ВОЕННАЯ БЫЛЬ

В тот период времени, о ко­тором ниже идет речь, мор­ским агентом в Германии со­стоял капитан 2-го ранга Але­ксандр Клементьевич Полис. Меня с ним связывало давнее близкое знакомство и поэто­му мы взаимно поддержи­вали корреспонденцию. Из его частых писем и из разговоров при приездах его в Петербург, я знал поэтому много таких деталей его деятель­ности, которые иным путем наверное никогда до меня бы не дошли, хотя по должности, кото­рую я занимал в Главном Морском Штабе, я официально был в курсе всех дел военно-мор­ских агентов — наших заграницей и иностран­ных у нас.

А. К. Полис был по характеру своему очень подходящий человек для порученного ему от­ветственного дела. Способный, талантливый и находчивый, он быстро ориентировался и повел свою работу по правильному пути. Его такт и умение обращаться с людьми и присущая ему способность быстро завоевывать симпатии ок­ружающих, помогли ему занять в немецкой столице совершенно особое положение и, как при Дворе и в морских сферах, так и в обще­стве, он очень скоро стал общим любимцем.

Император Вильгельм, по-видимому, питал к нему большое расположение. По рассказам По­лиса, он нередко получал приглашения на ин­тимные вечера, где собирались лишь близкие Вильгельма и, с хорошей сигарой, за кружкой доброго пива, вели совсем откровенные беседы. Полис, однако, говорил, что его положение на таких собраниях было не легкое. Император затрагивал самые разнообразные темы, зада­вал совсем неожиданные вопросы, и надо было быть все время на чеку: уметь отвечать так, как подобало отвечать русскому морскому аген­ту Главе Германии, сохраняя в то же время тон интимной беседы. При таких условиях как-то был поднят вопрос о том, что было бы своевре­менно встретиться Императору Вильгельму с нашим Государем. На очереди стояли вопросы первостепенной важности, которые, по мнению немецкой стороны, лучше всего было бы решить непосредственно, при личном свидании Монар­хов. Но наладить такое свидание считали же­лательным пока не официально, так чтобы все предварительные переговоры и сношения про­исходили совершенно секретно. И вот, на долю

выпала роль посредника для перегово­ров, выяснения, желательно ли и нашему Го­сударю такое свидание и, в утвердительном случае, где и когда. Попав в такой необычный для морского офицера водоворот, взяв на себя столь серьезное поручение, Полис сам увлекся этой задачей, да и самая суть предстоящих при свидании разговоров, ему очень уже известная, надо думать, интересовала его не мало.

Наезжая в Петербург по делам на короткие сроки, Полис делился со мною ходом этого де­ла, о котором, я полагаю, в то время очень ма­ло кто у нас знал.

Полис энергично принялся за работу, подго­товляя почву, и сумел, в конце концов, и с на­шей стороны получить согласие на предполага­емое свидание. Все это я здесь рассказываю в коротких словах, но на деле, конечно, потребо­валось не мало времени на подготовку такого исторического события. Наконец, в один пре­красный день стало известно, что такого-то числа состоится свидание двух Императоров в Ревеле. Министр Иностранных Дел узнал об этом, как о решенном уже деле, вероятно не вполне уясняя себе, как это могло произойти, и не допуская, чтобы все было оборудовано и до­ведено до такого конца нашим морским аген­том. Отношение его к Полису, по сведениям, которые до нас доходили, стало крайне небла­гожелательным и он резко критиковал его са­мовольные действия. Конечно Полис, как мор­ской агент, был причислен к Посольству в Бер­лине и, в некотором роде, принадлежал к ди­пломатическому корпусу. Но, в данном случае, он бы связан поручением данным ему лично, и должен был действовать отчасти на свой страх и риск.

В Главном Морском Штабе, где я в то вре­мя служил в Военно-Морском Отделе, мы офи­циально узнали о предстоящем свидании из письма Министра Императорского Двора, со­общавшего Морскому Министру подробности о предстоящем путешествии Государя на яхте «Штандарт», с перечислением лиц, намеченных для сопровождения. В то же время Министр запрашивал, кто будет сопутствовать из состава Морского Ведомства. Состоять при Императо­ре Вильгельме был назначен вице-адмирал ге­нерал-адъютант О. К. Кремер.

Главному Морскому Штабу предстояло сде­лать разные распоряжения в связи с плаванием яхты, соответственно подготовить Ревельский порт, позаботиться о надлежащем снабжении яхты и пр.

Обычно, при подобных путешествиях со­путствовал Министру его адъютант и, иногда, начальник Наградного отделения Штаба, чи­новник опытный в составлении приказов и рес­криптов, которые часто появлялись в итоге Царских путешествий и морских смотров. В данном случае предполагалось произвести смотр Артиллерийскому Отряду и присутство­вать на его стрельбах и эволюциях и, следова­тельно, надо было предвидеть, что подобные рескрипты и приказы несомненно должны по­следовать. Но в настоящем случае почему-то признали необходимым отступить от принятых порядков. Меня потребовал к себе Начальник Штаба и приказал быть готовым на следующий день отправиться в Кронштадт на яхте Мини­стра «Нева», где перебраться на «Штандарт» и состоять в его, Начальника Штаба, распоряже­нии. Я все-таки спросил адмирала Авелана, в качестве кого я буду ему сопутствовать и не надо ли мне взять с собой какие-либо справки и материалы. «Ничего не надо», ответил мне Фе­дор Карлович, «там видно будет». Приказание было категорическое и рассуждать, значит, бы­ло нечего. Я, разумеется, был очень доволен предстоящим плаванием. Вырваться на время из штабной рутины всегда было приятно, а тут еще перспектива быть свидетелем зрели­ща единственного в своем роде, видеть вблизи двух монархов и все, что связано с таким исто­рическим свиданием.

Сборы мои были недолгие и в назначенное время я был на яхте «Нева», стоявшей у при­стани в Неве, близ Английской Набережной. Постепенно на яхту стали прибывать лица сви­ты Его Величества. На катере подошел мор­ской министр с начальником штаба. Приехал министр иностранных дел со своим начальни­ком канцелярии, генерал-адъютант Кремер и др. Вскоре яхта, отдав швартовы, плавно ото­шла от пристани и тронулась по фарватеру, обставленонму буйками, в Кронштадт.

Время до Кронштадта прошло незаметно, и мы оказались на рейде, уже подходя совсем близко к «Штандарту». Команда на нем была выстроена во фронт и на шканцах стояли в строю по старшинству офицеры яхты, на левом фланге которых пристроились врачи, судовой священник и самым последним стоял какой-то господин во фраке и цилиндре. Министр, по­здоровавшись с командой, пошел по фронту офицеров, сопровождаемый командиром яхты, называвшим фамилии. Командир этот, фли­гель-адъютант, капитан первого ранга JL, пре­красный, опытный моряк, давший флоту нема­ло дельных унтер-офицеров за время командо­вания им учебным судном, был очень полный, страдал одышкой и говорил медленно и с пере­рывами. Поэтому вышло так, что называемые им фамилии уже не соответствовали стоявшим перед министром офицерам. Это заметил и сам командир, запутался вообще в фамилиях, про­бормотал что-то, подойдя к священнику, а пе­ред последним, стоявшим во фронте господи­ном во фраке, громко возгласил «…и батюшка Попов». Таким образом оказалось, что «батюшка« пропущен, а господин стал «батюшкой По­повым». Он был действительно Поповым, изве­стным изобретателем радио-телеграфа. Ми­нистр хотел его представить Государю и поэто­му пригласил на яхту. Этот маленький инци­дент вызвал улыбку на лицах присутствующих и сконфузил Попова.

Затем начальство разошлось по своим каю­там, и мне указали назначенное помещение. Отвели мне одну из свитских кают, прекрасно обставленную, переборки которой были обтя­нуты красным кретоном. Вскоре на рейд по­дошла из Петергофа и Царская яхта «Алексан­дрия» и вслед за тем к трапу пристал катер, с которого поднялись на «Штандарт» Государь, Великий Князь Генерал-Адмирал Алексей, Министр Двора и другие чины свиты. «Штан­дарт» тотчас же снялся с якоря и дал ход, на­правляясь в Ревель.

Вечером Флаг-Капитан Его Величества Ге­нерал-Адъютант H. Н. Ломен все время беспо­коил запыхавшегося командира яхты. Между прочим, к следующему дню надо было гото­вить иллюминацию яхты при помощи электри­ческих лампочек и Флаг-Капитан требовал, чтобы это было красиво и эффектно, как подо­бает Царской яхте. Но тут, как на зло, оказа­лось, что забыли принять в Кронштадте необ­ходимое количество лампочек и приходилось поэтому ограничиться сравнительно скромным освещением. Я оказался случайным свидете­лем разговора по этому поводу Флаг-Капитана с командиром. Т. е. командир ничего не гово­рил и мрачно молчал, а Флаг-Капитан изо­щрялся в весьма крепких выражениях, по сво­ему обыкновению, пересыпая их разными не­лестными сравнениями и примерами, которые на тот раз были особенно выразительны. Вле­тело тогда изрядно и командиру яхты и реви­зору.

К полудню следующего дня стали вырисо­вываться очертания берегов и вскоре стал ви­ден и город Ревель с расположенной на высо­ком уровне киркой св. Олая. Очень красив был вид с моря на этот город с его старыми построй­ками совсем особого стиля.

Яхта «Штандарт» стала на якорь на рейде. Тотчас же к ней подошли катера с местными властями, военными и гражданскими. Но имея пока никаких занятий, я с интересом наблюдал кипучую жизнь, связанную с подобным Цар­ским посещением. Государь неоднократно выходил на палубу, где ему представлялись не­которые приехавшие лица. Иных он принимал у себя внизу.

Иллюминацию, о которой выше шла речь, тем не менее, кое-как к вечеру наладили, и Царская яхта и конвоирующий ее крейсер «Светлана», тоже иллюминованный, несомнен­но все же представляли красивую картину для ревельцев.

Офицеры яхты и я в том числе поочередно приглашались к Царскому столу. Сидели мы, младшие офицеры, в самом конце стола и туг же рядом с нами сидел и сам Гофмаршал. Обычно граф Бенкендорф докладывал Госуда­рю, что завтрак подан, и тогда все спускались в столовую за Государем. Лакеи на подносах обносили закуски. Государь же закусывал стоя у отдельного стола. Затем все рассаживались. Завтраки всегда были прекрасные. Вина было в изобилии, особенно щедро подавали шампан­ское. Меня поражало, как лакеи то и дело уно­сили чуть начатые бутылки и вместо них ста­вили полные. А пили, вообще, за столом очень мало и было очевидно, что прислуга устраива­ет свои личные коммерческие операции. При­сутствие тут же Гофмаршала их нимало не сте­сняло. Завтраки проходили очень оживленно, Государь занимал место во главе стола, справа от него сидел Великий Князь Алексей, слева — Генерал-адъютант Кремер. Оба они обладали неисчерпаемым запасом анекдотов и веселых воспоминаний, иногда довольно легкого жанра. Великий Князь рассказывал один из своих но­меров и немедленно затем О. К. Кремер зани­мал присутствующих рассказом из своего запа­са. Государь все время улыбался, и все были весело настроены.

На второй день прибытия яхты в Ревель ут­ром на горизонте показались дымки и вскоре обрисовались и силуэты судов. Приближалась яхта Императора Вильгельма ІІ-го «Гогенцоллерн» с конвоирующими ее судами. Вплотную за яхтой, точно нераздельно с нею связанное, шло маленькое посыльное судно «Слейпнер».

Как только яхта стала на якорь, Государь вышел наверх в форме германского адмирала и, с Великим Князем и адмиралом Кремером, отбыл на «Гогенцоллерн». Вернувшись обрат­но, Государь тотчас же спустился вниз. Вскоре он снова поднялся наверх, но уже в нашей ту­журке и, обращаясь к стоявшим поблизости офицерам, сказал, улыбаясь, что ему приятно снова облачиться в нашу форму. Его Величест­во, однако, не надолго оставили в покое. Пока­зался катер, идущий от германской яхты, и Го­сударь, снова переодевшись, вышел к трапу встречать Императора Вильгельма.

Быстро поднявшись по трапу, Вильгельм принял установленные рапорты и пошел с Го­сударем по фронту команды, с которой поздоровался по-русски, а затем обошел и фронт офицеров, внимательно выслушивая фамилии представляемых ему. На этот раз Император был в форме драгунского полка, помню, что был белый околыш фуражки и белый воротник на сюртуке. Оба Монарха и лица их свиты оста­вались наверху на палубе до завтрака. Центром всего общества был Вильгельм. Он говорил по-французски, много шутил, смеялся, все время был в движении и казался, вообще, очень нерв­ным и возбужденным. За завтраком вел разго­вор почти он один с Государем, но говорил он так оживленно и, надо сказать, интересно, что все его внимательно слушали. Вскоре после завтрака он вернулся на свою яхту, чтобы за­тем встретиться снова с Государем на маневри­ровании и стрельбах Артиллерийского Отряда под командой адмирала 3. П. Рождественского.

В два часа, после отдыха, суда начали эво­люции по заранее выработанной программе и выполняли все маневры с поразительной точно­стью, попутно стреляя по щитам, буксируемым миноносцами.

Обедал Государь на «Гогенцоллерне». Вече­ром масса вольных шлюпок окружили яхты, на некоторых пели хоры, видимо, вообще, настро­ение у горожан было праздничное, к тому же и погода стояла роскошная.

На следующий день с утра была снова на­значена стрельба с судов Отряда и другие уче­ния. Вильгельм прибыл на «Штандарт» на этот раз в форме русского адмирала. Немецкие мор­ские офицеры при всякой форме носили саблю и, видимо, им нравилось наше удобное и краси­вое оружие — кортик. На эту тему были разго­воры и стало известно, что и в своем флоте с этих дней Вильгельм ввел ношение кортика. Для нас же, русских офицеров, эти дни озна­меновались разрешением носить накидку чер­ного цвета, как у германских офицеров, что бы­ло очень удобно и практично. Снова все эволю­ции судов Отряда исполнялись блестяще и выз­вали похвалу Вильгельма.

Между тем на «Штандарт» прибыла делега­ция от Выборгского пехотного полка, — ко­мандир полка, адъютант, ротный командир и фельдфебель. Император Вильгельм был ше­фом полка. Фамилия командира полка была, как я помню, немецкая; когда по возвращении на яхту Вильгельм принял делегацию на верх­ней палубе, то к командиру он обратился по-немецки. Однако, полковник ему доложил по французски, что немецкого языка совершенно не занет. Вообще из чинов делегации никто по-немецки не говорил.

Офицеры яхты «Штандарт» и лица, сопро­вождающие Государя, к этому времени уже по­лучили немецкие ордена, и нас всех, украшен­ных ими, построили во фронт на верхней палу­бе. Вильгельм с Государем обошли всех, фамилии многих Государь называл сам, других же представляло начальство. Тут Император Виль­гельм сумел сказать каждому из нас несколько любезных слов, пожимая руку.

К обеду Император Вильгельм снова поя­вился на «Штандарте» и опять в другой форме. Я присутствовал на этом обеде и помню, что и тут Император Вильгельм овладел общим вни­манием, говоря очень много, и слушали его с интересом. Он был очень оживлен и весел. Уди­вительно ловко он справлялся во время обеда одной только правой рукой, — левая была па­рализована.

На последний день пребывания был назна­чен своз с судов десанта на остров, маневриро­вание десанта и, в заключение, взрыв заложен­ной мины. Все это было отчетливо проделано и заслужило много одобрений.

Этим закончился смотр Артиллерийского Отряда, и все вернулись на яхту. Тут Виль­гельм представил Государю немецких офице­ров, награжденных русскими орденами. Я пом­ню, нас поражало, как Император Вильгельм знает своих офицеров, до последнего мичмана. Представляя и называя фамилию, он о каждом находил, что сказать, иногда — добродушно по­смеивался или поддразнивал своих офицеров, словом, — видимо, хорошо знал характеристи­ку каждого.

На другой день яхта «Гогенцоллерн» поки­дала ревельский рейд. Со «Штандарта» мы на­блюдали за приготовлениями к съемке с якоря. Наконец, яхта, к корме которой опять точно прилип «Слейпнер», тронулась в обратный путь, быстро удаляясь.

Государь был на верхней палубе и также смотрел вслед «Гогенцоллерну». Неожиданно он обратил внимание командира на поднятый на последнем сигнал. Никто на «Штандарте» его не заметил. Действительно, в море был штиль, флаги повисли, прикрывая друг друга, и поэто­му их плохо было видно. На мостике, куда под­нялся и Государь, старались разобрать сигнал, но это долго не удавалось. Наконец, все же си- нал был разобран Он гласил: «Адмирал Атлан­тического океана шлет привет Адмиралу Тихо­го океана». Государь улыбнулся и заметил, что этого не может быть, сигнал разобран неверно. Однако, еще и еще были проверены флаги по сигнальной книге и получалось все те же са­мое. Сомнений не могло быть, сигнал передавал именно эти громкие слова. В ответ тогда был поднят сигнал: «Благодарю, желаю счастливо­го плавания».

Долго потом на все лады обсуждался этот сигнал. Да и теперь еще о нем иногда вспоми­нают.

Торжества по случаю встречи двух Монар­хов закончились и Государь, запросто разгова­ривая с офицерами, не скрывал, что он снова облегченно вздохнул. Вообще, на меня, далеко­го от придворных сфер, Государь произвел не­изгладимое впечатление своим неизменно до­брожелательным и простым обращением с ок­ружающими. Меня, например, он мог знать только в лицо. Я не мог допустить, чтобы он знал и мою фамилию, названную ему лишь при представлении офицеров. Но я помню, как од­нажды утром, часов в 9-ть, я стоял один на верхней палубе, а Государь ходил по ней взад и вперед. Вижу я, Государь круто поворачивает и направляется к левому борту, прямо ко мне, Я в недоумении вытянулся. Государь подошел ко мне и, сказал: «Здравствуйте, мы сегодня с вами еще не виделись», пожал мне руку. При этом я как будто расслышал и свою фамилию, им произнесенную, но не верилось все же, и я склонен был считать, что мне это только пока­залось. Однако многие мне говорили, что это было вполне возможно, так как память у Госу­даря была поразительная. Этот маленький эпи­зод отчетливо врезался мне в память. Очень прост был Государь в обращении с лицами сво­ей свиты, а они, на мой взгляд, совсем мало сте­снялись. Я находил тогда, что не мешало бы им быть более подтянутыми в присутствии Его Ве­личества. Видно таков уж был тон при Дворе. Заметно выделялся своей неизменной коррект­ностью, везде и всегда, министр Двора барон Фредерике и, пожалуй, мог бы служить приме­ром для некоторых других. Эти мысли мои, впрочем, как я уже сказал, мысли человека, по­павшего в необычную для него сферу, от кото­рой я стоял, конечно, далеко.

Министра иностранных дел графа Ламздорфа мало было видно. На смотры он не ездил и был занят со своим начальником канцелярии. Императора Вильгельма тоже сопровождал его министр иностранных дел, кажется, князь Бюлов. Командиром яхты «Гогенцоллерн» был контр-адмирал граф Баудисин, который знал меня уже раньше, будучи командиром броне­носца «Дейтчланд». Я состоял тогда при немец­ком адмирале во время пребывания его в Крон­штадте и прожил несколько дней на этом бро­неносце. За это время я близко познакомился с графом, вместе мы пили на броненосце чудное пиво из боченков и ели сосиски с кислой ка­пустой, его любимое блюдо. Теперь мы встрети­лись, как старые друзья, и граф меня подраз­нивал, называя «чернильной душой», так как я служил в штабе. Он сам с отвращением вспо­минал, как ему тоже пришлось посидеть в ад­миралтействе в должности начальника Гидро­графического Управления.

Император Вильгельм относился к коман­диру своей яхты удивительно дружески и до­бродушно. Да и правда, надо сказать, этот ад­мирал был на редкость симпатичный человек.

Итак, как я сказал уже, торжества окончились, и к вечеру был назначен обратный поход в Кронштадт.

Государь еще побывал на флагманском ко­нин», где благодарил Адмирала Рождественско­го и зачислил его в свою свиту.

Затем, я помню, вернувшись на яхту, Госу­дарь приказал вызвать наверх А. К. Полиса и на шканцах долго, тихим голосом с ним разго­варивал, пожал ему руку и сам прикрепил ему на грудь крест Св. Владимира 4-ой степени. По­лис был после этого очень растроган, но по­дробностей мне не рассказывал. Я в это время был наверху и оказался таким образом слу­чайным свидетелем беседы Государя с Поли­сом.

В назначенное время яхта снялась с якоря и направилась в Кронштадт, конвоируемая крей­сером «Светлана» и, кажется, миноносцем или минным крейсером.

Вот тут то и наступила для меня мучительная ночь, которая до сих пор ясно сохранилась в памяти. Тотчас после обеда, а это было уже в 9-м часу вечера, Начальник штаба позвал меня в каюту министра и П. П. Тыртов весьма опре­деленно, в коротких словах приказал мне при­готовить к утру рескрипт для подписи Госуда­рем на имя Великого Князя Алексея с благо­дарностью за блестящее стояние и примерное обучение Артиллерийского Отряда и приказ Генерал-Адмирала по Флоту с подробным из­ложением всех выдающихся качеств Отряда и с благодарностью, по категориям чинов, всему личному составу его. Сказав все это, как нечто самое обычное, Министр отпустил меня, а На­чальник штаба ушел пить чай в Царскую сто­ловую.

Не имея никакого представления, как пи­шутся подобные рескрипты и приказы, я сразу почувствовал себя совершенно беспомощным. В штабе я служил еще сравнительно недолго и к этой части деятельности штаба никакого от­ношения не имел. Все же, раздобыв бумаги, я принялся фантазировать на заданную тему, но вскоре убедился, что попытки мои неудачны и я никак не мог ухватить стиль таких Высочай­ших приказов. Спросить — некого, посовето­ваться — не с кем. На яхте постепенно уже все затихло. Все, кто могли, наверное уже покоят­ся мирным сном, а время идет, уже 12-й час, и я ничего еще не сделал. Я волновался, не знал, что предпринять. В конце концов ничего другого не оставалось, — надо было идти к Начальнику штаба и просить его дать мне хоть какие-нибудь указания. Стучу в дверь его каюты, — ответа нет. Тихонько открываю дверь, вхожу и вижу: под голубым шелковым одеялом лежит гора, — Федор Карлович Авелан был крупный муж­чина, — и раздается громкий храп. Ну, думаю, на то он и Начальник штаба, чтобы заботиться о подобных делах, зачем взял меня, неопытного, с собой, сам виноват. «Ваше Превосходительст­во, Федор Карлович!» В ответ мне — усилен­ный храп. Я подхожу вплотную, трогаю его за плечо, — он недовольно поворачивается на другой бок и еще сильнее храпит на новый тон. Еще и еще мои попытки терпят поражение и я, в конце концов, в отчаянии отступаю. Тут мне приходит в голову единственное, что еще мож­но сделать: надо раздобыть в судовой канцеля­рии «Сборник Приказов по Морскому Ведомст­ву», в нем, возможно, найдутся подходящие примеры. Однако, надо еще найти этот «Сбор­ник», а для этого найти сперва подшкипера или писаря, знающего, где он хранится. А время все идет, уже 2-ой час ночи, и все еще я не сдви­нулся с места! Но тут мне, наконец, повезло, подшкипер почему-то еще не спал, и нужную -:не книгу приказов я быстро раздобыл. Теперь оставалось подыскать что-нибудь подходящее, что могло бы меня выручить. С трепетом пере­листывал я страницы «Сборника». Если в нем ничего не найдется, то оставалось только бро­сить все попытки и лечь спать.

Пол книги пересмотрено — ничего подходя­щего. Смотрю дальше и, наконец, попадается какой-то длинный Высочайший приказ по по­воду смотра новобранцев. Это, пожалуй, приго­дится: хоть форму и особый язык таких доку­ментов я тут могу усмотреть. Начинаю стря­пать проэкт, потом — другой, наконец — что-то выходит, как будто удачно.

Ничего не упущено, особенно — в приказе по Флоту. Теперь остается еще это переписать начисто, до машинки, конечно, нет, да и печа­тать на ней, положим, ночью некому. Пишу от руки, стараюсь во-всю и, вот, наконец, все го­тово. Уже 5 часов утра, глаза слипаются, нервы раздерганы. Чувствуется полное одиночество в этой работе. Ответственность и неуверенность, что сделано именно то, что нужно, тоже удру­чают. Как никак, ведь готовится документ, ко­торый будет представлен самому Государю, и вот это больше всего меня волнует. Ну, будь, что будет… Укладываюсь спать, чтобы к 8-ми, к подъему флага, быть непременно наверху. Не помню, удалось-ли мне заснуть в эту тревож­ную ночь, но к 8-ми часам я был уже на ногах.

Вскоре меня позвали к Министру. Тут же находился и Начальник штаба. Я передал им свою работу, и они оба быстро прочли написан­ное. К моему удивлению никаких замечаний не оказалось, были лишь пустяшные поправки, которые я тут же мог сделать, не переписывая. Не имея понятия о том, чего все это мне стоило, они отнеслись к этой работе, как к самой обыч­ной, и лишь Министр, отпуская меня, сказал несколько любезных слов. Для них, действи­тельно, такие приказы были самым обыденным явлением и составлению их они, естественно, не придавали особого значения. У меня же гора свалилась с плеч. Впоследствии, уже в Штабе, начальник Наградного отделения любопытство­вал, кто это без его участия так удачно соста­вил документы, и я был весьма польщен такой оценкой за свой экспромт. Счастливо я вышел из такого неожиданного затруднительного по­ложения. Рескрипт и приказ были благополуч­но подписаны Государем утром.

В Кронштадте яхты «Александрия», «Стре­ла», и «Нева» уже стояли на рейде в ожидании «Штандарта». Государь попрощался с офицера­ми и командой и на «Александрии» отбыл в Пе­тергоф. Вслед за ним, на яхте «Стрела» отпра­вился в Петербург Великий Князь Алексей в сопутствии многих лиц свиты, Морского Мини­стра и Начальника Штаба.

Министр Иностранных Дел граф Ламздорф в числе некоторых, еще оставшихся лиц Сви­ты, А. К. Полис и я перебрались на яхту Мор­ского Министра «Нева», которая тоже направи­лась в С.-Петербург.

Граф Ламздорф видимо игнорировал Поли­са и, вообще, относился к нему недружелюбно. Полис обратил на это мое внимание, но, как- будто, сам значения этому не придавал и был в самом лучшем настроении. В разговоре по это­му поводу он мне, между прочим, сказал, что во время обеда он свои отношения с графом улучшит, и я буду свидетелем, как это про­изойдет. Понятно, меня эта перспектива очень заинтересовала, но я не представлял себе, что­бы Полис мог действительно рассчитывать на успех.

Нас попросили к обеду. Все расселись и вскоре граф Ламздорф обратился к Полису по какому-то поводу в связи с состоявшейся встречей Императоров в Ревеле. И тут я ока­зался в самом деле свидетелем, как тон обра­щения графа постепенно менялся, становился любезнее, внимательнее. Со всеми соображени­ями и доводами Полиса он стал соглашаться и к концу обеда они были в самых добрых отно­шениях, настолько, что граф Ламздорф уси­ленно приглашал Полиса навестить его на да­че, на Островах, где он проводил летние месяцы.

Полис удивительно ловко и тактично вел разговор, рассказал про особое внимание к не­му Императора Вильгельма, упомянул о при­глашениях на интимные собрания, об оказан­ном ему доверии и данном лично ему поруче­нии, о котором и нашему Государю было изве­стно, и много еще других подробностей о пре­бывании своем в Берлине, представлявших не­малый интерес. Граф неоднократно повторял, что ему все это не было известно, что это со­вершенно меняет дело и, что, конечно, Полис великолепно выполнил порученное ему и оп­равдал надежды, которые на него возлагались. Видно было, что добрые отношения налажива­лись вполне и все, в конце концов, вышло именно так, как предсказывал Александр Клементьевич Полис. Я должен был преклониться перед его дипломатическими способностями, которых ранее не знал.

Так окончились эти исторические дни, для меня полные интереса и новых впечатлений, и я снова вернулся к своей повседневной работе в Главном Морском Штабе.

В. Штенгер

Тяжелая артиллерия в Российской армии

С большим вниманием прочел я в высшей степени интересную статью П. Н. Чижова «Зна­чение и развитие тяжелой артиллерии в Рос­сийской Императорской Армии», помещенную в № 58 «Военной Были». Автор совершенно пра­вильно отмечает, что в начале Первой Мировой войны наша армия имела совершенно незначи­тельное количество полевых тяжелых батарей. Нельзя не согласиться с П. Н. Чижовым, что подавляющее превосходство тяжелой артилле­рии у противника не могло не отозваться самым неблагоприятным образом на ходе и развитии наших военных действий. Если опыт минув­шей Русско-Японской войны заставил наших артиллеристов продумать и соответственно из­менить тактику артиллерии, он очень мало по­влиял на вооружение нашей армии полевой тяжелей артиллерией. Для пересмотра вопроса о вооружении нашей осадной и крепостной ар­тиллерии и о состоянии укреплений наших кре­постей этого опыта оказалось недостаточно.

Вопрос о необходимости существования кре­постей, в частности тех, что были расположены в бывшем Привислинском крае, так и не был разрешен к началу Первой Мировой войны. То предпринимались дорого стоившие и, в сущно­сти, бесполезные перестройки и переделки су­ществовавших крепостных укреплений, то эти крепости признавались как-будто ненужными, упразднялись крепостные пехотные батальо­ны, отлично изучившие весь крепостной район, и заменялись частями пехоты, оторванными от своих дивизий и с крепостным районом совер­шенно незнакомыми. Припоминаю, что между 1906 и 1910 гг. были сделаны попытки усилить оборонительные сооружения крепостей. Так, например, в крепости Брест-Литовск, где все девять фортов и укрепление «Гр. Берр» были построены из кирпича с земляным покрытием, было приступлено к постройке второго пояса бетонных фортов. Насколько помню, уже в 1909 г. был выстроен бетонный форт № 10. Был сделан опыт придать крепости управляемый дирижабль, оболочка которого из плотной шел­ковой ткани наполнялась гелием. Для этого ди­рижабля военн. инж. капит. кн. Енгалычевым был построен особый ангар. Было совершено несколько пробных полетов. Во время одного из таких полетов один из бывших на борту дирижабля нижних чинов выпал из него, но, на его счастье, упав с небольшой сравнительно высоты, он попал в воду и остался невредим, отделавшись лишь испугом.

Помню, что в 1908 или 1909 г. в кр. Брест-Литовск зимою происходила военная игра, накоторой присутствовали Августейший Ген. Ин­спектор артиллерии Вел. Князь Сергий Михай­лович и Инспектор артиллерии Варшавского воен. окр. (кажется — ген.-лейт. гр. Баранцов). Офицеры Бр.-Лит. креп. артиллерии были ос­ведомлены о том, что в случае войны вся ар­тиллерия крепостей будет расположена на про­межуточных батареях, на фортах же будут оставлены только противоштурмовые орудия. Однако я не помню, чтобы для этих промежу­точных батарей были выбраны соответствен­ные позиции.

На вооружении Бр.-Литовской крепости не было ни одного более или менее современного орудия. Из легких пушек были только поршне­вые. Ими же была вооружена, если я не оши­баюсь, и вылазочная батарея. Из пушек более крупных калибров были 42 лин. пушки, 6 дм. и 8 дм. — все устарелых образцов. На одной практической боевой стрельбе разорвало 42 лн. пушку. Всю казенную часть силой взрыва от­несло назад, оторванная же дульная часть уткнулась дулом в землю. На счастье, никто при этом ранен не был. Были еще полупудо­вые медные мортирки для стрельбы светящи­мися ядрами, изобретенными более полувека назад ген. Рейнталем. Эти мортирки нередко после выстрела переворачивались. Помню, что во время войны, видя, что немцы освещают местность ночью ракетами, решили подвезти на фронт несколько таких мортирок. Мне расска­зывали, что как-то ночью такая мортирка вы­пустила свое светящееся ядро. В этом месте не­мецкие окопы близко подходили к нашим. Ког­да раздался необычный звук выстрела, у нем­цев все притихло, но когда ядро упало недале­ко от немецких окопов, не давая почти никако­го освещения, и стало сильно дымить, у немцев раздался смех и кто-то крикнул по-русски: «Эй, русские! Мы думали, что вы и в самом деле что-то выдумали!» Были в Брест-Литовске и ракетные станки с крепостными ракетами, хвост которых был длиною в 1 саж. Один или, быть может, два таких станка попали каким-то образом в Гренадерский корпус. Вероятно, о них совершенно позабыли, и они так и остава­лись в Гренад. корп. вплоть до развала фронта. Толку от этих ракет было мало, но командо­вавший ими подпоручик Брест-Литовской кре­постной артиллерии на свою судьбу пожало­ваться не мог. Он находился при штабе корпу­са и боевыми наградами его не обходили.

Хотя П. Н. Чижов указывает, что должность Заведывающего практическими занятиями в крепост. артиллерии замещалась штаб-офицерами, окончившими Михайловскую Артил. Академию, думаю, что это не совсем верно. Во всяком случае, в Брест-Литовской крепостной артиллерии в период 1906-1910 гг. эту долж­ность занимал подполковник Р., не только не окончивший Артил. Академии, но и в офицеры выпущенный из военного (пехотного) училища. Правда, что перед своим назначением на эту должность, он окончил курс в Крепостном от­деле Офицерской Артил. Школы. Вообще, Офиц. Артил. Школа, куда перед производством в подполковники посылали капитанов кре­постной артиллерии, была главным источником, при помощи которого в крепостную артилле­рию проникал свет современной науки и тех­ники.

Я не помню в Брест-Литовской крепостной артиллерии не только ни одного штаб-офицера, но и ни одного капитана, окончившего артилле­рийское училище. Служба в осадной и крепост­ной артиллерии была крайне непопулярна в среде юнкеров артил. училищ. Все, кому позво­ляли средства, стремились в гвард. артиллерию (в конную артиллерию можно было выйти толь­ко имея высокие баллы), и предпочитали вы­ходить в артил. бригады, стоявшие в разных местечках и «штабах», а не в крепостную ар­тиллерию в Севастополе, Кронштадте, Варша­ве, Выборге и Свеаборге.

Если и было, как говорит П. Н. Чижов, при­нято решение поставить офицерский состав крепостной артиллерии на надлежащую высоту путем выпуска туда офицеров, окончивших артиллерийское училище, то не думаю, чтобы это решение могло при существовавших усло­виях достигнуть этой цели. Юнкера артилле­рийских училищ готовились в офицеры поле­вой легкой артиллерии. Они отлично знали все пушки 3-х дм. калибра, а об орудиях более крупных калибров они знали лишь то, что бы­ло изложено в курсе Артиллерии. О службе в крепостной и осадной артиллерии они не зна­ли ничего и очень мало знали об ее организа­ции. Не знали они и той 3-х лин. винтовки, ко­торою были вооружены нижние чины крепост­ной артиллерии. Помнится, что во время одной офицерской стрельбы из винтовки, в которой приняли участие и только что прибывшие моло­дые офицеры, один из них, выпущенный из артиллерийского училища так странно держал винтовку, что К-р Брест-Литовской крепостной артиллерии ген. М. И. иронически заметил ему: »Подпоручик Н.! смотрите, не попадите в себя вместо мишени!»

Что знали юнкера артиллерийских училищ из того, что нужно было бы знать им в качестве офицеров тяжелой или крепостной артиллерии? Да почти что ничего. Все их ознакомление с крепостным артиллерийским делом заключа­лось в. тех занятиях, которые вел с ними офицер крепостной артиллерии, специально коман­дировавшийся для этого в артил. училище. Ве­лись эти занятия в течение 1-1,5 мес. перед вы­пуском в офицеры, да и велись они, можно ска­зать, спустя рукава. Командированные офице­ры крепостной артиллерии очень скоро убежда­лись в том, что громадное большинство выпуск­ных юнкеров относится к делу без всякого ин­тереса. Редкие исключения лишь подтвержда­ли правило. Были даже среди портупей-юнке­ров выходившие в крепостную артиллерию по собственному желанию. Я знал одного окончив­шего артиллерийское училище старшим порту­пей-юнкером, вышедшего по собственному же­ланию во Владивосток в креп, артил., но он вы­шел туда, так как выигрывал на поверстном сроке и на прогонах. Он твердо решил сразу же начать готовиться ко вступительным экзаменам в Михай. Арт. Академию, куда он действитель­но и поступил и отлично ее кончил. Другой пор­тупей-юнкер Артиллерийского Училища по собственному желанию вышел в Терско-Дагестанскую креп. арт., но опять-таки по мотивам чисто личного, семейного характера. Юнкера, выходившие в крепостную артиллерию, под­вергались насмешкам своих товарищей, выхо­дивших в полев. артил. части. «Крепаки! На сыгровку!» неслось по лагерю в часы, назначен­ные для занятий с прибывшим для этого офи­цером крепостной артиллерии, «Прицел — две версты! Трубка —три недели!» и т. д. Буквы на погонах офицеров крепостной и осадной артил­лерии носили название «анекдота». Многие из вновь выпущенных из артил. училищ в кре­постную артиллерию, во время их пребывания в 28 дневном отпуску, носили гладкие погоны без установленных букв. Я не знаю другой ча­сти, кроме крепостной артиллерии, где бы Ко­мандир, обычно, в чине ген. майора, носил обще-артил. форму и числился по полевой артил­лерии.

Два артиллерийских Училища не давали требуемого ежегодно количества офицеров, не­обходимого для замещения всех вакансий даже в одной только полевой артиллерии. Но, вместо того чтобы открыть еще одно или даже два ар­тиллерийские Училища, выпускали офицерами в артиллерию юнкеров, кончавших военные (пехотные) и кавалер. Училища. Происходило то, что нельзя назвать иначе, как нелепостью. Как известно, юнкера младш. класса артил. Училищ, оказавшиеся неспособными к усвое­нию курса артил. Училища, отчислялись от Училища обычно в начале декабря, поэтому в Училище их называли «декабристами». Один из таких «декабристов» был по его желанию переведен в Александровское воен. Учил. Что же оказалось? По окончании Училища, курс которого был несравненно менее обширен и не заключал в себе столько математических премудростей, как в Артил. Учил., юнкер этот при разборке вакансий легко взял вакансию в одну из артиллер. бригад, которая, конечно, никогда бы ему не досталась, если бы он остался в Ар­тиллерийском Училище.

И если, как говорит П. Н. Чижов, у ген. Альтфатера и была мысль поставить офицер­ский состав крепостной артиллерии на долж­ную высоту путем пополнения его офицерами, окончившими одно из артиллерийских Учи­лищ, то мысль эта не была осуществлена путем соответствующих мероприятий. В годы, пред­шествовавшие Первой Мировой войне на служ­бе в крепостной и осадной артиллерии число офицеров, окончивших одно из артиллерийских училищ, было незначительно и, притом, они бы­ли в чине не выше шт. капитана. Выходившие в крепостную артиллерию, за небольшими ис­ключениями, выходили туда поневоле. В годы, непосредственно следовавшие за Русско-Япон­ской войной, в артиллерийские училища при­сылалось много Сибирских вакансий. Многим уроженцам средней полосы и юга России не хо­телось служить в Сибири, а при разборке ва­кансий на их долю оставались или вакансии в одну из Вост. Сиб. стрелковых бригад или в од­ну из крепостей. Нехотя брали вакансию в кре­постную артиллерию, чтобы только не очутить­ся где-нибудь на Русском Острове около Вла­дивостока, в каком-нибудь Сибирском урочи­ще или каком другом глухом местечке Сибири.

Окончательно идея ген. Альтфатера была скомпрометирована в 1908-1909 гг. прикоман­дированием к крепостным артил. частям для перевода впоследствии, офицеров пехоты, при­том — даже прошедших курс одного из преж­них юнкерских (окружных) Училищ.

Нет никакого сомнения, что подобного рода мера могла только понизить уровень специальных познаний офицеров крепостной артил­лерии. И вот, в числе таких прикомандирован­ных были даже офицеры обозных батальонов! Часть этих прикомандированных была уже в шт. капитанском чине и, таким образом, «сади­лась на шею» офицерам крепостной артилле­рии, ожидавшим получения роты на законном основании. Оба артиллерийских Училища не давали требуемого ежегодно количества офи­церов, необходимого для замещения вакансий даже в частях полевой артиллерии. Вместе с тем было признано необходимым еще более расширить курс артил. Училищ и сделать его трехгодичным, вместо прежнего двухгодичного, а тем не менее признавалось возможным вы­пускать в артиллерию юнкеров, окончивших курс в одном из военных или кавалерийских Училищ, притом — безо всякого расширения курса этих Училищ. Крепостную же артилле­рию признавалось возможным пополнять не только офицерами, выпущенными из военных

Училищ, но и путем перевода офицеров пехо­ты, окончивших одно из прежних юнкерских (окружных) Училищ. О том, что офицеру кре­постной артиллерии необходимо знать матери­альную часть не одного, а многих орудий, рав­но как и о том, что стрельба из этих орудий го­раздо сложнее, — забывали.

Последствия такого взгляда не замедлили сказаться. Многие и многие из офицеров кре­постной артиллерии переводились, куда толь­ко могли, — офицерами-воспитателями в кадет­ские корпуса, в Пограничную Стражу, в Кор­пус Жандармов, в полицию, а то уходили в за­пас, шли в Земские Начальники. Более молодым удавалось поступить в одно из высших техни­ческих учеб. заведений, не говоря уже о тех, кому удалось поступить в одну из Военных Академий.

Никаких мер для привлечения офицеров на службу в крепостную артиллерию не принима­лось. Впрочем, если не ошибаюсь, в 1908 г. в ротах крепостной артиллерии появились «стар­шие офицеры» с окладом столовых денег в 8 рубл. в месяц. Эти «старшие офицеры» в про­тивоположности старшим офицерам батарей по­левой артиллерии никаких особых обязанно­стей не имели.

Помню, что в Брест-Литовской крепостной артиллерии младшие офицеры, назначенные в роты, расположенные м мирное время на фор­тах, зачастую удаленных от цитадели на 10-15 верст, попадали в странное положение. Кварти­ры им отводились в цитадели, на фортах поме­щения для младших офицеров вовсе не было. На форту была только небольшая, из 3-4 ком­нат, квартира для Ком-pa роты. Само собою ра­зумеется, что в этом случае молодые офицеры были как бы официально освобождены от при­сутствия в своей роте на занятиях. Их назна­чали в Учебную Команду, в Лабораторию, Ору­жейную Мастерскую или отправляли в различ­ные командировки, в Офицерскую Электротех­ническую Школу, в Школу Воздухоплавания и т. п. Таким образом, если в ротах креп, артил­лерии, расположенных в цитадели, и было по одному младшему офицеру, то в фортовых ро­тах фактически младших офицеров не было. Зато, когда в 1908-1900 гг. были расформирова­ны осадные артил. полки и было приступлено к формированию тяжелых дивизионов (пять — в Европ. России и два — в Сибири), число офи­церов, пожелавших из крепост. артиллерии пе­ревестись в один из тяжелых дивизионов, ока­залось во много раз больше имевшихся вакан­сий.

Недостаточное число тяжелых батарей было сразу же отмечено войсковыми начальниками в самом начале войны. В первых же боях наши войска попали под сильнейший обстрел много­численных неприятельских тяжелых батарей.

Настойчивые требования тяжелой артиллерии неслись со всех концов фронта. Я отлично пом­ню ту радость, почти восторг, с каким в первых боях в Восточной Пруссии был встречен подо­шедший тяжелый дивизион. В одном из армей­ских корпусов в ответ на жалобы Командиров полевых легких батарей, что неприятель бук­вально засыпает их тяжелыми снарядами, тог­да как они бессильны бороться с неприятель­скими тяжелыми батареями, находящимися вне предела досягаемости наших 3 дм. пушек, Ин­спектор артиллерии корпуса дал совет выдви­нуть наши легкие батареи так, чтобы снаряды этих батарей могли поражать тяжелые батареи противника. Конечно, никто из Командиров легких батарей этому совету не последовал, не­которые же из них с раздражением замечали, что для этого им пришлось бы выбирать пози­ции впереди своей пехоты. Несомненно, что на­личие у нас тяжелых батарей всегда повышало дух войск, тогда как их отсутствие действовало на войска в обратном смысле.

Уже в 1915 г. на фронте появились тяжелые артиллерийские дивизионы, сформированные из крепостной артиллерии. Мне пришлось ви­деть тяжелые артил. дивизионы, сформирован­ные из Ивангородской и Брест-Литовской крепостной артиллерии. В одном из этих дивизи­онов я часто бывал, так как им командовал один из моих «однополчан». Часто бывая в этом тяжелом дивизионе, я с большим удоволь­ствием отметил, что дух и настроение офице­ров дивизиона весьма выгодно отличались от духа и настроения офицерской среды крепост­ной артиллерии в мирное время.

Все же в начале войны офицеры полевой легкой артиллерии, желавшие перевестись в один из тяжелых дивизионов, подвергались яз­вительным насмешкам. Мне пришлось прочесть в одном из рукописных журналов, издававших­ся офицерами одной из артиллерийских бригад, такого рода «объявление»: «Ищу места в одной из самых тяжелых батарей. Расстоянием в тыл не стесняюсь».

Но если крепостная артиллерия и была пад­черицей среди частей нашей артиллерии, т0 та­кими же пасынками были в пехоте крепостные пехотные батальоны. Думаю, что вакансии в эти пехотные батальоны были среди юнкеров во­енных училищ еще менее популярны, чем ва­кансии в крепостную артиллерию среди юнке­ров артиллерийских училищ. И словно для то­го, чтобы подчеркнуть приниженное положение крепостной пехоты, им было присвоено прибор­ное сукно крайне невзрачного коричневого цве­та. Это приборное сукно послужило поводом к насмешливому наименованию крепостной пе­хоты «крем-брюле» или «шоколадные батальо­ны». Почти перед самым расформированием крепостных пехотных батальонов это неприглядное сукно было заменено другим, тоже не­обыкновенного оранжево-алого цвета. Мне при­шлось слышать, как денщик одного из офице­ров креп, артил., обращаясь к нему, сказал: «Ваше Благородие! Извольте взглянуть — на­ша то пехота сегодня — ровно писанки!» Это было как раз в тот день, когда креп, пехота в первый раз вышла с новым, вновь ей присвоен­ным приборным сукном.

Один из моих товарищей по Училищу рас­сказал мне, что, находясь ординарцем у Коман­дира арм. корпуса во время двустороннего ма­невра у кр. Ковно (арм. корп. наступал, Ковенский гарнизон оборонялся), он слышал разго­вор Командира корпуса с Комендантом крепо­сти. Последний указывал Командиру корпуса, как на преимущество, на то обстоятельство, что Командир корпуса командует полевыми войска­ми, тогда как ему, Коменданту крепости, при­ходится иметь дело с крепостными частями. При этом Комендант крепости без стеснения да­вал самый неблагоприятный отзыв о подчинен­ных ему войсках.

Офицеры генер. штаба тоже уклонялись от назначения в крепости, те же из них, кто этого не избег, обычно так уже и шел по «крепостной линии», заканчивая свою карьеру в должности Коменданта одной из крепостей. П. Н. Чижов указывает на генер. штаба ген. Григорьева, быв­шего Начальником Штаба Варшавской крепо­сти, получившего назначение Комендантом кр. Ковно. Я могу припомнить генер. шт. ген. Чекмарева, бывшего Начальником Штаба крепо­сти Брест-Литовск и получившего назначение Комендантом крепости Очаков. Я думаю, мож­но было бы привести и еще несколько подобных примеров.

Бывали, конечно, и исключения: напр. генер. Лечицкий, бывший в свое время офицером в одном из крепостных пехотных батальонов.

Каким же образом могло возникнуть такое отношение к крепост. частям? Необходимо при­помнить, что до 1859 г. войска, составлявшие гарнизон крепости, именовались гарнизонны­ми, — гарнизонная артиллерия, гарнизонная пехота. В те времена служба в полевых войсках считалась более тяжелой. Войны велись часто и, за небольшими исключениями, вне пределов России. Нижние чины и офицеры, признанные непригодными для службы в полевых войсках, переводились в гарнизоны. Появилось презри­тельное название «гарниза». Чины гарнизон­ной артиллерии в отношении служебных прав и преимуществ были приравнены не к артил­лерии, а к пехоте. В офицеры гарнизонной ар­тиллерии часто попадали, после весьма облег­ченного испытания, фейерверкеры полевой ар­тиллерии. Не говорю уже о тех временах, когда в качестве крепостной пехоты фигурировали «инвалидные команды».

Однажды Император Павел 1-ый, разгне­вавшись на одного из офицеров гвардейской пехоты, взвод которого сбился с ноги, тут же отдал приказание перевести этого офицера в один из гарнизонных батальонов. Это было так неожиданно, что виновный, совершенно расте­рявшись, громко произнес: «Из гвардии — да в гарнизон! Где же тут резон?» Вспыльчивый, но отходчивый Император Павел рассмеялся и тут же отменил только что им отданное прика­зание. Быть может, Император Павел сам тогда же представил себе ту бездну, которая в то время отделяла офицера гвардии от офицера какого-нибудь гарнизонного батальона.

Только в 1859 г. гарнизонные части были наименованы крепостными, а крепостная ар­тиллерия в отношении служебных прав и пре­имуществ приравнена к полевой артиллерии. Уже в конце 1915 года отношение к службе в тяжелой артиллерии сильно изменилось. Офи­церы полевых артил. бригад охотно переводи­лись в полевую тяжелую артиллерию.

Минувшие мировые войны повели к полно­му, почти во всех государствах, отказу от кон­ницы и конской тяги и переходу функций кон­ных частей к моторизованным частям и легким броневикам. Можно думать, что отжили свой век и крепости (кроме, разве, береговых). Доро­го стоящие долговременные укрепления, требу­ют продолжительного времени для постройки, а потому скоро перестают удовлетворять свое­му назначению. Зато тяжелая полевая артил­лерия, благодаря автомобильной тяге, получит широкое применение, конечно, если только с самого начала войны не будет применено атом­ное оружие.

Полковник К…