Все полки Российской Императорской конницы были хороши, но для каждого из нас, ее офицеров, свой полк, естественно, казался лучшим. Не только поэтому мне хочется запечатлеть на страницах нашей «Военной Были» некоторые отдельные случаи из жизни моего родного Нежинского гусарского полка, но еще и потому, что эти случаи свидетельствуют о том, что семья Нежинских гусар, от их командира до рядового гусара, может служить достойным примером будущим восстановителям нашей армии в воскресшей России.
По окончании Елисаветградского кавалерийского училища, Высочайшим приказом от 1 февраля 1916 года я был произведен в прапорщики в 18-й гусарский Нежинский полк. Моему выпуску, как мы тогда считали, повезло в том отношении, что большинству из нас было предписано сразу же отправляться в свои полки в действующую армию. Это, по-видимому, объяснялось двумя обстоятельствами: во-первых, после тяжелого 1915 года нужно было скорее пополнить убыль в офицерском составе полков, и, во-вторых, тем, что мой выпуск, пробыв весь младший курс (4 месяца) в лагере при усиленной тренировке, не особенно нуждался в доучивании в запасных кавалерийских полках.
В старом родовом доме моей бабушки в гор. Елисаветграде, куда ко дню моего производства приехала и моя мать, чтобы привести в порядок все счета у портных, сапожников и других моих поставщиков, я в течение трех дней со своими близкими друзьями моего же выпуска праздновал получение первых офицерских погон. Наше торжество было значительно украшено еще и тем, что растроганная всем увиденным не особенно щедрая моя бабушка вытащила из тайных своих погребов то шампанское, которое осталось после свадьбы моей матери, и оно прекрасно играло в наших бокалах. После этого я отправился на фронт.
По дороге я заехал в Ровно, где на пулеметных курсах был мой старший брат, тоже офицер Нежинских гусар, находившийся в полку с начала войны. Получив от него соответствующие инструкции для того, чтобы без сучка и задоринки войти в семью Нежинских гусар, я решил представиться в офицерских погонах еще и своему отцу, который был тогда помощником командира Кинбурнских драгун, стоявших недалеко от Ровно, в резерве.
Встретившись с отцом, который был рад видеть последнего своего сына в офицерских погонах, и узнав от него приятную новость, что он уже приготовил мне собственную лошадь, я после его благословения и напутственных слов — служить достойно Царю и Отечеству, уже нигде не задерживаясь, направился в полк.
9 февраля, на хуторе Александрия, я уже входил в дом, где помещался штаб нашего полка, стоявшего на позиции против деревни Езерцы, примерно в 15 верстах западнее р. Стырь и севернее железной дороги Сарны-Ковель.
Командир полка, полковник Александр Александрович Богородский, был в отпуску, и полком временно командовал полковник Константин Васильевич Дараган. Этот полковник Дараган был человек необыкновенно крупных размеров, и таких же размеров было его исключительное добродушие, благодаря которому он был общим любимцем полка. Ездить он предпочитал на казенно-офицерской лошади — своем любимом «Крючке», который был исключительным экземпляром в полку и по своим размерам как нельзя лучше подходил к своему седоку. Выслушав мой рапорт, полковник Дараган с самой приветливой улыбкой поздоровался со мной и, сказав, что от моего старшего брата он уже слышал о моем выходе в Нежинский полк, потирая руки добавил, что я приехал как раз вовремя, так как штаб сейчас будет обедать, и мы вместе закусим, а после обеда адъютант меня всему научит.
Выйдя в соседнюю комнату, я увидел такого же юного, как и я, прапорщика в новеньких погонах; мы тотчас познакомились, и я узнал, что он моего же выпуска, только из Николаевского кавалерийского училища, Сергей Черкесов, приехавший в полк на час раньше меня.
В комнату, где, вестовые накрывали на стол, начали входить другие офицеры полка; кроме адъютанта, было их человек шесть. Всем им, по очереди, мы с Черкесовым представились по случаю выхода в полк, и вскоре все уселись за стол.
Черкесов и я поместились, конечно, на левом фланге, где к нам подсел, как мы потом узнали, «корнетский староста» в полку, корнет Макаров 2-ой, георгиевский кавалер. Наш Елисаветградец, он сразу же забросал меня рядом вопросов о Школе. Во время нашего разговора он раза два или три наливал водку в мою и Черкесова рюмки. Я должен был удовлетворять любопытство старшего корнета, отвечая на его вопросы, и не успевал как следует есть, завидуя Черкесову, который, проголодавшись, мог покойно обедать. Надо заметить, что когда я был у брата, то получил от него наказ: «на водку не налегать», то есть выпить 3-4 рюмки и остановиться, — успеешь, мол, потом, когда освоишься…
Полковник Дараган, видимо, заметил, что корнет Макаров слишком забрасывает меня вопросами, не давая мне возможности как следует обедать, и вдруг во всеуслышание задал мне вопрос: «Вот вы водку пьете, а мама вам это позволяет?» Эта добродушная шутка старшего офицера была покрыта общим смехом. Вид у меня был, конечно, очень юный (мне было без одного месяца 19 лет), а после такого вопроса я чисто по-юношески сконфузился; но все это было сказано так мило и добродушно, что ни о какой обиде не могло быть и речи. Я вспомнил наказ брата, а корнет Макаров, по-видимому, понял, что мне нужно как следует заняться едой, без излишнего прополаскивания.
После обеда Черкесов и я узнали от адъютанта, что мы оба назначены в 6-ой эскадрон и что сегодня мы переночуем в штабе полка, а завтра утром нам подадут лошадей, и мы отправимся на позицию.
Об этом случае за обедом я упомянул нарочно, чтобы можно было сравнить, как я был встречен старшим штаб-офицером, милейшим полковником Дараганом, и как меня потом принял уже сам «отец полка», наш командир, полковник Богородский, по своем возвращении из отпуска. Командира своего мы, офицеры Нежинцы, обожали, хоть был он строг и требователен, но и души был необыкновенной. В противоположность полковнику Дарагану он имел типично гусарскую фигуру — был маленький, но плотно сшитый, и сам всегда говорил о себе своим хриплым баском: «Я — маленький, но я — Богородский!» И это он ярко подтвердил в 1917 году.
Вскоре наш полк был сменен на позиции «братьями-Черниговцами» и мы отошли в резерв, куда после отпуска приехал и командир полка.
С чувством некоторого трепета я пошел ему представиться. Войдя в хату в деревне Мульчицы, где помещался полковник Богородский, я приказал ординарцу-гусару доложить командиру полка, что я хочу явиться. Через минуту ординарец вышел ко мне и, указывая на дверь комнаты, попросил в нее постучать. Я постучал и услышал в ответ хриплым баском протяжное: «Да-а!»
Войдя в комнату, где за столом сидел командир полка, я попросил разрешение явиться. Не торопясь вставая и становясь смирно, полковник Богородский ответил мне: «Пожалуйста!» Отчетливо отрапортовав ему о выходе в 18-й гусарский Нежинский полк и назначении в 6-ой эскадрон, я увидел пронизывающий взгляд командира, которым он измерил меня с головы до ног, и после минутного молчания я услышал: «Собственная лошадь есть? офицерское седло есть? цейсовский бинокль есть?..» За каждым этим вопросом я отвечал: «Так точно, есть, господин полковник!» После этого строгость сошла с его лица, и он, протягивая мне руку, сказал: «Желаю Вам служить так, как до сих пор служит Ваш брат!»
Через четыре месяца пребывания в полку, как раз после первого боя под деревней Езерцы, 28 мая, я уже чувствовал себя как рыба в воде и не представлял себе чего-нибудь лучше семьи Нежинских гусар, хотя сплошь да рядом нам, молодым офицерам, по ночам на позиции покоя не было.
Партизанами гусарской бригады командовал наш Нежинец, корнет Станкевич, исключительно храбрый офицер, в распоряжение которого для выучки «как нюхать порох» при разных рискованных предприятиях посылалась необстрелянная молодежь. Нужно сказать, что его вылазки для вылавливания «языка» так замучили австрийцев, стоявших против нас, что они вытребовали на свой участок специальный контрразведывательный германский отряд. Почти каждый день с какого-нибудь нового дерева корнет Станкевич брал на мушку нового германского контрразведчика и в конце концов так разозлил немцев, что они решили сделать ему западню, чтобы его ликвидировать. В апреле месяце он, действительно, попал в эту ловушку и был убит.
Летом, во время тяжелых боев под Ковелем, с нашего Черевищенского плацдарма на западном берегу реки Стохода готовился прорыв австрийского фронта. Наша дивизия (16-я кавалерийская) стояла, спешенная, в резервной колонне, готовая каждую минуту броситься в брешь, сделанную в австрийском фронте, чтобы сразу же начать движение прямо на Ковель.
Меня как уроженца города Ковеля, знавшего его окрестности еще с кадетских времен по объездам на велосипеде и верхом, вызвали в штаб полка. Познакомив меня с обстановкой и объяснив задачу, командир полка приказал мне подготовить разъезд в 12 самых выносливых коней и добавил: «Как только двинется наш полк, с места берите направление на Ковель и, не увлекаясь гонкой за неприятельскими разъездами, наоборот, скрыто выбирайте кратчайшие пути на город». Потом, отечески похлопав меня по плечу, он пожелал мне первому вступить в мой родной Ковель.
Волнуясь от желания возможно лучше выполнить возложенную на меня задачу, да еще при малом моем опыте маневренной войны, а больше всего — от мечты, что я могу войти победителем в свой Ковель, я вернулся к эскадрону и приказал своему взводному унтер-офицеру назначить мне разъезд в 12 самых выносливых коней, а сам пошел к командиру эскадрона доложить о полученной задаче. Во время разговора с штабс-ротмистром Векиловым до моего слуха донеслось что-то вроде препирательства взводного с гусарами. Я подошел взводу и спросил взводного, в чем дело. Смущенный взводный унтер-офицер как бы нехотя ответил мне: «Так что, Ваше благородие, весь взвод говорит, что у всех выносливые кони». Такой ответ, который до сих пор отчетливо звучит в моих ушах, как нельзя лучше свидетельствует о духе рядовых гусар на третий год войны и, конечно, с такими молодцами можно было вступить не только в Ковель, но и дойти до самого Берлина.
У нас в полку была хорошая традиция: каждый офицер Нежинец, прослужив три года в полку, получал по присуждению гг. офицеров полка право на ношение полкового перстня, стального кольца на золотой подкладке с гербом города Нежина. Офицер, неудостоенный этого перстня, знал, что он должен был озаботиться подысканием себе службы в другом полку.
В конце лета 1916 года, после Брусиловского наступления и нескольких боев, в которых принимал участие и наш полк, был эскадронный праздник третьего эскадрона. Яркое впечатление от этого праздника осталось у меня до сегодняшнего дня. На столе стоял ковш, на нем лежали две скрещенные сабли, на которых был разложен сахар (раньше, кажется, ставилась целая сахарная голова), облитый содержимым ковша, то есть смесью водки, коньяка, рома и ликера. Эта благородная жидкость зажигалась и, пылая голубым огнем, разливалась по рюмкам, из которых колебались язычки такого же пламени. Около стола стояли песенники-гусары и, когда горящая гусарская жженка опрокидывалась из рюмок в широко раскрытый рот, хор песенников запевал «где гусары прежних лет?», а все сидящие за столом хором же отвечали: «здесь гусары удалые, председатели бесед, собутыльники лихие…» Празднование затянулось до рассвета. Вошел полковой адъютант, штабс-ротмистр Шуринов, и, переговорив с корнетским старостой, попросил его, с разрешения командира эскадрона, что-то объявить. Все это было неожиданно, и все приготовились слушать со вниманием. Корнетский староста коротко сказал, что на войне сроки для получения права на ношение полкового перстня сократились и последние бои позволяют определить, кто из молодых корнетов удостаивается полкового перстня. Были перечислены все, кроме одного, и для него это было знаком, что ему нужно покинуть семью Нежинских гусар, несмотря на то, что родной его дядя был одним из старейших штаб-офицеров полка.
Насколько мне помнится, после этого же праздника один из корнетов, рано утром идя не очень уверенно в расположение не своего эскадрона, встретил командира полка, полковника Богородского, совершавшего утреннюю проездку своему гунтеру. Увидя неуверенного в себе корнета, которого он, кстати, очень любил, полковник Богородский спросил его, куда он держит путь, нагнулся на седле и протянул корнету руку, чтобы с ним поздороваться. Корнет был солидной силы, немного не рассчитал ее и так «поздоровался» с командиром, что заставил его как-то неловко сползти с седла. После этого неожиданного спешивания командир приказал корнету немедленно отправляться в расположение своего эскадрона, командир которого в тот же день получил предписание отправить корнета «для протрезвления» на две недели в окопы рядом стоящего пехотного полка, где было очень мало офицеров. Так как не совсем обычное спешивание командира полка произошло не с глазу на глаз с корнетом, а его видели и гусары, то, как говорил потом полковник Богородский: «В назидание молодежи я и засадил этого разбойника для проветривания на две недели в пехотные окопы», где служба была значительно тяжелее, чем на нашей позиции. Конечно, у другого командира полка наказание могло носить и другой характер, что отразилось бы и на аттестации, а у полковника Богородского все это вышло по-отечески, было и прошло!
Никогда не забуду, как полковник Богородский, подвергая себя возможным неприятностям, скрыл мое нежелание присягать Временному правительству: явившись командиру полка, я обратился к нему с просьбой, сказав, что я не в силах заставить себя присягать этому правительству и хочу сидеть на позиции бессменно с Нежинскими пулеметами (сменялись только офицеры и прислуга, пулеметы же находились постоянно в окопах) до тех пор, пока не окончится церемония с революционной присягой. Полковник Богородский пристально посмотрел на меня, обнял и сказал, как сейчас помню: «Вижу в Вас сына 35-летнего Кинбурца (он хорошо знал отца). Сидите в окопах, на присягу я Вас не вызову!»
Сам полковник Богородский очень тяжело переживал «российский бунт», как он выражался, и по совету генерала Володченко должен был воспользоваться производством в генералы и уйти в запас чинов. Сдав временно полк полковнику Дросси, полковник Богородский уехал в штаб кавалерийского корпуса, но в это время нашу дивизию принял наш бывший командир полка, генерал-лейтенант Гурко. Полк наш находился в это время в районе местечка Берестечко, непосредственно в тылу 10-й пехотной дивизии и должен был, ввиду ее небоеспособности, поддерживать прочность нашей позиции. Узнав о прибытии нового начальника дивизии, тем более — бывшего командира Нежинцев, генерал Богородский решил сам представить ему наш полк и по старым правилам попрощаться с полком, несмотря на советы офицеров не делать этого, так как полковой комитет был против «монархиста Богородского» и революционный душок исподволь ширился и в нашем полку.
Тут я позволю себе сделать точную выписку из истории полка, том 4, стр. 133, «Последний смотр и парад Нежинского гусарского полка»:
«Рано утром полк был построен в конном строю на окраине местечка. Из улицы, выходящей на площадь, где стоял полк в развернутом строю, с трубачами на фланге, широким аллюром выехал командир полка, генерал-майор Богородский на своем сером черногривом красавце… Полк замер. Казалось, сейчас совершится что-то страшное… Раздалась команда, трубачи заиграли полковой марш. Молча, держа руку у козырька, вглядываясь орлиным взглядом в каждого гусара, шел тем же аллюром вдоль фронта полка старый воин, сумевший своим мужеством и видом победить ложную ненависть его недавних соратников. Сделав вольт и остановив трубачей, привычным голосом командир полка поздоровался с полком. Грянул дружный ответ: «Здравия желаем, Ваше Превосходительство!». В этом ответе слышалась просьба о прощении и неподдельная солдатская любовь… В те дни уже отвечали «господин генерал!» и т. д., но в эти минуты перед командиром стоял славный, боевой, отвергший новые реформы и воскресший в старых традициях полк. Командир полка построил каре, скомандовал «смирно!» и стал прощаться с полком. «Я прибыл сюда, чтобы в последний раз повидать и представить вас новому начальнику дивизии, вашему бывшему командиру полка, такими же молодцами, какими он передал вас своему преемнику и какими вы оставались во все дни моего командования. Благодарю вас, господа офицеры, и вас, гусары, за доблестную службу Его Императорскому Величеству. Я оставляю вас только потому, что мне, старику, 35 лет прослужившему верой и правдой Царю и Родине, теперешние новшества не по плечу. Покидая вас, я хочу сохранить в своем сердце гордое воспоминание о лучшей в мире коннице и прошу показаться начальнику дивизии теми старыми Нежинцами, которые не знали ни страха, ни упрека. Спасибо вам!»
Повторилось неистовое «Рады стараться, Ваше Превосходительство!». У многих по щекам текли слезы…
Полк перестроился развернутым фронтом. Под звуки родного марша, в последний раз, с последним командиром полка, Нежинские гусары проходили церемониальным маршем мимо начальника дивизии, отдавая ему честь и «по-старому» отвечая на похвалу.
По окончании смотра эскадроны были разведены по квартирам своими вахмистрами. Все офицеры были приглашены генералом Богородским в штаб полка на прощальную чашку чая. Вечером командир полка выехал в штаб дивизии и никогда больше в полку не появлялся».
Заканчивая эту заметку о своем незабвенном 18-м гусарском Нежинском полку, мне хочется перечислить всех гг. офицеров Нежинцев, доблестно отдавших свою жизнь за Веру, Царя и Отечество в Великую войну, а также и в гражданскую, в борьбе с поработителями России. Может быть в этом списке кто-нибудь найдет или своего родственника или однокашника и сможет помолиться за упокой души героя.
В Великую войну: 1. Корнет Везенков, 2. командир полка, полковник Витковский, 3. корнет фон-Рутцен, 4. корнет Шеваров, 5. поручик Орлов, 6. подполковник Дударов, 7. ротмистр Ланьцуцкий, 8. штабс-ротмистр Римский-Корсаков, 9. корнет Литвинов, 10. корнет Станкевич и 11. прапорщик Шевченко.
В гражданскую войну: 1. Ротмистр Брандт 1-й, 2. штабс-ротмистр Подушкин 1-ый, 3. поручик Хвостов, 4. поручик Черкесов, 5. полковник Коломнин, 6. штабс-ротмистр Бабич, 7. поручик Северцев, 8. поручик Цыкин, 9. корнет Пашковский, 10. корнет Хрипунов, 11. прапорщик Нарбут, 12. штабс-ротмистр Макаров 2-й и 13. штабс-ротмистр Стародубский.
Ротмистр К. Подушкин
(4 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| Лечение трофических язв Диагностика и лечение трофических язв. phlebolog.org |
Похожие статьи:
- Из боевой жизни Митавских гусар. – Николай Рерберг
- 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк. – Л. Шишков
- По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
- 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк (Продолжение, №111). – Л. Шишков
- 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк (окончание). – Л. Шишков.
- Действия уланского Цесаревича полка в бою под Фридландом. – Полковник Вуич 1-й
- Киевские гусары в войну 1914-17гг. (Окончание) – Ротмистр Протопопов
- Письма в редакцию (№115)
- Письма в Редакцию. – Юрий Солодков, А. Хохлов
Loading ...