Деньщик… сколько воспоминаний связано с ним, сколько пережито вместе и светлых и тяжелых дней, и всегда этот честный, безкорыстный слуга и друг был около готовый во всем помочь. За мою долгую военную службу их у меня было много. Они служили, уходили в запас, но общий характер их был тот же, и я их вспоминаю с большим удовольствием. Здесь я называю лишь тех, кто ясно всплывает в моей памяти.
В 1899 году, когда я был произведен в офицеры в 16 Конную батарею, мне деньщиком был назначен Григорий Бабичук из крестьян Волынской губернии. Высокий, худой, с усами, он производил болезненный вид. Может быть он смотрел на меня как на мальчика, за которым еще нужно смотреть, но заботился обо мне как нянька, и в исполнении своих обязанностей был до крайности пунктуальным. Однажды он как всегда утром разбудил меня и сказал, что я могу не вставать, потому что сегодня в батарее строевых занятий не будет…
Как-то я собирался на танцевальный вечер. Старательно оделся, взял новые замшевые перчатки и пошел через двор. Вечер темный, освещение в нашей части Житомира слабое, едва вижу направление на калитку, чтобы выйти на улицу. И вдруг что-то попадается мне под ноги. Сразу не могу их освободить и падаю на грязную землю… Поднимаюсь — рука болит, весь запачкан, какой уж тут танцевальный вечер! Григорий был возмущен: да как же это случилось, и что там такое? и выскочил во двор. Немного погодя я услышал треск: оказалось, что на моем пути кто-то оставил детские санки, и теперь Григорий расправляется с ними по своему. Конечно, на другой день я поговорил с хозяином санок и все уладилось.
«Ваше Благородие, дозвольте мне у фотографа сняться, хочу «при полной боевой», — попросил меня Григорий.
И вот он надел мундир, шашку, револьвер, парадную шапку и, закрутив усы, отправился. Через несколько дней приносит снимок и смущенно говорит: «Только при полной боевой не вышло, а тут совсем другое обмундирование и на коне», и я вижу всадника в мундире с красной грудью, в одной руке обнаженная сабля, а конь — «дугою шея, хвост трубою». И только под высоким кивером на голове вставлена фотография Григория… Я успокаивал его — «ну ничего, давай я тебя сниму». У меня был хороший любительский аппарат, и я его снял «при полной боевой». Он был очень доволен. Позже я увидел что у него над койкой висят обе фотографии рядом.
Уговорил я Григория пойти в театр — «Пойди с кем-нибудь отпускным, да только на какую-нибудь комедию, чтобы было смешное, вот деньги». После театра приходит ко мне Григорий и рассказывает: «Вот было хорошо, вот смешно!» — «А какую комедию играли?» — «Да я не знаю, как называется. Двое повстречались в лесу и разговаривали». Посмотрел я по газете программу театра и вижу: «Лес», драма Островского. Я удивился, — «Да что же там было смешного?» — «Да как же, сидят среди снега в лесу, греются у костра, чуть не замерзают, а тут у нас на галерке такая жара, все в поту. Потеха! Вот мы насмеялись!»
И вдруг Григорий заболел. В одно утро я проснулся с чувством, что пора вставать, смотрю на часы — действительно пора, но Григория нет. Зову его (он помещался в соседней комнате) — не отзывается, только слышится что-то похожее на стон. Спешу к нему, он лежит неподвижно на своей койке и едва слышно объясняет, что у него сильные боли в животе, не может пошевелиться. Я отвез его в военный госпиталь. Дорогой он все беспокоился: А как же вы теперь без меня будете? — Я успокаивал его, говоря, что он скоро поправится и вернется ко мне. На следующий день в госпитале дежурный врач мне сказал, что у Григория заворот кишок. — «Но вы не беспокойтесь, все меры уже приняты». Тяжело мне было смотреть на Григория, который как-то осунулся в лице и вопросительно смотрел на меня. Через несколько дней в госпитале доктор Громыко (хирург) уже откровенно объявил мне, что все предпринятые меры лечения не помогают, состояние больного так ухудшилось, что надежды нет, и что он едва ли проживет эту ночь…
В удрученном состоянии я вернулся к себе и стал молиться и вдруг как будто меня осенило: я вспомнил о. Иоанна Кронштадтского. Я так много слышал о Его чудесных исцелениях больных… И я сейчас же написал телеграмму такого содержания: «Кронштадт, о. Иоанну, помолитесь о здравии раба БОЖИЯ Григория». И хотя была уже ночь, отнес сам телеграмму на почту.
На следующий день меня встретил доктор Громыко словами: «Ну, знаете, могу вас порадовать: произошло что-то невероятное, — ваш Григорий поправляется. Такого случая я никогда не знал». И действительно, Григорий скоро выздоровел, но был уволен в запас как неспособный к военной службе.
Не знаю, как отнестись ко всему этому, но по внутреннему чувству с тех пор я почитаю о. ИОАННА КРОНШТАДТСКОГО как Святого Угодника.
Авксентий Рыбак тоже был из Волынской губернии. Есть люди, про которых можно много сказать, их работа на виду и иногда бросается в глаза, но бывают и такие, что как будто они ничего не делают, а дело идет, все что нужно сделано, приготовлено и все во-время. Таким был и Рыбак. Все делал как-то незаметно, да и сам по наружности был «незаметный» — небольшого роста, с вялыми спокойными движениями, тихий, скромный, молчаливый. Но все всегда у него было чисто и аккуратно и на своем месте. В кухню, где он готовил по указаниям моей жены ( я тогда уже был женат), было приятно войти.
В то же время руки у Авксентия были неловкие, и часто я слышал звук разбитых тарелок, пока не приказал ему вытирать посуду над его постелью. Но и это не всегда помогало. Однажды он со смущением приносит мне рюмку, а в другой руке держит ее высокую ножку.
— Да как же ты разбил ее, опять уронил на пол? — спрашиваю я.
— Никак нет, Ваше Благородие, я не уронил, а как значит вытирал — она и раскрутилась.
Однажды Авксентий случайно слышал мой разговор с женой о наших денежных затруднениях. Подходит ко мне и предлагает взять у него его сбережения: — «У меня есть восемь рублей, потом вернете, когда будут деньги». Но я поблагодарил его и взял у Заведывающего хозяйством (под будущее жалованье) нужную мне сумму. Придя домой я лишь показал Авксентию деньги. Он расплылся в широкой улыбке: «Гы, значит разжились»…
Много позже, уже после революции, Авксентий не потерял связи с нами. Живя в селе недалеко от Житомира, он или его жена приносили нам продукты, которые тогда на базаре уже нельзя было достать, и каждый раз он спрашивал: что еще принести?
Так его добрая душа сказалась в ответ на наши хорошие отношения во время его службы у меня.
Когда я служил в Нижнем-Новгороде, у меня был деньщик Псой Выводцев, из великороссов Курской губернии. Ему очень не нравилось его имя «Псой», он говорил, что вероятно батюшка так «по злобе» назвал, и был очень доволен, что мы его звали «Сой».
Наружность его была оригинальна. Высокого роста, неуклюжий, но крепко сложенный с походкой носками внутрь, он чем-то напоминал медведя. Лицо круглое, как луна, всегда с располагающим к нему выражением добродушия. Усы у него не росли, что его очень огорчало. Увидев у него на губе какую-то сыпь, я стал его расспрашивать и узнал, что он пробовал разные мази, которые ему советовали, чтобы росли усы. Я повел его к доктору, тот осмотрел и сказал: «Ну, братец, это мы вылечим, но больше у тебя усы уже наверно никогда рости не будут».
Псой очень любил животных, приручал их, и они его не боялись. Я помню на кухне у него были: две кошки, две собачки неизвестной породы — «Рыжий» и «Буба», заяц, кролик и еж. И все они жили дружно, играя в его присутствии, что доставляло ему большое удовольствие. И я помню удивительное явление: когда у кошки появились котята, Буба крала их у матери и переносила к себе, затем кошка перетаскивала их обратно. А когда были щенки у Бубы, то кошка старалась перетащить их в свой угол…
Для артиллерийской стрельбы, батарея переходила на Клементиевский полигон, занимая село Бурцево. Отсюда до Бородинского поля было всего около 15 верст, и командир батареи решил сделать туда поездку всей батареей, без орудий. Вошли в строй и деньщики. Сокращая путь, шли прямо без дорог. В одном месте нужно было перейти неглубокую речку вброд. Переезжая ее я услышал всплеск воды и смех, оглядываюсь — мой Псой барахтается в воде, а лошадь лежит на боку. Оказывается — у нее был норов — всегда ложится войдя в воду. Случайно ли попала эта лошадь Псою, или вахмистр подшутил над ним? — не знаю. Проезжая мимо меня, Псой сказал со всегдашним добродушием: «Ну что же поделаешь — легла. Уж как я ни старался, а легла. Ну да ничаво, вода чистая, покупался».
Подошел 1904 год. В городе было не спокойно. Какие-то темные личности группами разгуливали и безобразничали. Нужно иметь в виду ,что близко были Сормовские заводы, на которых в нормальное время насчитывалось около 18.000 рабочих, среди которых велась оживленная революционная пропаганда, а в Нижнем-Новгороде стоял лишь запасный батальон, запасная артиллерийская бригада, около 40 казаков (называлась — сотня) и запасная конная батарея, в которой я тогда служил.
Один раз, когда я был на службе, в мою квартиру старались войти какие-то типы, якобы кого-то или что-то ищут, но Псой без церемонии выгнал их. В другой раз было иначе. Наша квартира находилась на самом краю города, с окнами выходящими прямо в поле. С одной стороны был Вдовий дом, с другой — женский монастырь, а дальше впереди — наши артиллерийские казармы.
Однажды утром, когда я собирался идти на строевые занятия, жена говорит мне взволнованно: «Посмотри, что делается, ведь это они ведут каких-то солдат, но куда и зачем? Подхожу к окну и вижу большую чем-то взбудораженную толпу всякого сброда и среди них двух солдат Запасной артиллерийской бригады. Вижу что нужно что-то для них предпринять.
Я снял шашку, чтобы оружие не раздражало толпу (но сознаюсь — сунул револьвер в карман) и вышел. Толпа меня окружила, и из несвязных криков и объяснений я понял, что они — Союз Михаила Архангела (которого обыкновенно называли черносотенцами) а эти солдаты не сняли шапок, когда проходила их процессия, и к этому прибавляли много других обвинений. И объясняя, что солдату не полагается снимать головного убора и успокаивая расходившиеся страсти, и требуя освобождения задержанных, я постелено вел всех незаметно к нашим казармам, а когда оттуда уже стали выбегать солдаты толпа начала постепенно расходиться…
Об этом случае можно было бы не говорить, таких было много в то время, но когда я вернулся домой, жена говорит мне: — «Псоя не видел? он все время ходил за тобою по пятам держа за спиною большой кирпич… Я спросила его: зачем это? — «А как же, если бы кто тронул Его Благородие, я бы показал!…»
Кончая службу, перед уходом в запас на вопрос жены — что ему подарить на память, Псой попросил: «Барыня, сшей мне русскую рубаху, да вышей, вот тут и вот тут Бога буду молить». Получив рубаху, он был в искреннем восторге, даже прослезился. — «Вот спасибо тебе никогда не забуду. Приеду домой — буду по праздникам одевать».
В 1916 году я был назначен командиром 1-ой батареи 1-го Конно-Горного дивизиона, который был в составе 3-го Конного Корпуса графа Келлера. После перехода на позиционную войну Корпус вошел в Карпаты, и батарея часто меняла позиции в горах.
Деньщиком был у меня Ефим Филоненко из хохлов Курской губернии. Спокойный рассудительный, я долго не мог привыкнуть к его серой большой лохматой папахе на маленькой голове (дивизион на войну пришел с Дальнего Востока).
На каком бы я не был наблюдательном пункте, Ефим всегда приносил мне обед в котелке, хотя иногда для этого ему приходилось взбираться на большую высоту, цепляясь за кусты и деревья. Столовался я с котла.
Вспоминаю мою встречу с командиром Конного Корпуса на высоте одного наблюдательного пункта. Отсюда открывался широкий кругозор, но везде был виден только лес и лес, как сплошной зеленый ковер, а мне надо было поддержать огнем атаку спешенных казаков на высоту «135», но где она? Один разведчик батареи всегда сопровождал передовые части спешенных казаков, и я связался с ним по телефону через Штаб полка. Пользуясь им как передовым наблюдателем, начал пристрелку одиночными выстрелами на высоких разрывах, осторожно подходя к цели и все время на перелетах, опасаясь задеть своих, какой случай был с одной соседней батареей. Потом я перешел на гранату разрывы которой в лесу лучше видны и производят на противника больше впечатления.
«Ваше Высокоблагородие, к Вам сейчас направился командир Корпуса», доложил мне телефонист. Через некоторое время я увидел высокую фигуру графа Келлера, которому два казака помогали подниматься на гору. Он опирался на палку, недавнее ранение еще давало о себе знать.
Я подошел и отрапортовал . — «Так. Куда же вы ведете огонь?»
Я объяснил обстановку. — «Но я не вижу этой горы, укажите мне ее». Я объяснил, что приходится пользоваться указаниями передового наблюдателя — моего разведчика. Граф Келлер был очень удивлен и недоволен: «Не понимаю, как можно стрелять по цели, которую не видишь? — Начальник артиллерии, наведите здесь порядок!» — повернулся и начал спускаться.
Начальник Артиллерии участка, молодой полковник пришедший с ним, проходя мимо меня, шепнул: «Все в порядке я объясню ему».
В это время телефонист позвал меня. Командир полка мне сказал, что Австрийцы спешно отступают, и наши занимают высоту. Я догнал графа Келлера, кратко доложил ему это сообщение, приказал перенести к нему телефонный аппарат, и граф Келлер долго разговаривал с командиром полка. Уже улыбаясь он посмотрел на меня, но ничего не сказав пошел дальше. (Потом телефонист, который слушал весь разговор, мне сказал, что между прочим полковник похвалил стрельбу батареи). На дальнейшем спуске граф Келлер встретил Ефима, который нес мне обед. Увидя командира корпуса, он быстро застегнул пуговицу на воротнике и вытянулся в струнку, отдавая честь, что он проделал отчетливо.
«Что несешь, молодец?» спросил граф Келлер. — «Пробную порцию батареи, Ваше Сиятельство». — «Ага, ну давай попробую». — Ефим быстро развернул салфетку, подал ложку и хлеб. Граф Келлер видимо с удовольствием начал пробовать. Время обеда уже прошло, да и прогулка по горе увеличила его аппетит. Подошел и я. — «Хороший суп, подполковник ,скажите спасибо кашевару», и опять, ничего не сказав мне про стрельбу, пошел на спуск с горы.
«Та вжеж добрый суп, и вам мало осталось», сказал потом Ефим. — «А почему ты сказал что это пробная порция?» — «Та я и сам не знаю, так выговорилось». И я не знаю — ошибся ли он или схитрил, зная что у нас в батарее именно этот суп всегда хорош.
Позиция «у лесопилки» была не обычная. На узкой длинной долине между гор мне с трудом удалось найти хорошее укрытие для орудий. Для лошадей мы использовали большой сарай лесопилки, а готовые доски пошли на всякие улучшения позиции и землянок. Сарай был хорошо укрыт отрогом горы, а я с офицерами поместился в маленьком домике, стоявшем впереди батареи и несколько в стороне, но на совершенно открытом месте, и требовал здесь днем не ходить, чтобы не привлечь внимание противника на батарею. Около домика протекал небольшой ручей с чистой хорошей водой.
Австрийцы очень редко бросали в нашу долину снаряды. Но однажды днем я услышал отдаленный разрыв, затем ближе, а потом и совсем близко. Выбегаю и вижу Ефима всего забрызганного грязью и слышу его возмущенную ругань. Он полоскал наше белье в ручье, и граната задела болотистый его берег. Я стал ему выговаривать, что он это делает днем, — «да як же ночью колы ничего не бачу?» логически оправдывался он. Я сделал ему нравоучение и объяснил, как важно для батареи, чтобы наблюдатели неприятеля не заметили его. Через несколько дней он куда-то скрылся. Смотрю в окошко — он ползком пробирается к ручью и стараясь, чтобы белье не блестело на солнце, опять полощет его. Назад пробирался так же ползком, пользуясь высокой травой. Упрямый хохол!
У меня был хороший австрийский карабин, с которым я охотился, когда позволяла обстановка. На одном переходе на другую позицию я заметил, что карабина нет. «Ефим, а где карабин?» — спрашиваю его. Он ехал как всегда на двуколке с моими и офицерскими вещами.
«Да я не знаю, мабуть хтось украв или шо друге, тилько я не сказав вам. Извинить» — и отвернулся. Возмущенный, я прочел ему хорошую нотацию. «Извинить, Ваше Высокоблагородие, а може вин остався за печкой у той хати, та я и забув. Дозвольте я зараз сбигаю у ту деревню.
«Ну теперь уже мы далеко отъехали и ждать никого не можем. Сиди».
Пошел сильный дождь.
«А где бурка?» спрашиваю его.
«Та в она туточки».
«Одевай ее». — «Та як же я»…
«Одевай и прикрой Мышкина (кучер двуколки), а у меня непромокаемый плащ». И я отъехал. Через некоторое время я оглядываюсь назад. — Ефим и Мышкин до папах закутаны в бурку, а полами ее прикрыта и двуколка.
Через несколько дней приходит ко мне Ефим и приносит мой карабин. «Где ты его взял?», спрашиваю его. — «Та я сказав фуражиру вин туды йихав, и карабин був за печкой як я ему указав».
На одной позиции, хорошо укрытой в лесу, я помещался в маленьком сарайчике приспособленном для жилья. Ефим жил в его пристройке. Прислуга орудий, как всегда, в построенных для себя небольших землянках около своих орудий. Однажды я, погуляв в лесу, пришел к себе и слышу разговор за перегородкой, к Ефиму пришли несколько наших разведчиков сибиряков. Был уже революционный переворот, но в батарее еще сохранился полный порядок, как во многих частях Румынского фронта, в особенности в кавалерии.
Разговор шел о «свободах» и отмене частной собственности. Пришедшие вышучивали Ефима: «Вот ты приедешь домой, а земли у тебя нетути. И хата не твоя, и корова и все что ты имел и покупал. Был ты конно-артиллеристом, а стал — голый хохол и больше ничего». — «Як не моя? горячился Ефим: а для кого мы с батькой ту землю пахали, усе куповали, берегли?» — «Да так, значит, по декрету не твоя, а общая, как твоя — так и моя наша общая значит. Ты теперь буржуй». — «Який такий буржуй? — Ефим окончательно вышел из себя. — «Як послухаю шо вы брешете, та дивлюсь — яки дурни засидали у той приемной комиссии шо назначили вас у Конную Артиллерию», — и вышел, хлопнув дверью. За ним следовал смех Сибиряков, которые считали, что их никакие советские законы не могут касаться.
Вспоминаю позицию на одной горе, которую мои Сибиряки называли сопкой. Кругом — бурелом и старые деревья с оголенными и поломанными ветром вершинами. Солдаты говорили, что после войны здесь только медведи и будут жить. Действительно, дикое место. Чтобы занять нижних чинов, я установил строевые занятия — гимнастику, рубку и подвижные игры. И сам часто рубил и пилил деревья.
Однажды я заметил, что одна старая сосна сильно наклонилась над моей землянкой, угрожая упасть на нее, и я решил ее спилить, зная уже по опыту как заставить ее упасть в нужном направлении. Позвал Ефима и все объяснил ему. С недоверием он посматривал то на сосну, то на землянку, но с моими доводами соглашался: «Так точно, да тилько?« — «Что тилько?» —- Да як бы она не иначе пошла».
«Ну ладно, не разговаривай. Бери пилу с той стороны». И опять я старался объяснить ему подать клинья, чтобы отклонять падение дерева в другую сторону, он вдруг побежал к землянке: «Пидождить, Ваше Высокоблагородие, я зараз вынесу ваши вещи, що-б не придушило их».
Подходит раз ко мне Ефим и говорит улыбаясь: «Ребята зовут вас к себе в гости». — «В какие гости?» — удивился я. — «Та воны закончили баню — дуже гарна вышла, а сегодня растопили ее и просят вас попариться».
Пошел я в баню. Просторная землянка, облицованная деревом, полная горячего пара. Для света оставлена щель в стене, потому что стекла нигде не достать. Приготовлена холодная и горячая вода в ведрах, а для поддавания пара нужно было обливать водой груду раскаленных камней. Предбанника нет. Помывшись и хорошо распарившись я поскорее одел сапоги, накинул мою теплую бекешу и побежал по снегу и морозу к себе в землянку, а там Ефим уже натопил ее и приготовил все для переодевания.
Хотя я этим отклоняюсь от темы, но может быть Артиллеристам будет интересно услышать о некоторых позициях, с которыми мне пришлось познакомиться в Лесистых Карпатах. Упоминаю две из них.
Чтобы занять батареей одну из них, полурота пехоты целый день втаскивала наши пушки по снегу и крутой узкой извилистой тропкой около восьми верст, пробираясь через густой кустарник. Мои офицеры смеялись: «Вот так выезд конной батареи на позицию»…
На случай спешного ухода с этой позиции мы приготовили полозья для каждого колеса, тогда орудия можно было бы легко и быстро спустить с горы своими средствами Из-за трудности подвоза фуража, у подножия горы я держал только по паре лошадей на орудие, остальные с коноводами стояли в деревне Козаче, верстах в двенадцати в тылу. Патроны батарее доставлял наш парк на вьюках. Телефонная связь у нас была отличная.
Вторая позиция была особенная. Батарее нужно было заменять какую-то горную батарею. Въехав на гору откуда уже ушла эта батарея, я удивился: где же поставить орудия? И увидел оригинальное сооружение: для каждого орудия возвышалась вышка на солидных сваях, с площадкой на высоте почти человеческого роста. Можно было удивляться остроумной находчивости командира той батареи, потому что: подойти ближе к гребню высоты — батарея была бы видна противнику, а отступить назад не было места, так как крутой склон горы переходил в провалье.
Осмотрев и несколько укрепив эти вышки, мы их заняли нашими 3-х дюймовыми скорострельными пушками. В дальнейшем я убедился, что эти вышки были прочны и расчет их постановки был совершенно правилен.
Разгар революции. Развал фронта. В стремлении поддержать хоть какой-нибудь порядок и сохранить что возможно из нашего дивизиона, я воспользовался выделением Украинцев в Украинские части, и сформировал Отдельную 4-х орудийную Украинскую батарею. После безцельного стояния на какой-то позиции, с большими затруднениями и противодействием со стороны румын, мне удалось вывести эту батарею из Румынии и довести почти до Бирзулы. Отсюда я поехал в Киев за распоряжениями Украинской Рады, но… там я получил телеграмму от моего офицера: «Ваш конь продан, вещи у священника», и я понял что Украинская батарея уже не существует. Приехав в деревню, где я оставил батарею я узнал, что приезжали какие-то «красногвардейцы», собирали митинги и батарея постановила «расформироваться». С красными приезжали и люди из дивизиона, который окончил свое существование еще раньше.
Мои вещи сохранились в полном порядке до последнего ремешка сбруи и сверху лежала записка: «Поихав до дому як вси прощевайте, Ваше Высокоблагородие, спасиби Ехим».
Спасибо и тебе, Ефим. Как и другие ты был мне заботливым и честным слугою, и другом, а на фронте — верным боевым товарищем.
М. Чайковский
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- Мои воспоминания О ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТЕ Ф. А. ГРИГОРЬЕВЕ. – Н. Мосолов
- ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ (№111)
- Совпадение ли? – И.И. Бобарыков
- Исторический очерк Лейб-Гвардии Конной Артиллерии (окончание) – К.В. Киселевский
- Гримасы гражданской войны. – И.М. Черкасский
- Мои воспоминания. – Балабин
- Письма в Редакцию (№116)
- Обзор военной печати (№109)
- Хроника «Военной Были» (№114)
Loading ...