ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Из воспоминаний командира 8-го гусарского Лубенского полка.

Был удушливо знойный день 12 июля 1914 года, когда Лубенские гусары, после двух не­дель специальных кавалерийских маневров, подходили к военному полю около Тирасполя.

Солнце, как раскаленный шар, стояло над головой. На небе ни единого облачка. Беско­нечные степи, с расстояниями в 30-40 верст от жилья до жилья. Ни деревца, ни ручейка. Ров­ная, как стол, голая степь. В остановившемся, словно уснувшем, воздухе впереди причудли­вые миражи.

Русский юг… Русская степь… Необъятный простор.

Утомленные серые кони гусар почувствова­ли приближение скорого отдыха и стали идти бодрее. Гусары тоже приободрились. На воен­ном поле должно было произойти последнее столкновение с «противником» в присутствии Начальника дивизии.

Лубенский гусарский полк был одним из лучших полков бесподобной русской Импера­торской конницы. История полка была полна героических подвигов. На шапках Лубенских гусар красовалось военное отличие за блестя­щую атаку под Лейпцигом в 1813 году. В 1814 году, то есть как раз сто лет назад, Лубенский гусарский полк торжественно вступал в Па­риж после разгрома армий Наполеона. За от­личие в боях с турками в войну 1877-78 г.г. Лу­бенские гусары получили Георгиевский штан­дарт. Их атака под Хайдар-Киой послужила сюжетом художнику Мазуровскому для напи­сания прекрасной картины, украшавшей офи­церское собрание полка Лубенцев в Кишиневе, и тысячи литографических копий ее были из­вестны по всей России.

Состав полка был великолепен. Офицеры — молодец к молодцу, гусары, главным образом, малороссы и молдаване, немного поляков и ев­реев.

Темно-синие доломаны с серебряными у офицеров и белыми шерстяными у гусар шну­рами. Фуражки — темно-синяя тулья и жел­тый околыш, три ряда белых кантов. У гусар — безкозырки, лихо надетые набекрень. Парад­ные — черные барашковые шапки с желтым шлыком и с небольшим белым султаном. Краповые чакчиры с серебряным у офицеров и бе­лым шерстяным у гусар кантом.

Около трех часов дня Лубенские гусары по­дошли к военному полю. Навстречу, в облаках пыли, приближался «противник». Заиграли сигнальные трубы, засверкали на солнце, вы­хваченные из ножен, шашки, и Лубенский гу­сарский полк, полевым галопом, веером раз­вернул фронт. Еще мгновение — и задрожала земля под сотнями копыт. Гусары пошли в атаку… Через несколько минут, маневр был окончен. Начальник дивизии сделал разбор и, поблагодарив всех за службу, отпустил полки на их лагерные стоянки.

Верстах в трех от военного поля находи­лось огромное село Суклея, где, из года в год, располагался Лубенский гусарский полк на вре­мя лагерных сборов.

Я был недавно назначен командиром этого доблестного полка и впервые знакомился с, но­вой для меня, обстановкой. До этого я прослу­жил 20 лет в лейб-гвардии Гродненском гусар­ском полку, расположенном в Варшаве. Обычаи и нравы Молдавии, куда я теперь попал, были совершенно иные, непохожие на те, к которым я привык в Царстве Польском.

С хором трубачей впереди под звуки пол­кового марша, Лубенцы вошли в Суклею. Эс­кадроны разошлись по своим участкам, а я направился к хате, отводимой всегда для ко­мандира полка.

Это была обыкновенная молдавская хата, состоящая из двух половин, разделенных сеня­ми. Глиняный пол был устлан пестрыми мол­даванскими коврами. Вдоль стен шли длинные и широкие скамьи, также покрытые коврами. Посредине комнаты простой стол и два стула, вот и все убранство моего лагерного помеще­ния. По обычаю юга, в течение всего дня, окна были закрыты деревянными ставнями, чтобы палящий зной не проникал в хату. Свет прохо­дил узенькими полосками сквозь щели ставень, кругом царил полумрак. Было относительно прохладно.

Мой денщик Сидоров, не пожелавший со мной расстаться, когда я получил Лубенский полк, заранее все устроил в хате. Помог раз­деться и подал умыться.

На следующий день после прихода нашего в лагерь было воскресенье. Встав рано утром и выпив стакан чая с какими-то замечательно вкусными лепешками из темно-серой муки, спеченными молдаванкой, хозяйкой хаты, я одев парадную лагерную форму, поехал являть­ся начальствующим лицам и также сделать ви­зиты командирам частей, собранных в лагерю.

Прежде всего я отправился к начальнику своей 8-ой кавалерийской дивизии генерал- лейтенанту Зандеру. Это был уже немолодой генерал Генерального Штаба, небольшого роста, с подстриженными усами и пенснэ на носу. Дельный, очень трудолюбивый и требователь­ный по службе, он любил напускать на себя важность и старался казаться суровым — на самом же деле был очень хороший и добрый человек. Правда — немного мелочный и, к со­жалению, находившийся под сильным влияни­ем своей супруги.

От него я направился к командирам наших двух бригад Свиты Его Величества генерал- майору Княжевичу и генерал-майору Красовскому и около 11 часов утра я подъехал к крыльцу длинного деревянного флигеля, где жил Начальник Артиллерии генерал, фамилию которого не могу вспомнить. Он сидел на веран­де и после обмена приветствиями спросил ме­ня, был ли я у генерала Зандера? Я отвечал утвердительно.

— Что же, он ничего не сказал вам? — про­должал генерал.

— Генерал Зандер сказал, что он предпола­гает в понедельник смотр моему полку с обо­значенным противником.

— И больше ничего?

— Более ничего.

— Если так — то значит, он и сам ничего не знает, — проговорил Начальник Артиллерии и, вынув из бокового кармана сложенную бума­гу, протянул ее мне.

— Прочтите, — коротко сказал он.

Это была телеграмма из Штаба Одесского Военного округа — «Немедленно всем войско­вым частям, собравшимся в лагерях около г. Тирасполя, выступить к месту своих постоян­ных стоянок».

Я недоумевающе смотрел на генерала.

— Война, — сказал он.

Я был ошеломлен неожиданным известием. Две недели, проведенные на маневрах и пере­ходах по глухим степям, без газет и сведений из внешнего мира, вывели меня совершенно из курса происходивших политических событий.

Простившись с Начальником Артиллерии, я сел в экипаж и приказал возвращаться как можно скорее в Суклею, в полк. Через несколь­ко минут, подъезжая к моей хате, я увидел около нее автомобиль Начальника дивизии. Ге­нерал Зандер со своим Начальником штаба полковником Одноглазковым поджидали меня.

— Ну вот, наконец-то вы возвратились, — обратился ко мне генерал. Я пригласил его войти в хату.

— Вы уже знаете? — спросил меня гене­рал Зандер, садясь на стул.

Я рассказал, что я только что узнал от На­чальника Артиллерии.

Начальник дивизии имел вид озабоченный и какой-то подавленный.

— Да, да, еще нет пока формального объ­явления войны, но она неизбежна. Все склады­вается так, чтобы вовлечь Россию в войну имен­но теперь, пока еще не закончена реорганиза­ция нашей армии… Германия все это отлично учитывает… Или теперь или никогда…

Весть о войне с быстротой молнии пролете­ла по эскадронам Лубенского гусарского пол­ка, и все словно опьянели от радости. Война представлялась как бы теми же большими ма­неврами, но уже с настоящим противником, с рядом подвигов, с новой славой и боевыми на­градами. Мысль об ужасах войны, в это время, никому не приходила в голову. Все тогда не­много сошли с ума. Наши гусары, привыкшие смотреть на все глазами своих офицеров, были тесно спаяны с ними. Они также радовались войне, по крайней мере, так было в Лубенском гусарском полку. Объяснение причины войны — нежеланием дать в обиду маленькую едино- верную нам Сербию, было понятно их чувст­вам…

Постоянной стоянкой нашего полка был Ки­шинев, столица Бессарабии. От Суклеи нам предстояло пройти до него около 90 верст.

Начальник дивизии приказал немедленно от­править туда три разъезда особой важности, под командованием штабс-ротмистра Лишина. В каждом было по 18 отборных гусар на луч­ших, наиболее выносливых лошадях. В каж­дом разъезде по два выдающихся офицера. Словом, все самое лучшее из полка.

Назначением этих разъездов было разру­шение мостов, железнодорожных линий, теле­графов, телефонов и тому подобное. По объявлении войны, согласно мобилизационному пла­ну, они должны были по заранее выработанным маршрутам, не ожидая подхода полка, высту­пить в поход и проникнуть на территорию Ав­стро-Венгрии.

На следующий день, в понедельник 14-го июля, рано утром, на западной окраине села Суклея у дороги на Кишинев, построенный в резервную колонну, в полном походном поряд­ке, стоял 8-й гусарский Лубенский полк. Как- то особенно бодро раздались звуки полкового марша, когда я подъезжал к полку. Вид у гусар был тоже какой-то особенный — праздничный. Лица, как будто, сияли.

Поздоровавшись с полком, я обратился к не­му с небольшой речью.

— Гусары, — сказал я, — Австро-Венгрия захотела поработить православную маленькую Сербию. Король Сербский обратился к нашему Императору и просил его заступиться за сербов. Его Величество не оставил их без своей помощи и послал Австрии ультиматум — не трогать Сербию, иначе, Россия объявит войну. Русский народ всегда был защитником слабых и освободил балканских славян от турецкого ига. Для того ли русские солдаты проливали свою кровь, чтобы теперь, вместо турок, Авст­рия поработила Сербию?

Могучее «ура» вырвалось из тысячи грудей, в ответ на мои слова «Ура» неслось из строй­ных рядов полка и было подхвачено, вышедши­ми проводить полк, жителями Суклеи. Оно нес­лось и разливалось, как морская волна. Труба­чи заиграли «Боже Царя храни». Воодушевле­ние было огромное, и эта незабываемая мину­та навеки врезалась в мою память.

Когда «ура» смолкло, Лубенский полк стал вытягиваться в походную колонну. Впереди хор трубачей звучал и переливался трелями полкового марша. В голове каждого эскадрона шли песельники и казалось, что еще никогда с такой удалью не раздавались их песни, как в этот день. Со свистом и гиком рвалась на про­стор душа, искала выхода охватившая всех ка­кая-то пьяная радость.

Я стоял у дороги и пропускал мимо себя эс­кадроны. Вглядываясь в гусарские лица, я не видел ни одного печального выражения. Лица у всех сияли, а гусары, как-то особенно лихо, си­дели на своих серых конях. Настроение всадни­ков передавалось и лошадям, которые танцева­ли, красиво изгибая шеи. Над головой было си­нее небо и в нем заливались русские жаворон­ки. Солнце поднималось все выше и выше, ве­село заливало поля, блестело на шашках гусар и радостно улыбалось. Казалось, что вся приро­да ликует одновременно с нами.

— Ну что, Гарадаш, — спросил я у стояв­шего сзади моего вестового, — что ты обо всем этом думаешь?

— Так точно, Ваше Высокоблагородие, на­до бить австрияка, дюже зазнался…, — улыба­ясь своей плутовской улыбкой, отвечал Гара­даш.

— А не боишься идти на войну?

— Никак нет, очень даже хотицца.

— А если убьют?

— От смерти своей не уйдешь. Если пора придет умирать, так и здесь от смерти не спря­чешься, а если не пришло время, так и на вой­не не убьют.

С этой слепой верой в судьбу шло громад­ное число русских солдат на войну. В дальней­шем я не раз убеждался, насколько была спра­ведлива эта слепая вера в то, что написано там, в Великой книге судеб.

Шумной веселой лентой прошел мимо меня полк. Я поскакал галопом вперед, в голову его, и опять, вглядываясь в веселые лица гусар, ви­дел, как они были воодушевлены. Ехали «воль­но», и из рядов то и дело раздавался смех.

На привале, когда полк остановился и слез с коней, меня окружили офицеры. Разговорам о предстоящей войне не было конца. Каждый был полон мечтами о лихих атаках, о подви­гах. Сам я был также охвачен общим вооду­шевлением и мне, как и большинству, война и предстоящий поход казались не более как весе­лой прогулкой. Уверенность, что мы быстро ра­зобьем противника, не вызывала ни у кого из нас, в это время, и тени сомнения.

Может быть это так бы и было, если бы на­ше Верховное Командование в самом начале кампании, для спасения погибавших францу­зов, не нарушило первоначального плана вой­ны.

Около 4-х часов дня мы подошли к селению Бульбока и стали там на ночлег. Первое, что я сделал — отправил телеграмму жене, чтобы она не беспокоилась и не вздумала бы теперь ехать в Кишинев.. По плану мобилизации Лу­бенский полк должен был выступить в поход через шесть часов после объявления мобилиза­ции и жена не смогла бы застать меня в Киши­неве. Беспокоясь об этом, я поспешил преду­предить ее.

На деле все вышло иначе.

Генерал-майор Устимович.

ГУСАРСКИЙ МУЗЕЙ В ТАРБЕ

27 февраля в г. Тарб (Франция) открылся Гусарский Музей.

Среди 52-х форм гусар 17-ти стран, красу­ются три манекена гусар Изюмских и один — Черниговских. Для окончательного пополнения их форм, не достает: сабли, султана на шапку, гусарского пояса, пары шпор, сабельного темля­ка, двух пар желтых розеток и пояса для по­ходной рубахи.

Директор Музея просит лиц, имеющих эти предметы обмундирования, или уступить их за плату, или дать на хранение, под официальную расписку мэра города, на право получить эти предметы по первому требованию владельца. Писать:

1) Mr. Bulin Cnservateur du Musée Massey Tarbes H.P.

или

2) Mr. Rsenshild, Chemin Prtasseau, Tarbes.

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ (№108)
• ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ (№111)
• Хроника «Военной Были» ИЗВЕСТИЯ О ВОЕННЫХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ РОССИЯН
• Названия некоторых воинских частей… Добровольческой армии. – Анд. Алекс. Власов
• 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
• По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
• Хроника «Военной Были» (№118)
• Атака Украинских гусар под г. Прасныш. – Б. Левшин
• Из боевой жизни Митавских гусар. – Николай Рерберг