряде своей обширной и вездесущей родней.

V.

На следующий же день служба и занятия на «Гиляке» начались не на шутку. Будили воспитанников в 6 часов и затем весь день шел по расписанию. После подачи наверх коек и общей молитвы, пили чай с булками, если их можно было добыть на берегу, а нет, так с чер­ным хлебом, а иногда — с сухарями из черно­го хлеба. Потом воспитанников вызывали на­верх и посылали через салинг. По команде все бегом поднимались по вантам (веревочным ле­стницам) на марс, первую площадку у мачты, а оттуда — еще выше, на салинг, и затем спу­скались на палубу по вантам другой стороны. Тут проявлялось соревнование, все старались перегнать друг друга, впопыхах наступали са­погами на руки, толкались.

Старший офицер с мостика наблюдал за этим учением и всячески подбодрял медленно ползущих. Некоторым неудачникам приходи­лось повторять этот маневр по несколько раз и были такие, которые, как ни старались, не

могли удовлетворить старшего офицера. Кое- кто иногда пытался уклониться от этого раз­влечения, но почти всегда неудачно Их, в кон­це концов, находили и заставляли отдельно по­казывать свою ловкость.

Затем, в 8 часов, следовал подъем флага при торжественной обстановке. Всех вызывали наверх, во фронт, на правом фланге становил­ся караул и горнисты и барабанщики. Под зву­ки музыки медленно поднимался кормовой флаг и одновременно на носу, на бугшприте, водружался гюйс-флаг, который поднимался только на кораблях I и II ранга и только на сто­янке.

Командир и старший офицер находились на мостике, где старший офицер принимал ра­порт о состоянии корабля и команды от вахтен­ного начальника и, в свою очередь, рапортовал то же самое командиру. После этого церемониа­ла начинался рабочий день.

На первых порах воспитанников обучали гребле на шлюпках. На 12-ти весельном кате­ре, где на каждой банке (сидение) сидели по два воспитанника, под руководством офицера проделывали все приемы с веслами. По коман­де «весла» — нелегко было поднимать длин­ные, тяжелые весла, лежавшие по середине шлюпки на банках. Полагалось, взяв весло обеими руками, поставить его вертикально между ног и затем, опустив на вытянутую ру­ку, осторожно, без шума, положить в уключи­ну и держать горизонтально к поверхности во­ды до следующей команды. Затем, по команде «на воду», весла заносились назад, поворачи­вались в уключине и лопасть (широкая плоская оконечность) вертикально опускалась в воду, проводилась вперед и при подъеме из воды снова приводилась в горизонтальное к воде по­ложение. Горе было раньше времени в воде развернуть весло, его неминуемо засасывало водой и чуть не выбивало из рук. Это, конеч­но, мешало другим гребцам, весла стукались и нарушалась вся стройность. Называли это «пой­мать рыбку», и г. г. офицеры за “это не хвали­ли! Большинству, однако, сравнительно скоро удавалось превзойти эту науку и только немно­гие неудачники продолжали отдельно упраж­няться. Далее следовало какое-либо учение по расписанию, в 11 часов утренние занятия окан­чивались и тотчас же горнист играл сигнал для купания, если температура воды была не ме­нее 12 градусов.

Происходило это купание довольно ориги­нально. По сигналу воспитанники раздевались, кто где мог и направлялись в воду по выстре­лу. Выстрел — это круглое, довольно длинное дерево, с очень гладкой и скользкой поверхно­стью, перпендикулярное к борту корабля и па­раллельное поверхности воды. К борту выстрел крепится вертлюгом (шарниром) так, что его можно поднимать и опускать к воде. Поддер­живали его в любом положении снасти, иду­щие от его оконечности вверх, к марсу, и в сто­рону — к борту судна. От мачты к снасти, под­держивающей сверху оконечность выстрела, был протянут тонкий леер (веревка) на такой высоте, чтобы идущие по выстрелу могли за не­го придерживаться. Ходить по трапу команде и воспитанникам воспрещалось и обычный путь в шлюпки был по выстрелу.

Такие выстрелы были с обоих бортов, при­чем на каждом выстреле, на некотором рассто­янии, были прикреплены шкентеля, спускаю­щиеся до воды и изображавшие веревочную лестницу, или просто толстый канат, со сделан­ными на нем крупными узлами, совершенно так, как это бывает на гимнастических прибо­рах. К этим шкентелям привязывали шлюпки, которые были спущены на воду, и по этим при­борам команда и воспитанники спускались на шлюпки и поднимались на судно. Надо было иметь некоторую сноровку, чтобы пройти по круглому, гладкому слегка покачивающемуся выстрелу, даже придерживаясь за протянутый леер; но «ходить» не полагалось, надо было «бегать» и вахтенный начальник неукоснитель­но этого требовал от медленно подвигавшихся. В сапогах еще кое-как можно было удержи­вать равновесие, помогали каблуки; но не то было при купании в костюме Адама. Если притом выстрел был смочен уже вылезшими из воды, то на босых ногах удержаться было очень трудно и иногда приходилось садиться верхом, чтобы только не соскользнуть совсем в воду, тем более, что на время купанья выстрел спу­скался так отвесно, что конец его уходил в во­ду и самый выстрел принимал наклонное по­ложение. Особенно трудно было пробираться, когда на выстреле оказывалось одновременно несколько человек, которые, все держась за ле­ер и покачиваясь, неизбежно тащили его в раз­ные стороны. Некоторые достигли в этом путе­шествии совершенства и быстро и спокойно шли по выстрелу, другим же это никак не уда­валось.

Во время купанья у борта держались две шлюпки, готовые каждую минуту в случае на­добности подать помощь. Многие не умели еще плавать. Обучением их занимался ротный ко­мандир. Под руки, вокруг груди и спины обвя­зывали такого воспитанника веревкой и конец ее был в руках у ротного командира, который таких купальщиков опускал и приподнимал, как поплавок. Это была хорошая школа и по­чти все вскоре кое-как уже самостоятельно продвигались по воде.

Одному из воспитанников, однако, это искус­ство далеко не давалось, и вот раз, когда его также опустили на конце, ротный командир с кем-то на палубе разговорился и не заметил, как его ученик с головой ушел в воду. В это время другой, барахтаясь у борта, и заметив висящий сверху конец, схватился за него обе­ими руками, чтобы передохнуть. Ноги его ока­зались тотчас же на голове и плечах другого, бывшего под водой. В то же время сверху, с палубы, на него обрушился ротный командир, требуя немедленно бросить конец и не топить своего товарища. Бедный молодой человек сра­зу не мог сообразить в чем дело. Сцена была занятная и вызвала общее веселье, тем более, что бывший под водой нисколько не пострадал и только немного отведал морской воды; но другому, схватившемуся за конец, потом еще изрядно влетело от ротного, якобы за неумест­ную шалость.

После обеда, иногда, бывало артиллерий­ское ученье у орудий старого образца или же парусное учение, то есть — постановка и убор­ка парусов. Это было излюбленное учение и воспитанники старались тут показать свою ловкость и бравость. Одна мачта, кормовая, так называемая бизань-мачта, обслуживалась только воспитанниками, две же другие, более высокие, грот и фок-мачты, принадлежали ко­манде.

Свою бизань-мачту, все ее снасти и блоки воспитанники должны были знать, как табли­цу умножения. В обязанностях своих они сме­нялись каждые две недели, так что по очереди проделывали все работы у мачты.

VI.

С обучением гребле скоро покончили. Впо­следствии только изредка утром, до подъема флага, посылались воспитанники на шлюпки и, под веслами, несколько раз обходили свой ко­рабль. Это заменяло утреннюю гимнастику.

Началось обучение управлению шлюпками под парусами, что было уже гораздо сложнее. Это было основное занятие, положенное по расписанию для первого плавания воспитанни­ков на «Гиляке». Все были расписаны по шлюп­кам, которых было восемь, одинаковые ше­стерки, то есть на шесть гребцов, с отличи­тельной полосой различного цвета вдоль бор­та. Каждый день по очереди, один из команды шлюпки назначался старшиной и смотрел за исправностью шлюпки и ее парусного вооруже­ния. Старшина же и управлял в этот день ру­лем при шлюпочном учении.

Обычно шлюпки под веслами отходили от корабля и затем по сигналу «поставить ранго­ут», ставили мачты, поднимали паруса и на­чиналось катанье вокруг корабля, причем счи­талось лихостью совсем почти вплотную прой­ти под кормой и, так же близко, срезать буш­прит корабля. Сначала эти, катанья происходи­ли под руководством офицеров. Некоторые из них прекрасно управляли шлюпкой, но были и такие, которые были мало опытны в этом деле. Воспитанники все это зорко примечали и иногда ставили офицеров в довольно нелов­кое положение. Один из офицеров, проходя ми­мо бугшприта, всегда так плохо рассчитывал расстояние и так мало выбирался на ветер, что шлюпку его неизменно сносило под бушприт, мачта шлюпки зацеплялась за снасть и шлюп­ка оказывалась в западне под носом корабля.

По возвращении на судно офицера с этой злосчастной шлюпки, командир имел с ним дружескую беседу, после которой сконфужен­ный лейтенант быстро скрывался в свою каю­ту. И это все, конечно, было примечено воспи­танниками, которые всецело были на стороне командира, так как лейтенант, очевидно, был неважным моряком, что роняло его в глазах молодежи.

Самое трудное было на парусной шлюпке в свежий ветер удачно пристать к трапу. Надо было строго рассчитать направление, во время спустить паруса и плавно и осторожно подойти, отнюдь не ударяясь в трап. Это, однако, осо­бенно вначале, не всегда удавалось и тогда нередко такое приставание, по требованию ко­мандира или вахтенного начальника, повторя­лось много раз, пока, наконец, не удавалось по­дойти, как следует.

Лейтенанту, о коем выше была речь, этот маневр тоже плохо удавался и часто его шлюп­ка с треском врезалась в площадку трапа. Ко­мандир, в таких случаях, приглашал лейтенанта к себе на мостик. И тут опять следовала «дружеская беседа» с невеселыми для лейте­нанта последствиями.

Эти учения на шлюпках под парусами вна­чале были всем в тягость. И неудивительно, так как все другие учения временно были оставлены и воспитанников посылали ежеднев­но во всякую погоду, и утром до обеда, и после обеда только на шлюпки и шло беспрерывное обязательное катание вокруг корабля.

VII.

Так, без особых инцидентов и событий, про­текала рабочая жизнь воспитанников 4-ой ро­ты в первом учебном плавании.

По воскресеньям же два очередные отделе­ния отпускались на берег. Следовало с вахты  приказание «почище одеться», и затем, под на блюдением офицера, воспитанники рассаживались на катера, стоящие у борта, ставили ран­гоут и отваливали под парусами, так как до берега было далеко. На берегу расходились группами и отправлялись на поиски жилья и питания, но ничего такого в этой местности не оказывалось, кроме немногих домиков лоцман­ской станции, так прикрытых зеленью, что с судна их почти нельзя было заметить. Тем не менее кое-кому удавалось и тут заводить зна­комство и лакомиться кислым молоком и су­хим, плоским круглым хлебом, который назы­вали «шкивом», ввиду очевидного сходства его с этим предметом. (Шкив — это металлический круг, вращавшийся в блоке). В некотором рас­стоянии от бухты был небольшой городок, ку­да мечтали добраться воспитанники; но средств сообщения не было и приходилось довольство­ваться ближайшими окрестностями.

Оставшиеся на судне в воскресенье развле­кались, как могли, читали, упражнялись на пи­анино, играли в шахматы и т. д., но больше по­просту спали, благо такое занятие не возбра­нялось.

Утром по воскресеньям, вскоре после подъ­ема флага, командир, здороваясь, обходил фронт офицеров, воспитанников и команды после чего следовало приказание «корвет к осмотру». Чины команды и воспитанники на­значались во все части корабля для заведывания и в течение недели должны были наблю­дать, чтобы у них все было в исправности.

Командир внимательно осматривал поме­щения, делал замечания, иногда экзаменовал воспитанников, желая выяснить, насколько они знакомы с судном, и затем поднимался наверх, на полуют на корме корабля. Воспитанники и команда подходили вплотную, по команде сни­мали фуражки, и командир читал очередные статьи Морского Устава. Этим заканчивалась воскресная церемония и наступало время обе­да. Когда суда Отряда стояли вместе, отделе­ние воспитанников посылалось на Флагман­ский Корабль к обедне в судовой церкви. На «Гиляке» же походной церкви не было, не по­зволяло место. Команда проводила воскресный отдых точно так же. Часть ее увольнялась на берег, остальные занимались своими делами. Раздавалась игра на гармонии, пение и любите­ли отплясывали под звуки гармоники.

Ежедневно, после побудки команды, произ­водилась уборка корабля. Эта работа выполня­лась особенно тщательно; чистота на судне со­ставляла гордость военного корабля и ею дей­ствительно суда могли похвастать. Палуба обильно поливалась водой и команда, на колен­ках, голиками, то есть связками прутьев, про­тирала ее камнем и песком; затем снова палу­бу окатывали водой из пожарных шлангов и, наконец, сгоняли воду деревянными лопатами с резиновой полосой на конце. Во время этого утреннего туалета корабля пройти по палубе было очень затруднительно, повсюду были по­токи воды. В то же время обмывался внутрен­ний борт, окрашенный в белый цвет. Вслед за тем команда приступала к чистке меди и же­леза. Все, решительно, медные предметы, нахо­дившиеся на верхней палубе, должны были го­реть, как солнце. Начищали их толченым кирпичем, смешанным с маслом. Матросы имели в коробках все необходимое для этой работы, и эти тряпки и порошок имели одно общее офи­циальное название — «чистота». Общее наблю­дение за утренним туалетом корабля имел боц­ман и, надо отдать ему справедливость, — он хорошо умел подгонять и все работали лихо. Раз в неделю, после приборки, команда тут же на палубе мыла свое белье и койки, которое потом развешивалось для просушки на снастях. Белье воспитанников стирали на берегу дне­вальные.

Все корпусные дневальные были бывшие матросы. Они охотно исполняли поручения воспитанников и получали от них небольшое вознаграждение в месяц за чистку сапог и платья и, вообще, наблюдение за имуществом. Некоторые из них, по натуре своей, любили роль дядьки и отлично опекали своих господ, как хорошие денщики старого времени.

На «Гиляке» в числе дневальных был один хохол, по фамилии Дунайцев, уже пожилой и по внешности сильно напоминавший запорож­ца с известной картины Репина. Этот господин не уставал острить и своими шутками и приба­утками очень всех веселил. Подавая незатей­ливое кушанье к столу — борщ, котлеты или пирог, он непременно предварительно доклады­вал их названия, якобы — по-французски, не­вероятно и пресмешно коверкая слова.

День за днем в таком порядке проходил на «Гиляке» и еще предстояла долгая однооб­разная стоянка. Как уже сказано выше, на бе­регу развлечений не было, надо было их самим создавать на судне. В этом отношении очень помогала музыка и чтение. К сожалению, су­довая библиотека обычно бывала невелика и в короткое время весь запас книг был перечи­тан. Газеты и журналы _в палубу воспитанни­ков не попадали.

Жизнь офицеров протекала не более ожив­ленно. Разница была лишь в том, что офицер­ский повар умел и мог лучше варьировать ме­ню и был всегда запас вина и пива, чего вос­питанники, конечно, не могли иметь. По вос­кресеньям и праздникам командир пригла­шался к обеду в офицерскую кают-компанию и по этому случаю обед принимал особо торжест­венный характер. Подавались закуски, обяза­тельно был пирог и выставлялось вино для об­щего пользования; обычно, в будние дни, ви­но не подавалось и желающие требовали от­дельно за свой счет. Офицеры на воскресном обеде были в виц-мундирах, в эполетах и с ор­денами.

Старые 9-ти фунтовые пушки с клиновы­ми замками, бывшие на «Гиляке», для лоска и блеска, натирались «сибирлетом», особым со­ставом, и в этом в сущности и состояло главное и единственное занятие на корабле всей артиллерийской братии корабля. Отсюда и прозвище «сибирлет». Учения у таких пушек были не сложны. Каждый раз этот артиллерий­ский офицер повторял из устава обязанности номеров у орудия, передавая скучным моно­тонным голосом:

№ 3 — выдвигает замок…» «№ 5 — держит прибойник правой ру­кой на высоте левого соска…» и т. д.

и все уже давно все это вызубрили наизусть. Учение было тоскливое. Оживление вносила только артиллерийская тревога, когда по сиг­налу горнистов и барабанщиков все неслись, сломя голову, чтобы занять свои места у ору­дий. Такую тревогу повторяли почти ежеднев­но.

Вечером, перед спуском флага, часто также били рынду, то есть звонили в колокол, висев­ший на баке, что означало пожар на судне. Все разбегались по своим местам, и, чтобы показать их готовность, начинали качать помпы, направ­ляя струю воды за борт. Иногда пожарная тре­вога сменялась «водяной», по которой назна­ченные номера выносили снизу парусиновый пластырь, чтобы им закрыть воображаемую пробоину в корпусе корабля.

В середине плавания произошла на «Гиля­ке» смена старшего офицера. Общий любимец, старший офицер был назначен на уходящий в кругосветное плавание крейсер и отбывал в Кронштадт. Офицеры проводили его прощаль­ным обедом в кают-компании, а воспитанники, по обычаю, сели гребцами на шлюпку, чтобы последний раз свезти его на берег.

Вновь прибывший на смену капитан 2-го ранга вступил немедленно, в исполнение обя­занностей. Маленький, толстый, точно шарик, невнятно командующий и суетливый, он сразу- же получил соответствующую оценку у воспи­танников. Манера его говорить была очень своеобразна, с пришептыванием, и к оконча­нию слов он еще прибавлял звук «с»; так, он командовал — на «шлюпкис», «бегать-с надо-с» и т. д., и это немедленно было подмечено воспитанниками, среди которых, конечно, на­шлись любители его передразнивать.

Иногда вечером, лежа на койке, в темноте, приходилось прислушиваться к разговору это­го старшего офицера, которого так искусно изображал один из воспитанников, что все за­тихали, полагая, что старший офицер действи­тельно зашел в палубу. Затем, конечно, все вы­яснялось и наступало общее веселье. В один из таких сеансов, воспитанник-артист в конце концов попался: старший офицер сам услышал столь удачную имитацию и дело кончилось карцером.

На занятиях в палубе воспитанников знакомили с лоцией берегомн входов на рейд, то есть подробным описанием пути, которого дол­жен был придерживаться корабль в данной ме­стности, с указанием курсов по компасу, отли­чительных предметов на берегу и т. п. Наря­ду с этим шли практические занятия по нави­гации у компаса, и по астрономии. На «Гиля­ке» впрочем всему этому уделялось сравни­тельно мало времени и такие занятия обычно происходили только при очень дурной погоде, при малейшей же возможности воспитанники практиковались на шлюпках.

Оставим же их на время заниматься до одурения этим спортом, оставим «Гиляк» на его однообразной стоянке ,и посмотрим что в это время делается на других судах Отряда.

VIII.

На «Варяге» и «Боярине» регулярная жизнь, учение и служба начались тотчас по прибы­тии воспитанников на суда. Все они уже про­плавали одну или две кампании и считали се­бя завзятыми моряками.

Снявшись с якоря одновременно, суда рас­стались с «Гиляком» и направились в практи­ческое плавание. Мелкие суда, парусная яхта «Забава» и канонерская лодка «Отлив», входив­шие в состав отряда, приняли по отделению кадет с «Боярина» и «Варяга», и пошли само­стоятельно в финляндские шхеры. Переход корветов до Ревеля был недолгий, но в море было свежо и качка дала себя почувствовать

Командир «Боярина», довольно пожилой капитан 1-го ранга, из шведов, был известен своими многократными дальними плаваниями и пользовался репутацией отличного, опытно­го моряка, особенно — по парусному делу. Он не был особенно строг с воспитанниками вооб­ще, но на парусных учениях требовал отчетли­вой работы и внимательно следил, как справля­лись воспитанники со своими обязанностями. Очень многим приходилось тяжко при уборке парусов. Стоя на пертах (веревка, висящая вдоль ея) надо было подтягивать паруса, ска­тывать их и привязывать к рею. Это была очень трудная работа и надо было крепко дер­жаться, чтобы тяжелым парусом самого не сбросило с рея.

Старший офицер был под стать командиру. Бравый, веселый вид сразу располагал к нему и чувствовалось, что этот ни при каких обстоя­тельствах не потеряется. И воспитанники и ко­манда гордились своим старшим офицером.

Старший училищный офицер, он же ротный командир, был большой оригинал, при этом весьма добродушный и постоянно волнующий­ся. Воспитанники его любили, но, как всегда это бывает, изводили ужасным образом и устра­ивали «бенефисы». Всю зиму, еще в Училище, его допекали самыми разнообразными выдум­ками. Так, например, условливались предвари­тельно в роте, чтобы, идя по длинным коридо­рам в столовый зал к обеду, вся рота наступа­ла только на левую ногу и чтобы правой совсем “не было слышно; получалось совершенно ори­гинальное, необычное движение роты. На пути ее останавливали, снова командовали «шагом марш», но выходило все то ж самое и бедный ротный командир волновался, безуспешно ста­раясь найти виновных. На судне у него был определенный «враг», как он сам шутя гово­рил, среди воспитанников, который для обще­го увеселения постоянно устраивал маленькие безобидные скандалы. Ротный командир уже так привык во всех таких проделках видеть виновным своего врага-воспитанника, что пер­вым долгом требовал его к себе.

Послеобеденный отдых продолжался до двух часов. К этому времени в палубе появлял­ся ротный командир и лично будил заспавших­ся воспитанников, среди которых почти всегда оказывался и его «враг». Для разнообразия, однако, и этот воспитанник иногда вставал во время, но оставлял на своем месте шинель, на­битую подушками, фуражка прикрывала, яко­бы, голову, ноги тоже были прикрыты и всей этой фигуре была придана возможно естест­венная поза. Ротный командир, обходя палубу, первым делом направлялся к месту, где обыч­но спал этот воспитанник и, видя лежащую фигуру, начинал его отчитывать; однако, за­метив, что никакого внимания его словам не оказывается, он нагибался, сильно дергал за рукав шинели и тут, конечно, обнаруживалось, что его одурачили. Тогда вызывался на сцену сам виновник торжества, который с веселым видом убеждал, что он уже давно встал и ви­новников этой шутки не знает. Кончалось, обычно, все благополучно, но с предупрежде­нием, что следующий раз без всяких разгово­ров за все ответит его «враг»-воспитанник.

На втором плавании произошел очень пе­чальный случай, надолго оставшийся в памя­ти воспитанников. Корветы «Боярин» и «Ва­ряг» стояли на рейде в Балтийском порту. По­года была очень свежая, но очередного учения не отменяли и, по команде, воспитанники от­правились лавировать по рейду на шлюпках под парусами Шлюпки быстро проносились мимо корвета, лежа совсем на боку, брызги с носу летели с силой до самой кормы шлюпки, воспитанники, сидящие на дне ее, прикрыва­лись, как могли, брезентами и чехлами от ран­гоута. Неприветливый в такую погоду рейд был пустынен, сообщения с берегом суда от­ряда не поддерживали. Воспитанники с нетер­пением ждали сигнала с корветов «возвра­титься», но он все не поднимался и шлюпки продолжали носиться вокруг своих кораблей, подскакивая на волнах, и наклоняясь бортами настолько, что черпали воду, которую прихо­дилось отливать. Свинцовые тучи нависли над рейдом, закружились чайки, пронизывая воз­дух своим резким криком; ветер заметно креп­чал и разводил волнение.

Наконец, долгожданный сигнал взвился и шлюпки стали подходить к трапам своих ко­раблей. Полным ходом подвигался, лежа сов­сем на боку, 12-ти весельный катер к левому трапу «Варяга». Рулевой скомандовал «крюк». По этой команде сидящий на боковой банке в носу) встал, держа в руках крюк, то есть шест с железным крюком на конце, и приготовился зацепиться им у борта корабля, или оттолк­нуться, если понадобится, чтобы удержать шлюпку у трапа и в то же время не дать ей биться о борт. С таким же крюком другой го­товился придержать корму шлюпки. И вот, ко­гда баковый уже уперся крюком в борт кораб­ля, крюк сломался и образовавшийся расщеп­ленный его конец уперся в живот воспитанни­ка, который спиной прислонился к борту шлюпки. Паруса уже были спущены, но ка­тер, по инерции, все еще быстро подвигался вперед и на глазах у всех, конец крюка проник в живот воспитанника и вдавливался все глуб­же, разрывая внутренности, так как шлюпку остановить не было никакой возможности. Ра­неный опустился, потеряв сознание. Его тотчас же вынесли наверх и съехавшиеся по сигналу доктора с судов отряда, нашли необходимым немедленно сделать операцию. Как рассказы­вали потом, у воспитанника началось воспале­ние брюшины и, несмотря на все принятые ме­ры, спасти его не удалось и на третий день он скончался.

Отпевание происходило в церкви на берегу, куда со всех судов были свезены воспитанни­ки, проводившие затем товарища до могилы. Приехали на похороны вызванные телеграм­мой родители и братья покойного. Картина бы­ла до нельзя тяжелая и долго еще воспитанники были под впечатлением этого события. Спу­стя несколько дней суда перешли в Ревель.

В это время как раз происходили в Фин­ском заливе маневры, в которых принимали участие все суда, входившие в состав Практи­ческой Эскадры, Минного и Артиллерийского Отрядов.

На южном берегу залива, в одной из бухт, должна была состояться высадка десанта с су­дов Практической Эскадры в присутствии Го­сударя Императора. По этому поводу в среде воспитанников начали циркулировать фантастические слухи о том, что Государь посетит су­да Отряда Училища, что казалось совершенно невероятным, но каковы же были общее удив­ление и радость, когда на горизонте показа­лась Царская яхта полным ходом шедшая на рейд и вскоре ставшая на якорь невдалеке от корветов. При общем подъеме и возбуждении, на судах стали готовиться к Высочайшему по­сещению. Воспитанники и команда быстро пе­реоделись, всюду, где можно, прибрались, под­тянули шлюпки, выровняли рангоут и, вообще, сделали все, что было возможно в такой корот­кий срок, чтобы привести корабли в порядок. Вскоре, действительно, от трапа яхты отделил­ся паровой катер, направляясь к корвету «Ва­ряг». Под яркими лучами солнца корвет бли­стал чистотой. На палубе выстроились офице­ры, воспитанники и команда. Катер пристал к правому трапу, Государь поднялся со своей свитой, принял рапорт Начальника Отряда, ко­мандира и вахтенного начальника и обошел фронт, здороваясь. Впервые пришлось воспи­танникам так близко увидеть могучую фигу­ру и доброе, приветливое выражение лица Го­сударя, произведшее на всех незабываемое впе­чатление. После непродолжительного разгово­ра с командиром Государь поднялся на мостик и приказал пробить артиллерийскую тревогу. В одно мгновение все оказались на своих ме­стах и началось примерное учение у орудий. Поблагодарив воспитанников за хорошее и бы­строе исполнение, Государь обратился к На­чальнику Отряда и предложил ему в тот же день послать «Боярина» в Гапсаль, чтобы пе­редать письмо Императрице, находившейся там с детьми. Затем, Государь спустился с мо­стика, снова обошел фронт, пожелал счастли­вого плаванья и, сопровождаемый свитой, стал спускаться по трапу на катер.

Немедленно раздалась снова артиллерий­ская тревога, все встали по орудиям и пригото­вились к салюту. Как только Царский катер отвалил от борта и прошел под кормой, начал­ся салют. Один, другой, третий выстрел, и вдруг… из дула четвертой пушки вырвался снаряд и с жужжанием пролетела граната над Царским катером, повергнув всех на корвете в оцепенение. Салют продолжался, но заметно было общее смятение и недоумение.

Оказалось, что во время учения проделыва­ли примерное заряжение и как раз, когда сна­ряд был вложен в орудие, раздалась команда «по вахтенно во фронт». Все было оставлено, как было, и прислуга орудий, то есть — воспи­танники, бегом построились во фронт. Когда затем воспитанники снова были поставлены к орудиям для салюта, никто не вспомнил, что снаряд остался в канале орудия и, вложив за­ряд пороха, вставив трубку, по команде был произведен выстрел, как выяснилось, боевым снарядом.

На Царском катере этот инцидент был за­мечен и вскоре на корвет прибыл один из чи­нов свиты, чтобы выяснить обстоятельства этого печального происшествия. Начальник От­ряда был потрясен и совершенно растерян. Однако, по выяснении и после доклада Госу­дарю, ему было передано, что повелено считать инцидент исчерпанным и что ни для кого ни­каких последствий он не должен иметь.

IX.

Слова Государя, обращенные к Начальнику Отряда, быстро стали известны на «Боярине» и только и было разговора, что о предстоящем плавании и его цели.

Обсуждали, во сколько времени можно дой­ти до Гапсаля, будет ли ветер и т. д. Хотелось бы лететь с невероятной быстротой, чтобы исполнить Царское поручение, которым гор­дился весь экипаж корвета. Тотчас же нача­лось приготовление к съемке с якоря. Артель­щики запаслись провизией и покончили все свои счета на берегу. На корвете подняли с во­ды шлюпки, все закрепили по походному.

День был ясный, но дул довольно свежий ветер. Наконец, все было налажено и, по сигна­лу с «Варяга», поставив паруса, корвет мед­ленно двинулся с рейда, постепенно увеличи­вая ход. Вскоре, выйдя на простор Финского залива и пользуясь благоприятным ветром, на­кренившись на левый борт, корвет шел уже со скоростью до 11 узлов, что было в то время очень приличным ходом не только для парус­ного судна.

На вахте стоял лейтенант, корпусный офи­цер, которого между собой иначе не называли, как «дядя Володя». Человек он был хороший, доброжелательный, но большой оригинал и, поэтому воспитанники к нему приставали и лю­били с ним пошутить. Теперь этот лейтенант строго поручил воспитанникам внимательно на­блюдать за горизонтом и докладывать ему свое­временно о надвигающихся шквалах. Не уди­вительно поэтому, что каждые пять минут ему докладывали, что «шквал идет», хотя ровно ничего не было видно на горизонте. Дядя Во­лодя с важным видом, брал бинокль, но конеч­но ничего подозрительного не находил. Воспи­танников он предупреждал, что за такое наблю­дение он всех докладывающих посадит на са­линг, однако никто к этому серьезно не отно­сился и веселые разговоры о шквалах продол­жались, но вот на горизонте, действительно, появилось облачко, быстро подвигающееся впе­ред, и на этот раз, как на зло, никто не преду­предил дядю Володю. Неожиданно налетел не­большой шквал, еще более накренил судно и только тогда вахтенный начальник вызвал ко­манду, чтобы убавить парусов.

Обеспокоенный командир поднялся наверх и, увидев, в чем дело, не особенно дружески поговорил с дядей Володей, предложив ему быть внимательнее. Это переполнило чашу и лейтенант в свою очередь, посадил двух вос­питанников на салинг. Запасшись книгами, эти господа отправились отбывать наказание.

Салинг — это два бруска, поперечно поло­женные на верхушку средней части мачты, на стеньгу. Выходит это как бы на высоте 5-го или 6-го этажа хорошего дома! Через концы этих перекладин проходят стень-ванты, у са­мой стеньги, вдоль ее, висят разные снасти, так что сидящий на перекладине всегда найдет за что держаться, чтобы не упасть даже при качке, но, конечно, нельзя сказать, чтобы такое сидение было удобно. Оба воспитанника быстро добрались наверх и уселись друг против дру­га. Один из них принялся за чтение, другой же, прислонившись к стеньге и охватив одну из снастей, видимо приготовился подремать. Вско­ре снизу, по позе его, можно было видеть, что в действительности он будто бы заснул уже, о чем не замедлили сообщить вахтенному на­чальнику. Опасаясь, чтобы спящий как-нибудь не сорвался с салинга, дядя Володя стал при­казывать ему спуститься вниз, но наверху его приказания не слышали или не хотели слышать и преспокойно сидели. Между тем, воспитан­ники подзуживали лейтенанта, уверяя его, что несчастный сейчас свалится! Совсем взволно­ванный, вахтенный начальник в конце концов решил послать воспитанника наверх, чтобы разбудить спящего и приказать ему немедлен­но спуститься. Этого только и ждали наверху и, конечно, и другой, его приятель понял, что это приказание и его касается и оба они, бы­стро спустились, снова появились около дяди Володи. После этого случая, однако, лейтенант уже очень редко посылал в наказание на са­линг, вспоминая доставленное ему беспокойст­во. Таким образом, вахта этого офицера всегда проходила с некоторым оживлением.

Вообще, состав офицеров на «Боярине» был хороший. Был, между прочим, еще один лей­тенант назначенный от Училища, которого воспитанники любили и уважали, как прекрасного, лихого офицера; но неизвестно, каким об­разом и у него нашли они слабую сторону и по этому поводу нередко изводили его. Ловко за­ведя с ним разговор на морские темы, что он очень любил, они незаметно подходили к во­просу о Морской Академии, которую он окон­чил, расспрашивали, трудно ли было и, нако­нец, которым он окончил курс? «Третьим» сле­довал ответ. Тогда воспитанники также испод­воль добивались узнать, сколько было всего слушателей одновременно с ним в Академии. «Трое» следовал ответ и лейтенант обычно прекращал разговор и удалялся. Воспитанни­кам доставляло удовольствие слегка «потра­вить» и этого достойного офицера.

«Боярин», пользуясь хорошим ветром, про­должал быстро подвигаться вперед, рассекая мутные волны Финского залива. Ночь прошла спокойно и утром свободная вахта воспитанни­ков была внизу, в палубе. Большинство, про­быв на вахте ночью, устроились на палубе по­удобнее, чтобы поспать перед приходом на рейд Гапсаля.

Корабль Имел постоянный и значительный крен на левый борт, слегка покачивался на вол­нении. Правый борт был приподнят и потому воспитанники улеглись к нему головой, ноги же довольно отвесно спускались вниз. Многие уже сладко заснули. И вдруг что-то такое про­изошло и в один момент картина изменилась: ноги воспитанников оказались наверху, голо­вы — внизу, корвет как-то сразу перекинулся на другой борт и стал крениться все больше и больше. Воспитанники выбежали наверх. В то же время, натягивая тужурку, бегом по трапу, выскочил из своей каюты командир, еще на ходу приказывая вызвать всех наверх «пару­сов убавлять». Картина, представившаяся воспитаникам наверху, произвела на них большое впечатление В подобных передрягах, обычных при продолжительных плаваниях, им еще не пришлось побывать и то, что они увидели, по­казалось им поистине величественным зрели­щем.

Черные, свинцовые тучи низко нависли над всем горизонтом; море потемнело и казалось почти спокойным, ветер налетал отдельными, сильными порывами; в отдалении видна была быстро подвигающаяся навстречу белеющая полоса, вода в которой, покрытая белой пеной, кипела точно в котле; брызги взлетали высо­ко вверх. Казалось — корвет приближается к гряде камней, о которые неистово разбивают­ся страшные буруны. Крупные капли дождя стали падать все чаще и чаще и вдруг их сме­нил крупнейший град, с шумом ударявший о палубу. Мглу прорезала молния и вслед за нею раздался оглушительный раскат грома. Снова блеснула молния и, как всегда это бывает в море, проблески ее так быстро следовали один за другим, что казалось на горизонте движется сплошная огненная лента. Раскаты грома раздавались все чаще и чаще. Вся освещенная молнией, кипящая полоса воды с сильнейшим порывом ветра налетала на корвет и еще более кренила его. Надо было, не теряя ни минуты, убрать лишние паруса, иначе положение суд­на могло бы стать опасным. Все выбежавшие наверх несколько оторопели от столь неожи­данной и необычной картины, но это продолжа­лось недолго. Старший офицер еще не успел подняться на мостик и поэтому командир стал сам командовать, своим спокойствием внушая бодрость тем, кого столь непривычная картина этого шквала привела в нервное состояние. Воспитанники быстро поднялись на свою би­зань-мачту, команда — по остальным двум и стали крепить верхние паруса. Корвет тотчас ж начал понемногу выпрямляться и, когда шквал пронесся дальше, из-за туч уже выгля­нуло солнце_ Только расходившиеся в море волны еще напоминали о налетевшем порыве ветра.

Вскоре затем, корвет благополучно прибыл в Гапсаль. Стоянка там на рейде неудобная, так как приходится отдавать якорь очень да­леко от города, ближе подойти препятствует недостаточная глубина для больших судов„Не- медленно на воду был спущен командирский вельбот. Гребцы приоделись и командир в па­радной форме отправился на берег. На корве­те все оставалось по-походному и, тотчас по возвращении командира, «Боярин» снялся с якоря и пошел обратно в Ревель, на соедине­ние с прочими судами Отряда. Командир не замедлил передать выстроенным во фронт вос­питанникам и команде благодарность Госуда­рыни Императрицы за блистательное исполне­ние поручения Государя, о чем Государыня пожелала непременно довести до сведения Его Величества.

X.

Погода благоприятствовала и на этот раз и «Боярин» быстро и благополучно оказался снова на ревельском рейде.

Предстояло вскоре заграничное плавание-с заходом в Копенгаген и Стокгольм, но до этого еще неделя была посвящена учениям и заня­тиям.

На «Боярине», впервые, воспитанники начи­нали знакомиться с минным делом. В Крон­штадте была принята учебная мина Уайтхеда и установлена на специальных козлах в палубе. Минный офицер в общих чертах знакомил воспитанников с этим сложным предметом. Еще ранее были показаны мины ударные и за­граждения, схемы проводки электрических проводов, заряжание этих мин и пр. Все это было интересно, но мина Уайтхеда своим удиви­тельным устройством привлекала особенное внимание.

По воскресеньям, неизменно, очередные от­деления отпускались на берег и воспитанники слонялись по городу; вечером же большинство собиралось на музыку в Екатеринентальский парк. Всюду, однако, попадались и офицеры с Отряда и потому надо было всегда быть на че­ку. Тем не менее, группа воспитанников ухит­рилась хорошо поужинать в Екатеринентале и, вероятно, было выпито немного лишнего, что привело к столкновению с, заседавшей тут же штатской компанией. За словами последовало рукоприкладство и дело закончилось большим скандалом. Воспитанники во время благоразум­но ретировались и своевременно прибыли на свои шлюпки. Но все же как-то стало известно, что виновники были с «Боярина».

Жалоба на их поведение дошла до Началь­ника Отряда и последовал строгий приказ — найти участников; однако, это было не так про­сто, так как рота не хотела выдавать товари­щей. Как раз тут подошло назначенное заранее время выхода судов в крейсерство для посеще­ния иностранных портов и, в связи с этим, всех на «Боярине» поразил неожиданный сюрприз.

«Аскольд», «Варяг» и канонерская лодка «Отлив», как и было намечено по программе, направлялись в Данию и Швецию. «Боярину» же было назначено рандеву в Копенгагене в определенное число месяца, много позднее прибытия туда других судов; до этого времени ему предписано было находиться в крейсерстве без захода в порты. Выходило так, что «Боя­рину» предстояло болтаться в море 13 суток, — перспектива не из приятных, если принять во внимание, что до Копенгагена пути было все­го двое суток при хорошем ветре. Такое рас­поряжение Начальника Отряда было вызвано желанием дать воспитанникам побольше прак­тической работы, но, главным образом, явля­лось наказании за поведение их в Ревеле. Принято было такое распоряжение в мрачном молчании; конечно, все были недовольны, как офицеры, так и команда.

Суда, по сигналу, снялись с якоря и корве­ты под парами, вместе с лодкой «Отлив», вско­ре скрылись на горизонте, в то время, как «Бо­ярин» начал свое крейсерство, пробираясь к выходу из Финского залива.

На «Боярине» наступила однообразная не­веселая жизнь от поворота до поворота. Ветер был почти встречный, и приходилось делать небольшие переходы (галсы) к северу и к югу, продвигаясь при этом каждый раз вперед на незначительное расстояние. Специальных за­нятий и учений не было, воспитанники были заняты у парусов и одна вахта, то есть — поло­вина всего состава, постоянно находилась на­верху. Свободные от вахты отдыхали, развле­кались музыкой и чтением, но, в общем, было то­скливо.

На первых порах все однако шло хорошо, только погода не радовала; но вот начал чув­ствоваться, с каждым днем все более и более, недостаток свежей провизии. На сцену появи­лась солонина, которая, еще в Кронштадте, была принята в большом количестве. Меню совершенно упростилось: на первое — щи из солонины, на второе — солонина, на третье — чай; и вместо хлеба — сухари. Иногда картошка разнообразила этот изысканный стол, но даль­ше этого уж нельзя было идти, запасов не бы­ло и возобновить их не было возможности. Од­нако, пребывание в море на свежем воздухе и физическая работа делали свое дело: аппетит у всех был хороший, и все были здоровы.

Медленно подвигаясь зигзагами вперед, корвет, наконец, оказался в виду шведских бе­регов, но увы! до назначенного рандеву было еще далеко и приходилось снова поворачивать, сделав галс к югу, вновь подыматься к тем же заманчивым берегам, чтобы только издали на них взглянуть. Погода менялась, были дожди, было и солнце, но ветер все время был слабый и корвет подвигался медленно.

В один из таких переходов, командир, под­нявшийся на мостик, бросил спасательный круг в воду, что должно было изображать упав­шего за борт человека. Немедленно раздалась команда «человек за бортом», и все были вызва­ны наверх «в дрейф ложиться». При этом ма­невре паруса так располагались, что корвет те­рял ход и удерживался почти на месте. Быст­ро был спущен на воду катер, гребцы его ска­тились вниз по шлюпочным талям, разобрали весла и катер понесся за кругом, который уже едва виднелся на воде. Командир с часами в руках следил за выполнением маневра. Вско­ре катер вернулся к борту и вместе с гребцами был поднят на место; корвет снова лег на курс и, прерванная на момент, монотонная жизнь опять вступила в свои права.

Погода заметно стала меняться к худшему, ветер по временам крепчал и корвет стало из­рядно покачивать. Вообще воспитанники уже вполне освоились с качкой и почти все хорошо ее переносили; но были все же два неудачни­ка, натура которых не могла приспособиться. Эти господа блаженствовали при тихой погоде и очень усердно принимали участие во всех работах; но при малейшей качке они забира­лись куда-либо в укромное местечко, преиму­щественно — под стол в палубе, лежали там на спине, не шевелясь, и этим только спасались. Скоро, однако, их постоянное отсутствие было замечено начальством и при каждой общей ра­боте их неизбежно вытаскивали наверх и за­ставляли исполнять положенные по расписа­нию обязанности. И, странное дело, занятые делом, они как бы переставали чувствовать все неприятности качки. Но стоило им лишь освободиться от обязанностей работы, как их снова неудержимо влекло под стол. Эти двое так никогда и не привыкли к качке. Были сре­ди воспитанников и такие, которых вовсе не укачивало на судне, но неизбежно укачивало на волнении на шлюпках; это, впрочем, были очень редкие исключения и, в конце концов, все они побеждали свое недомогание.

XII.

В Копенгагене.

На следующий день погода была роскошная. Небольшой ветер рябил освещенное солн­цем море, яркая зелень украшала берего­вую полосу и видневшиеся красивые зда­ния оживляли картину. На море уже замет­но было некоторое оживление. К Копенгаге­ну подвигались пароходы и парусники, быст­ро пробегали небольшие, поддерживающие ме­стное сообщение, пароходы, переполненные пе­строй толпой пассажиров.

Лавируя среди этого движения, корвет «Бо­ярин», чистенький блестящий, скоро добрался до рейда Копенгагена и по указанию портово­го начальства занял назначенное ему место, предварительно отсалютовав датскому флагу.

Тотчас же были спущены на воду шлюпки, откинуты выстрелы, все налажено по-рейдово­му для продолжительной стоянки, и командир, в парадной форме, на своем вельботе отпра­вился к Начальнику Отряда. Артельщики и повара, с корзинами, приготовились к съезду на берег для закупки свежей провизии и, глав­ное, столь давно не виданного хлеба, но до воз­вращения командира, сообщения с берегом не полагается и надо, значит, ждать и запастись терпением.

На рейде стояли корветы «Аскольд» и «Ва­ряг». Кругом них сновало множество шлюпок и катеров; поставщики, разные торговцы и просто публика, желающая осмотреть кораб­ли, поднимались по трапам. По рейду пробега­ли во всех направлениях пассажирские паро­ходы, паровые катера, шлюпки. Большие ком­мерческие пароходы входили и выходили, сло­вом — оживление царило большое и было на что посмотреть. Невдалеке видна была и набе­режная, кипящая народом, пристань, к кото­рой, то и дело, подходили шлюпки с разных судов и красивые большие здания, окаймляв­шие набережную.

Воспитанники все высыпали наверх и рас­положились вдоль борта на баке, с интересом наблюдая расстилающуюся перед ними пест­рую картину. Но вот прозвучала команда — «во фронт», вернувшийся командир поднялся на палубу и громко передал старшему офицеру приказание отпустить очередные отделения воспитанников и команды на берег.

В палубе воспитанников началось ликова­ние; береговая форма — мундиры и новые фу­ражки с ленточками были извлечены из рун­дуков, сапоги основательно начищены и нача­лось переодевание. Тотчас после обеда очеред­ные счастливцы выстроились на палубе и, по­сле осмотра, на катере отправились на берег. На другом катере, с мичманом, отвалила от борта команда, среди которой выделялся своим бравым видом боцман, красивый, здоровенный парень из сверхсрочно служащих. Нашивки на рукаве синей фланелевой рубашки, цепь от дуд­ки, одетая под откинутым назад синим воротником, фуражка с козырьком офицерского об­разца, все это придавало ему солидный и вну­шительный вид. Боцман этот среди команды пользовался большим престижем и старший офицер относился к нему с уважением, как к ближайшему своему помощнику по всем ча­стям корабля.

Четверо воспитанников сговорились путе­шествовать и делать открытия в незнакомом городе совместно.

Катер подошел к пристани, и шумной ком­панией воспитанники выскочили на набереж­ную. Встретил их чиновник из консульства с обильной корреспонденцией и, неизменный по­ставщик всех русских судов, датчанин изра­ильского типа, весьма сносно говоривший по-русски. И тот и другой несли с собою радость и сюрпризы, один — корреспонденцию, а дру­гой — еще более отрадные новости — денеж­ные письма —, лежавшие на почте на имя не­которых воспитанников. В общем, таких счаст­ливчиков, получивших деньги было немного. Один из них был в числе четверых, задавших­ся целью побывать вместе всюду. Четвертной билет, бывший в конверте, значительно под­нял настроение и без того жизнерадостной мо­лодежи, и все четверо бодро двинулись вперед в неизвестное. Первым долгом решено было подкрепиться кофе и пирожными. Один из компании знал адрес прекрасной кондитерской, рекомендованной ему еще в Петербурге. В под­тверждение этого он немедленно вытащил из кармана скомканную бумажку и торжественно прочитал какое-то невероятное название ули­цы. Ну, что же, туда так туда, не все ли рав­но! Извощик, завидев эту небольшую группу, лихо подъехал на своей паре и знаками при­глашал садиться. Отчего бы в самом деле не проехаться? Отлично, все четверо уселись в коляску, бумажка с адресом вручена кучеру и экипаж полным ходом пустился в путь. Ехали долго, поворачивали из одной улицы в дру­гую, любовались красивыми зданиями, рассма­тривали магазины, гуляющую публику, а кон­дитерской все нет и нет; однако, пора бы уже и добраться до цели, есть хочется ужасно, а этот кучер все возит и возит. Начинает закра­дываться сомнение, — знает ли он куда вос­питанники стремятся и, как бы в подтвержде­ние этого, экипаж останавливается у тротуара. Начинается совещание кучера с моментально собравшейся публикой, он усиленно тычет пальцем в бумажку, что-то без конца болтает, но толку, видимо, никакого, никто адреса не понимает. Неожиданно появляется какой-то субъект с корзиной на голове, наполненной бе­льем: очевидно, от прачки. Этот глубокомыслен­но разглядывает бумажку, затем что-то очень решительно говорит и лезет со своей корзиной на козлы, рядом с возницей. Положение воспитанников во все это время не особенно удоб­ное, — их рассматривают, про них говорят и решают, как с ними поступить, они же — бес­помощны. Наконец, коляска пускается в путь как будто бы на этот раз довольно уверенно; проехав порядочное расстояние, снова останов­ка, господин с корзинкой слезает, раскланива­ется и исчезает под воротами. Очевидно, он воспользовался случаем и, чтобы не тащить корзину, удобно доехал до своего дома. Воспи­танникам и смешно и досадно. Уж не выйти ли лучше? и пешком продолжать странствие? Но извощик предлагает сидеть, лошади трога­ют и снова поехали! Однако, вскоре опять остановка и на этот раз, видимо, окончатель­ная. Извощик знаками показывает, что, «мол, приехали, вылезайте». Он усиленно указывает на окна нижнего этажа, но там нет ни вывески, ни какого-либо признака обещанных вкусных пирожных,. Все это похоже на обыкновенную частную квартиру; но извощик настойчиво приглашает зайти и после краткого совещания молодые люди решаются позвонить у входной двери, чтобы узнать, наконец, в чем же тут дело. Быть может, в Дании кондитерские по­мещаются в частных квартирах, кто их знает? Наконец, недаром же катались столько време­ни, да и адрес-то ведь дан людьми, верными и, очевидно, знающими. Итак, вперед! и раздает­ся громкий звонок. Открывает дверь солидный господин в очках, просит войти; разговор кое- как происходит по-немецки, очень любезно всех усаживают и начинается выяснение, что собственно воспитанникам нужно? Сконфу­женные молодые люди рассказывают проис­шедшее недоразумение и извиняются. Кварти­ра очень хорошая, видно обитатели приличные люди и ясно, что никаких пирожных тут нет; но любезный хозяин не в претензии и не отпу­скает воспитанников; появляется бутылка ви­на и, вместо еды, проголодавшимся юнцам при­ходится выпить по стакану вина. Поблагодарив хозяина, они, наконец, снова выбираются на улицу. Потеряно немало времени, но теперь уже на своих пьедесталах, они продолжают путь и решают вмест0 кофе вкусить что-либо более солидное в ресторане. Пробираясь обратно по примеченным улицам воспитанники видят на площади большой отель. Чего же еще искать, наверное, там можно вкусно поесть. Попадают они в большую роскошную столовую и усажи­ваются за длинным обеденным столом. Внима­тельный метрдотель ждет заказа, но что зака­зать — вот задача; названия все какие-то не­известные и еще, пожалуй, нарвешься на что-ни­будь совсем не съедобное. Бифштекс, впрочем, на всех языках одинаков, поэтому заказыва­ется бифштекс и пиво; но надо и хлеба. На сто­ле стоят высокие серебряные стойки с круг­лыми, плоскими плато, в несколько этажей, на которых грудами уложен местный хлеб, тон­кие, сухие, легко ломающиеся лепешки, «кнекебре» по местному. Один из воспитанников, в ожидании еды, протягивается за этим хлебом, берет один, и о ужас!… все, что там было нало­жено, двигается скользит и с грохотом летит на пол, на стол, и разлетается мелкими куска­ми во все стороны. Общий конфуз, опять не­удача. Нет, решительно, в Копенгагене этим молодым людям не везет! Метрдотель успокаи­вает, — «это, мол, пустяки, не стоит обращать внимания», но воспитанникам уже не по себе, — поскорее бы покончить с бифштексом и со­кратиться, а то уже все, бывшие в столовой, внимательно разглядывают иностранных го­стей.

Наскоро подкрепившись, молодежь снова пускается в путь и, пошатавшись по городу, снаряжается на пристань, где уже порядочная толпа собралась и идут шумные разговоры о всем виденном. Постепенно подбирается и ко­манда; многие угостились на славу и не в со­стоянии передвигаться самостоятельно. В ка­тер уже спущены «мертвые тела», это те, ко­торые «нахватались» до потери сознания. На­конец, является мичман, сопровождающий ко­манду, все усаживаются на шлюпки и направ­ляются к своим судам. Разумеется есть и «нет­чики» среди команды, то есть — не явившиеся к отходу шлюпки, — этим предстоит очень строгое наказание.

Вечер проходит на судах оживленно — так много новых впечатлений, новых знакомств; разговорам, в палубе воспитанников, нет конца. Команда, наоборот, быстро устраивается на ноч­лег и все засыпают под влиянием разных мест­ных напитков, испробованных в немалом коли­честве. «Мертвые тела» на концах выгружены из катера, уложены на баке и здесь, на воль­ном воздухе, фельдшер, при помощи нашаты­ря, не особенно деликатно, пытается приводить их в чувство. В дальнейшем им предстоит вспо­минать о прелестях Копенгагена в карцере.

На другой день, с раннего утра, тотчас по­сле подъема флага, на судах начинается ожив­ленная жизнь. На бак пробираются поставщи­ки и всевозможные торговцы со своим товаром. Торговля идет бойко, особенно среди команды, расходятся всякие соблазнительные мелочи.

Несколько воспитанников специально на­значены показывать корабль приезжающей пу­блике. Вот поднимается по трапу целая семья — папаша, толстый, краснощекий датчанин, с ним — не менее дородная мамаша и прехоро­шенькая блондинка, их дочь. Воспитанники на перебой кидаются их встречать, особенно усердно предлагая свои услуги миловидной барышне; но, увы! Посетители говорят толь­ко по-немецки, а этот язык знаком лишь очень немногим среди воспитанников, и один из них завладевает барышней. А, в придачу, и роди­телями Он водит эту компанию по всему суд­ну, объясняет, что поинтереснее, фантазирует, при этом, сколько хочет перед благодарными слушателями, попутно болтает с барышней о посторонних вещах и, когда они, наконец, снова у трапа, это уже друзья, взаимно очень доволь­ные друг другом.

В этот день Начальник Отряда приказал свезти на берег всех воспитанников, кроме вах­тенных, для посещения знаменитого музея Торвальдсена. Воспитанники должны были идти по городу строем, с офицерами.

Четверо неразлучных с «Боярина» опять порешили держаться вместе и при первой воз­можности удрать, чтобы провести время по своему усмотрению, так как прогулка по музею мало их увлекала.

Выстроенные по-ротно воспитанники, со своими офицерами, тронулись в путь и очень скоро подошли к красивому большому зданию, где перед входом стояли статуи. Войдя в вести­бюль, четверо друзей на всякий случай броси­ли беглый взгляд направо и налево, чтобы знать, в чем тут дело, если бы потом спросили, и затем незаметно ретировались и снова очу­тились на улице. На этот раз они уже не за­давались поисками особых кондитерских, а по­просту забрались в первое попавшееся кафе. Основательно закусив, молодые люди пошли фланировать по городу, зорко следя при этом, чтобы не нарваться на судовых офицеров, ко­торые тоже почти все съехали на берег.

Улицы были полны народа, погода велико­лепная и настроение дружной компании самое веселое и бодрое. Общим советом решено было закончить день в известном саду Тиволи. Это был роскошный парк, где играло несколько оркестров музыки и на открытых сценах дава­лись самые разнообразные представления. На­роду там всегда было видимо-невидимо.

Воспитанники нашли свободный столик и услужливый лакей быстро подал им заказан­ные стаканы пунша. С удовольствием прихле­бывая вкусный напиток, они любовались бале­том, красиво поставленным на сцене перед ними. Вдруг один из них обратил общее внимание на целую вереницу подвигающихся к ним бе­лых морских фуражек. Все насторожились. Так и есть, Начальник Отряда с командирами судов и своим штабом некстати забрался тоже в Тиволи. Надо было спасаться; но не успели молодые люди еще подняться, как усевшаяся неподалеку компания их уже заметила и На­чальник Отряда позвал их к себе. Оставив не­допитые стаканы, воспитанники вытянулись перед начальством. Как всегда, прежде всего были спрошены фамилии, а затем высокое на­чальство пожелало знать, было ли интересно в музее и какое впечатление произвели работы знаменитого художника. В один голос воспи­танники ответили, что они в восторге от все­го виденного. Стоя на вытяжку, они в то же время одним глазом поглядывали на свой стол и с грустью наблюдали, как его заняли, и их недопитые стаканы исчезли. Досадно было, что принесло-таки всю эту важную компанию и, как нарочно, на них натолкнуло. Однако, Начальник Отряда видимо еще не был удов­летворен, ему еще понадобилось знать, что в особенности понравилось из виденного в музее. Ответить на этот вопрос было очень трудно, так как молодые люди в музее ровно ничего не видели, кроме входа и вестибюля; но один из них набрался храбрости и стал описывать яко­бы поразившую всех конную статую, которую он успел мельком заметить. Начальник Отряда сказался в этом вопросе знатоком, назвал эту статую и одобрил вкус воспитанников. Видимо довольный, он милостиво отпустил молодежь, пожелав приятно провести время. На этот раз компании повезло, возможная гроза благопо­лучно миновала. Пожелание начальства было, конечно, хорошее, но легко сказать — приятно провести время, а как это выполнить, когда из-под носа исчезают недопитые стаканы, а капиталов в кармане уже совсем мало. Но нечего было делать, надо было пробираться к выхо­ду, подальше от любезного начальства. Одна­ко воспитанники не прошли и нескольких ша­гов, как их нагнал услуживавший ранее лакей” и знаками стал приглашать вернуться. Разу­меется, они не стали заставлять себя уговари­вать и вскоре снова сидели в более укромном месте, перед столом, на котором красовались их же недопитые стаканы. Как выяснилось затем, лакей видел всю сцену и, сообразив, что молодежь влопалась, постарался их устроить в более безопасном месте и сберег им все, что бы­ло заказано. Тронутые таким вниманием и че­стностью, они вознаградили лакея печальными остатками своего богатства и, будучи уже со­всем без гроша, на этот раз окончательно поки­нули гостеприимный сад, направляясь на при­стань.

Кто-то из офицеров, бывших с Начальни­ком Отряда, видел всех этих четверых, гуляю­щими в городе, когда все были в музее, и в ка­ют-компании немало было смеха, когда он рас­сказывал, как ловко эти господа воспитанники описывали невиданный ими никогда музей. Знало это и офицерство на «Боярине» и, при случае, добродушно подтрунивали над винов­никами, спрашивая, как им понравился музей

Последующие дни в Копенгагене прошли в парадных приемах и смотрах. Датский король с семейством прибыл на флагманский корабль и побывал и на остальных судах. Торжествен­ная встреча, караул, музыка, салют, — как полагается по уставу, разные учения и тревоги, все это было выполнено безукоризненно. За­тем посетило корабли все местное высшее мор­ское начальство, видимо заинтересовавшись службой, занятиями и укладом жизни на рус­ских учебных судах. Посетили суда и предста­вители Посольства и Консульства и многие чле­ны русской колонии. Датская же публика все дни стоянки осматривала корабли. Все это бы­ло очень занимательно, но карманы воспитан­ников окончательно опустели, а любоваться издали на привлекательный город, не имея возможности с ним ближе познакомиться, по­смотреть его театры, цирк и прочее, было не слишком уж интересно; поэтому весь пыл остыл и стали подумывать, что не мешало бы и в путь двинуться. Вскоре и в самом деле на­стал день ухода.

XIII.

Стояла роскошная солнечная погода, море было гладко, как зеркало. «Варяг» и «Аскольд» развели пары и, отсалютовав Нации, отряд тронулся в поход в Стокгольм. «Боярин» шел на буксире у «Варяга». Датский адмирал, дер­жавший флаг на винтовом корвете, стоявшем на рейде, накануне еще снялся с якоря и прой­дя недалеко, стал снова на якорь в узком про­ходе вблизи рейда, чтобы там, перед выходом из датских вод, последний раз пожелать рус­скому отряду счастливого плавания. Медленно подвигаясь, суда учебного отряда были уже в виду датского корвета. Команда и .кадеты были выстроены на палубе во фронт, раздалась ко­манда «смирно» и наступила полнейшая тиши­на. Только слышны были удары винта и по временам передавались приказания рулевым.

Вот «Варяг» проходит уже нос датского кор­вета, оба судна совсем близко одно от другого, так близко, что кажется пройти, не задев, уже не возможно. И действительно, раздался оше­ломляющий треск, громко звучит приказание рулевым на «Варяге» положить больше руль, но уже ничего нельзя сделать и шлюпбалки «Варяга» чертят по висящей у борта датской гичке, разламывая ее в щепы; куски дерева сыпятся на воспитанников и команду, и на па­лубу «Варяга», который продолжает медлен­но, плавно продвигаться вперед, как будто ни­чего не случилось. Реи грот-мачты задевают какие то снасти датчанина и с треском их раз­рывают; но по прежнему все стоят, не шеве­лясь и царит тишина. Минута полна торжест­венности. Датский адмирал поднимает сигнал с пожеланием счастливого плавания и на рее «Варяга» взвиваются флаги-сигнал «благода­рю».

Но вот «Варяг» с «Боярином» и «Аскольд» миновали датчанина, ход прибавлен и суда выходят на простор, где «Боярин» отдает букси­ры и пользуясь начавшимся небольшим вет­ром вступает под паруса, чтобы встретиться снова с «Варягом» в Стокгольме.

Куски дерева от датской шлюпки воспитан­ники разбирают на память, чтобы по возвра­щении из плавания похвастать перед близки­ми пережитым событием, и попутно, и своим доблестным поведением во время столкнове­ния двух больших судов! Дерево от шлюпки — это вещественное доказательство, на нем надписывается время и место происшествия.

Дальнейший переход совершается вполне благополучно, но в море тихо и «Боярин» от­стает. На следующее утро виден Стокгольм, поразительно красивый при подходе с моря.

Еще немного и суда на оживленном рейде, куда с опозданием наконец подходит и «Боя­рин». На рейде отряд застает канонерскую лод­ку «Отлив», сделавшую переход шхерами до Або и оттуда перебежавшую открытым морем в шведские шхеры и в Стокгольм. Лодка эта маленькая, со слабой старой машиной, плоско­донная и подверженная отчаянной качке при малейшем волнении.

Снова салют Нации, обмен визитами На­чальства с местными властями, атака постав­щиков и торговцев. Однако, здесь не заметно той кипучей жизни, которая явственно прояв­лялась все время в Копенгагене; все как-то спокойнее, медленнее, да и народа видно, в общем, меньше.

По рейду тоже снуют мелкие пассажир­ские пароходики, изредка продвигаются к вы­ходу в море большие грузовики, но общая кар­тина не так пестра и увлекательна, как в пор­ту соседней столицы.

Тем не менее и здесь воспитанники готовят­ся произвести глубокую разведку; общее горе — отсутствие финансов. Никто уже более не рассчитывает тут неожиданно найти подарок от родных, как это посчастливилось некото­рым в Копенгагене. Кое-кому удается подко­вать ротного командира на небольшую сумму, но это не так просто и не все обладают необхо­димыми для этого дипломатическими способно­стями.

Очередные отделения воспитанников отпу­щены на берег и рассыпались по улицам горо­да. Чистота и порядок повсюду прямо порази­тельные. Масса красивых зданий строгого сти­ля, больших парков и садов. Движения, в об­щем, не так много, видно, что никто не торопит­ся, вся жизнь города как-будто проникнута спокойствием. Всюду видны прекрасные боль­шие магазины, рестораны, отели; но все это только для «посмотрения», — финансы воспи­танников так плохи, что заходить в эти учреж­дения незачем.

Под вечер, во многих садах музыка; это да­ровое удовольствие как раз для молодежи и большинство этим и довольствуется, скромно усаживаясь на скамейках.

Некоторым и тут везет и они ухитряются завести знакомство, их приглашают зайти, вы­пить стакан шведского пунша, излюбленного местного напитка, правда очень вкусного. Ви­дят воспитанники, как по улицам разъезжают офицеры и, главным образом, мичмана с отря­да, заходят в рестораны, в магазины. У них те­перь денег много, получили морское довольствие, да еще по заграничному — золотом. И думаются думы, как хорошо быть офицером и строятся планы на будущее. На Отряде гарде­маринский выпуск, они на «Аскольде». Эти уже покончили экзамены в Училище и осенью, по возвращении из плавания, они — мичмана. Да и сейчас они на полуофицерском положе­нии, им многое разрешается, что еще недо­ступно воспитанникам. Но зависть несвойст­венна молодежи, эти мимолетные думы ее не омрачают и поэтому воспитанники веселят­ся, как могут и заканчивают день, довольные всем виденным. К 9 часам вечера все уже от­валивают на шлюпках к своим кораблям.

На следующий день Отряд посещает швед­ский король и все местное морское начальство. Местные жители нескончаемой вереницей под­нимаются по трапам судов и с интересом ос­матривают корабли, сопутствуемые воспитан­никами.

XIV.

За все протекшее время служба и жизнь на корвете «Гиляк» мало чем разнообразилась.

Неизбежное катание на шлюпках под пару­сами, ученья и тревоги наполняли дни недели, а по воскресеньям однообразные прогулки на берегу, почти пустынном. Изредка корвет сни­мался с якоря, ставил паруса и лавировал по рейду. Людей за это время воспитанники мало видели и развлечений не было никаких.

Теперь, с приходом судов Отряда, рейд сра­зу ожил. Засновали паровые катера и шлюпки, начались бесконечные сигналы на флагман­ском корвете.

Наступил уже конец июля и вместе с ним на судах начались экзамены, чисто практиче­ские, но довольно строгие. Проверялись осно­вательно приобретенные за плавание звания и результат экзаменов имел большое значение для позднейшей аттестации при производстве в офицеры.

Служба на судах шла непрерывно своим порядком, воспитанники стояли на вахте, не­сли службу на шлюпках и, в конце плавания, на паровых катерах. Эта последняя обязанность была нелегкая и довольно ответственная. По очереди один из воспитанников назначался старшиной парового катера и не расставался с этим круглые сутки, поддерживая сообщение с берегом и между судами; другой воспитан­ник исполнял самостоятельно обязанности ма­шиниста.

Вскоре начались гонки. Шлюпки со всех су­дов Отряда были поделены по категориям в за­висимости от величины; рулевых, наиболее опытных в управлении шлюпкой, предоставле­но было воспитанникам выбирать самим. Все шлюпки устанавливались между двумя по­ставленными бочками, по сигналу поднимали паруса и, затем, по сигнальному выстрелу из орудия, начинали гонку.

На шлюпках один только рулевой на корме был виден, все остальные сидели на дне шлюп­ки, как это полагается под парусами. На всех шлюпках царило оживление, каждый рулевой старался всеми мерами выиграть расстояние и увеличить ход шлюпки. Путь их был обозна­чен стоявшими в разных местах паровыми ка­терами; к концу гонки все шлюпки проходили под кормой флагманского корвета. Зрелище было красивое и интересное. Ветер был све­жий. Сильно накрененные шлюпки, черпая по временам воду бортами и вздымая брызги, неслись, обгоняя друг друга, и снова отставая, теряя скорость на поворотах и много надо было сообразительности и опытности, чтобы с че­стью выйти из состязания.

Прошедшие все расстояние первыми, под­ходили к флагманскому кораблю, рулевой по­лучал приз, обычно — серебрянные часы или маленькую серебрянную дудку, точную копию унтер-офицерской, с выгравированной соот­ветствующей надписью. Это был очень хоро­шенький брелок для цепочки и ценное воспо­минание.

После гонки долго еще продолжались об­суждения разных подробностей, выяснялись ошибки, или, наоборот, особо удачное управле­ние того или другого рулевого.

На следующий день было продолжение — гонки без руля. Управлять шлюпкой под пару­сами, когда руль снят, было не так просто. В этом случае все сводилось к тому, чтобы во время облегчать нос или корму шлюпки, тогда, при помощи парусов, ветром ее поворачивало куда надо для следования по наиболее выгод­ному курсу. Всей команде шлюпки поэтому приходилось, по команде рулевого, перебегать то на нос, то на корму, заменяя этим действие руля.

Так как опыт в управлении шлюпками был уже всеми приобретен за плавание в достаточ­ной степени, то, несмотря на свежую погоду, все на гонках обходилось благополучно.

К этому времени занятия на судах почти закончились и последние недели, в распоряже­нии воспитанников, было больше свободного времени. Начавшаяся дождливая погода, при­том — прохладная, не способствовала съезду на берег, да и на верхней палубе стало неуют­но, холодно и сыро и потому большую часть дня свободные воспитанники проводили внизу в своем помещении. Тут вспомнили об аксессуарах, взятых из театра, и решено было устроить спектакль. Быстро были распределены роли, ор­кестр повторил свои лучшие номера, написаны афиши с виньетками и разосланы приглаше­ния.

На следующий день, к вечеру, собралось все начальство, много офицеров с Отряда и во­спитанники с других судов. В палубе наскоро была устроена сцена, из флагов соорудили зана­вес и сцену обставили сообразно пьесе, по спо­собности. Тут же, за занавесом, господа актеры переоделись и, напялив парики и загримиро­вавшись, приготовились показать свое искус­ство.

Женский персонал пьесы было несколько затруднительно облачить в платья, но кое-как все же справились и, при общем старании, вос­питанники обратились в миловидных дам в рыжих и черных париках и в пышных наря­дах.

Оркестр проиграл увертюру и пьеса нача­лась. Суфлер подсказывал во-всю, но роли все же знали плоховато и потому не мало фанта­зировали. Тем не менее, все прошло гладко и успех был полный. Начальник Отряда поже­лал лично поблагодарить актеров и, по оконча­нии пьесы, все в костюмах выстроились в палу­бе и выслушали лестную похвалу начальства.

Как только старшие поднялись наверх, на сцене начались самые неожиданные импрови­зации, вызывавшие взрывы смеха, а затем, под звуки оркестра, разодетые дамы пустились в пляс, переходя от кавалера к кавалеру и об­щее веселье достигло апогея, так что с вахты прислали сказать, чтобы немедленно был пре­кращен шум. В несколько минут все было уб­рано, актеры переоделись и снова жилая палу­ба приняла свой обычный вид.

Еще предстояло одно последнее учение, а затем переход в Кронштадт. Надо было проде­лать своз на берег десанта со всех судов, чем и заканчивался весь период обучения. На берегу формировался батальон и проделывались все­возможные пехотные построения и передвиже­ния. Учение это занимало целый день.

В назначенное время, воспитанники с ружья­ми и патронными сумками, рассчитанные на взводы, были посажены на все шлюпки, кото­рые затем целой вереницей потащили на бук­сире паровые катера к берегу. На баркасах, са­мых больших судовых шлюпках, были уста­новлены десантные орудия, на лафетах с коле­сами.

Подойдя к берегу, насколько позволяла глубина, воспитанники по сходням, частью же прямо по воде, перебрались на землю и пере­тащили туда же орудия. По шести человек у орудия надели лямки, чтобы тащить пушки, остальные построились в батальон. Присут­ствовало при этом на берегу все начальство. Начались разные эволюции, примерная пальба, атака и т. д.

Наконец, дано приказание составить ружья в козлы и можно было заняться чаепитием. Дневальные отправились на поиски воды, и вскоре, наполнив привезенный котел, тут же на костре вскипятили воду. Уписывая булки, воспитанники стали их запивать чаем. Вкус его показался несколько странным, но никто этому не придал значения и кружка за круж­кой выпивались, благо давали всем без отказа.

Спустя немного времени прозвучал «сбор» и снова батальон построился. Проделав еще несколько перестроений, десант направился обратно к шлюпкам. Переход был довольно продолжительный и уже по пути то один, то другой из воспитанников стали отставать и убегать в сторону. На шлюпках же положение стало еще хуже, все большее и большее число воспитанников начинало чувствовать сильную боль в желудке, со всеми неприятными по­следствиями. Кое-как однако добрались до сво­их судов, но тут началось уже повальное забо­левание.

Вскоре старший отрядный доктор, осведом­ленный о событии, отправился по судим осмат­ривать больных. Этот старший врач Училища был общим любимцем и другом кадет, но док­тор, надо думать, он был неважный. Часто, зи­мою в Училище, воспитанники являлись к не­му на перевязочный пункту откровенной про­сьбою полежать и отдохнуть в лазарете и в этом он почти никогда не отказывал; но дей­ствительно больным он обычно прописывал всем одинаковое лекарство, справившись пред­варительно у фельдшера, какого снадобья мно­го в запасе. «Ну, так дайте им всем этой мик­стуры», говорил он обыкновенно. И получали ее и больные горлом и те, у которых был рев­матизм в руке или ноге.

Так вот, этот милый врач объехал все суда, дружески поругал воспитанников за безобра­зие, ничего не прописал и на этом успокоился. Ночь для воспитанников наступила неприят­ная, но к утру понемногу все успокоилось и к счастью никто серьезно не заболел. Впоследствие было выяснено, что дневальные взяли для чая какую то гнилую воду из лужи и это, конечно, и было причиной общего заболевания.

При пасмурной, холодной погоде стоянка на рейде Тверминнэ становилась не веселой. Эк­замены на всех судах были закончены, учения и занятия шли вяло и все с нетерпением жда­ли дня, когда, наконец Отряд тронется в Крон­штадт, и только корвет «Аскольд» с гардема­ринами готовился к предстоящему еще в тече­ние месяца плаванию. Поэтому на «Аскольде» занятия шли с прежней энергией и намеченная программа выполнялась с точностью.

Остальные суда Отряда приводились по возможности в порядок для предстоящего в Кронштадте смотра Главного Командира Пор­та. Усердно скоблили и мыли палубы и под­крашивали, где было нужно снаружи и во вну­тренних помещениях. Воспитанники имели время и для съезда на берег и для катания на шлюпках, на этот раз — уже по собственному усмотрению, что доставляло некоторое удовле­творение и развлечение.

Но вот, наконец, настал долгожданный день: сигнал Начальника Отряда указал час съемки с якоря для следования в Кронштадт. Все судовые работы, при этой съемке, выпол­нялись бодро и с такой энергией, какой давно уже не проявляли воспитанники.

Общее впечатление от проведенного в пла­вании времени было прекрасное; но условия жизни и работа были нелегкие и потому все охотно думали о предстоящей перемене и воз­можности до начала занятий в Училище, по­бывать дома, у своих. У каждого было о чем порассказать, чем похвастать и казалось спра­ведливым после трех месяцев побаловаться в кругу домашних.

Снявшись одновременно с якоря, суда От­ряда направились в Кронштадт и сделали этот небольшой переход быстро и благополучно.

Вскоре после прибытия, на судах уже поя­вились гости. Предупрежденные заранее о вре­мени прихода судов, родственники воспитан­ников не замедлили приехать из Петербурга после долгой разлуки, повидать своих юных мореплавателей. На всех судах царило ожив­ление. То и дело шлюпки подходили к трапу, привозя большею частью дам и детей.

Командир отправился являться Главному Командиру и по возвращении долго беседовал со старшим офицером, давая указания для предстоящего смотра. Наконец и этот торжест­венный акт, — смотр Главного Командира, — был проделан к общему удовлетворению и сно­ва на малом рейде появились старики-парохо­ды «Ястреб» и «Фонтанка», чтобы доставить воспитанников в Петербург.

Очень быстро собрались все со своим иму­ществом на палубе. Командир сказал на про­щание несколько дружеских, теплых слов и в самом веселом настроении молодежь перебра­лась на пароходы, которые тотчас же трону­лись в путь. Училищный офицер заранее заго­товил отпускные билеты на две недели и, по прибытии в Училище, все уже имели их в кар­манах и можно было отправляться на все че­тыре стороны.

Воспитанники испытывали блаженное со­стояние; две недели свободы впереди и притом все же сознание, что эта свобода как-никак да­ется не даром, а заработана честно тяжелой ра­ботой и жизнью, все минуты которой, и днем и ночью, в течение 3-х месяцев, принадлежали службе и учению. Правда, к своему кораблю за этот срок успели привыкнуть, даже привя­заться и покидать его было немного грустно, но… дома все таки лучше!

У подъезда Училища съезд Ванек. Подме­тив, что воспитанники выходят в отпуск, извощики пристают: предложениями «прокатить на резвой». Кое-кто решается раскошелиться и проехаться после долгого времени, но боль­шинство пешим способом добирается до конки, которая их затем вскачь поднимает на Никола­евский мост и развозит по всем частям города.

На две недели еще Училище пустует, чтобы затем снова собрать в своих стенах веселую мо­лодежь, всею душой отдавшуюся избранной карьере с глубокой верой, что приведется с че­стью послужить Царю и Родине.

В. Штенгер