ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Вечером 16/29 июля 1914 г. 32-я артиллерий­ская бригада получила приказ о мобилизации: первый день ее — 17/30 июля. Затем, когда я был дома и собирался уснуть, посыльный вру­чил мне предписание ехать в Бердичев для приема 500 лошадей и 250 запасных артилле­ристов. Перед отъездом мне нужно было получить в помощь семь канониров 1-й ба­тареи с фейерверкером Дьяковым во главе, до­кументы, денежный аванс и разный материал: бирки с номерами для вплетания в гривы ло­шадей, подковы и пр.

Когда все это было сделано, мы пришли на вокзал и уехали с первым поездом, кото­рый был так набит, что я простоял в кори­доре до самого Бердичева, куда мы прибыли на рассвете. Здесь мы отправились в управ­ление воинского начальника. Он был уже там, как и толпа запасных на дворе управления.

Воинский начальник, полковник, оказался моим старым знакомым по одному достопри­мечательному маневру на Шубковском поли­гоне. Он сообщил мне, что мобилизацион­ный день перенесен на 18/31 июля и что, кро­ме 500 «моих» лошадей, я должен принять еще несколько десятков таковых для мест­ных ополченских дружин. Место приемной комиссии — Сенная площадь, начало приема —-, завтра рано утром, запасных канониров он будет посылать мне туда.

Таким образом я получил свободный день, который я мог бы использовать для сна, для ориентации в городе и осмотра его достопри­мечательностей, если бы у меня не разболе­лись зубы. Все же я попробовал спать, а по­том пошел посмотреть на город.

Одну из его достопримечательностей я за­метил, едучи на извозчике с вокзала, вернее — почувствовал, едва не сломав себе спину от толчка в спинку сидения. Тогда я обра­тил внимание на мостовую: она была вы­мощена булыжником, камни были различно­го размера, и со дня мощения она, вероятно, не ремонтировалась, так что за «горой» сле­довала «яма». Я принял меры самозащиты, отодвинувшись от спинки сидения.

Второй достопримечательностью была кон­ка. Выйдя из управления воинского началь­ника, я увидел ее, облепленную пассажирами. Дело было в том, что запряжена она была лошадью, которая казалась выходцем с того света и потому, естественно, катить конку предоставляла пассажирам.

Теперь, выйдя из гостиницы, я через не­которое время увидел и третью достопримечательность города — православный собор. Он стоял на каком-то широком и высоком пье­дестале, не то естественном, не то искусст­венном, в котором по наружной его стороне были выдолблены грязнейшие еврейские лав­ки, без окон, а только со сводчатыми дверь­ми. Нечто подобное я наблюдал впоследст­вии, в 1950 году, в Неаполе, но не под церк­вами, а в старых домах. И хотя я задавал себе вопрос, чем можно торговать в таких «магазинах», но ни в Бердичеве, ни в Не­аполе заглянуть в эти пещеры не решился.

Был и плюс для меня, как приемщика лошадей: Сенная площадь оказалась с боль­шими конюшнями,, куда могли отводиться ло­шади сразу после приема каждой из них и оставаться там без риска, что разбегутся, — ведь у меня для начала было только семь человек и то не для дневальной службы.

18 июля, часов в 6 утра, началась проце­дура приема. Председателем комиссии ока­зался земский врач (профессия как будто не совсем подходящая!). Кто был прочими чле­нами от гражданского ведомства, — я не пом­ню, а представителем военного ведомства был подпоручик Урбан, телеграфной роты нашего же 21-го саперного батальона. Хотя офице­рам телеграфных рот и были присвоены шпо­ры, подозреваю все же, что о конях они име­ли самое смутное представление. Урбан, по-видимому, это сознавал и в течение всего приема не проронил ни слова. Это дало мне возможность узурпировать и его должность без протеста с его стороны.

К такому шагу я имел два основания: во-первых, я заметил, что председатель как буд­то бы старается классифицировать коней как можно выше. По моему мнению, этим он соблюдал интересы населения в ущерб инте­ресам военным. Насколько помню, за приня­тую верховую лошадь выплачивалось вла­дельцу 250 рублей, за артиллерийскую упряж­ную или обозную 1-го разряда — 200, а за обозную 2-го разряда — 150 рублей. Вторым основанием моего вмешательства не в свое дело была моя зубная боль, которая гнала меня к деятельности.

В начале процедуры я, понятно, молчал, как Урбан, но затем начал подавать свой го­лос. «Верховая!» — говорил председатель, «артиллерийская!» — говорил я, и председа­тель уступал. Затем я начал говорить пер­вым, и председатель соглашался. Коню впле­талась в гриву бирка, и он уводился в ко­нюшню, а писаря торопливо записывали все необходимые данные этого коня, второпях, отчаянными почерками и постепенно «обалде­вая».

«Что вы пишете? — спросил вдруг один из членов комиссии, заглянув в записывае­мое. — Ведь это же вороной мерин, а вовсе не серая кобыла!». Все рассмеялись. Вооб­ще становилось ясным, что все написанное окажется в таком виде, который для докумен­та не годится, что все нужно будет перепи­сать начисто и что времени для этого не будет.

Тогда такой способ приема лошадей казал­ся мне естественным. Однако впоследствии я познакомился с иным, несомненно более прак­тичным: владелец коня являлся не только с конем, но и с «послужным списком» ко­ня, изготовленным еще в мирное время осо­быми военными учреждениями, как бы то­же «воинскими начальниками», но для ло­шадей, автомобилей и повозок… Затем номер выжигался на копыте. Бирки терялись, а номер оставался на продолжительное время, пока не заростал, но к этому времени коня уже знали и не могли спутать с другим, и на­конец, конь оставался во владении своего хо­зяина, которому ничего не платилось. Все это очень упрощало дело мобилизации. Теперь это, конечно, не так уж важно, лошади ис­чезли или почти исчезли, но принципы уче­та все же остаются действительными для лю­бых средств передвижения, которые состав­ляют собственность населения, а не армии мирного времени.

Возвращаюсь к теме. Итак, писаря писа­ли, один из канониров поднимал коню ногу, кузнец осматривал ковку, еще один — впле­тал бирки в гривы, прочие — отводили ло­шадей в конюшни и ставили их в стойла.

Принимались лошади не только приведен­ные владельцами по призыву, но также и от торговцев, приведших своих лошадей на про­дажу. Казенные цены отвечали (а может быть даже слегка превышали) местным, а потому торговцы воспользовались случаем продать своих лошадей военному ведомству, что им, конечно, и удалось. В этом деле разногласий между мною и председателем комиссии не было, так как их лошади были более холе­ными и выкормленными, чем крестьянские, но с их внешнего вида нужно было делать не­которую «скидку», ибо в рабочих телах они не были.

В течение дня ко мне пришло только не­сколько человек запасных, из которых часть просила отпустить их попрощаться с семья­ми. Я их отпускал с обязательством явить­ся завтра, а тех несколько человек, которые такого желания не высказывали, назначил дневальными по конюшням. К комиссии при­ходили и люди с предложениями продать фу­раж, так что, не сходя с места, я приобрел некоторое количество.

В течение первого дня мобилизации было принято около 300 лошадей. Комиссия рабо­тала без перерыва и без какой-либо еды до самого наступления темноты. Кормовой ок­лад моим солдатам — 25 копеек в день — мне казался слишком малым, и я его удвоил по собственной инициативе. Вечером все мы были, что называется «без задних ног». А когда члены комиссии разошлись, я не считал возможным последовать их примеру, так как нужно было хотя бы теперь накормить и на­поить лошадей, в особенности — напоить, так как день был очень жарким, и все это дол­жен был исполнить всего какой-нибудь деся­ток людей!

К моему удовлетворению, канониры, как мои, так и запасные, назначенные дневальны­ми, оказались чрезвычайно добросовестными людьми. Походив по конюшням и убедив­шись, что все лошади напоены и накормле­ны, я только около полуночи отправился на вокзал поужинать (и одновременно пообедать!). В час ночи я был в постели, а в шесть ча­сов следующего утра — в управлении воинско­го начальника. Он был уже там.

— Где мои запасные? — спросил я его.

— Видите ли, — моя ошибка! — ответил он смущенно. — Я только вчера узнал, что в уезде всего лишь несколько человек артил­леристов. Я и послал их вам вчера.

— Что же мне теперь делать? — задал я второй вопрос.

— Возьмите пограничную стражу, она хоть умеет ездить верхом!

Я согласился: кто-нибудь да должен был отвезти принятых лошадей в бригаду! В кон­це концов это не было так страшно. Наша бригада, как пограничная, была в усиленном составе: в батареях было по восьми орудий и по четыре зарядных ящика, плюс все про­чее: канцелярия, специалисты, обоз. Чины пограничной стражи могли бы разместиться по таким местам, где не требовалось чисто артиллерийских знаний, главным образом по местам ездовых и кучеров.

Замечу, что воинский начальник не был, пожалуй, так виноват в незнании положения в своем уезде, как это может показаться. Еще только год назад он был старшим штаб-офи­цером 41-го пехотного Селенгинского полка. Виновата была система. В военной печати мирного времени не раз подчеркивались пре­имущества системы западных государств, где запасные оставались в списках своего полка (а в некоторых отношениях даже в подчи­нении ему), до окончания своего состояния в запасе, а в мобилизацию являлись в свой полк самостоятельно.

Таким образом, учет воинских начальников контролировался управлением полка (и наоборот) и ни один человек не мог «поте­ряться»… Критика нашей системы, однако, умерялась указаниями на «особенную стать» России: расстояния и экстерриториальность комплектования армии, вызванная разнонародностью страны (последнее не мешало Авст­ро-Венгрии, еще более разнородной).

Затем, западная система требовала очень большого количества работников — специали­стов своего дела и его различных отраслей. Где было их взять в России? Воинскими на­чальниками назначались штаб-офицеры, про­ведшие всю свою жизнь в строю, но не имев­шие возможности закончить свою карьеру хотя бы в должности командира полка. От них, конечно, нельзя было ожидать особого энтузиазма в новой профессии, и тем менее, что люди той эпохи были в возрасте 40-50 лет уже стариками не только в России (на­пример, ротные командиры австро-венгерской армии имели общую кличку: «деды»!). Спе­циального «корпуса офицеров комплектова­ния армии» в России не было, как не бы­ло их подчиненных — специалистов, еще бо­лее узких, для которых статистика! была жиз­нью.

По всему этому не удивительно, что Бердичевский воинский начальник не знал, что в его уезде нет артиллеристов. Конечно, это была только «капля в море», если бы таких капель не набиралось всюду слишком много!

Начался второй день приема лошадей, и очень быстро стало ясно, что председатель комиссии меня вчера «подвел»! Тогда, перед началом приема он меня предупредил: «Се­годня мы должны принять как можно боль­ше лошадей, так как в волостях, назначен­ных на сегодня, лошади лучше, чем в тех, которые прибудут завтра». Хоть он и был земским врачом, но его знание лошадей в уез­де было во всяком случае большим, чем мое, в краях этих я никогда в жизни не был и ни одной бердичевский лошади и в глаза не ви­дел. Я ему поверил. Но теперь, на второй день, когда перед нами появились эти новые лошади, я выразительно посмотрел на пред­седателя, и он, поняв мой взгляд, сказал: «Простите, я ошибся! Эти лошади, оказывает­ся, лучше вчерашних!».

Возможно, что он действительно ошибся, ведь он был только врачом! Однако неспро­ста же его назначили председателем комис­сии, а потому весьма вероятно и то, что он сделал свое вчерашнее заявление все в тех же интересах местного населения. Во всяком случае исправить эту его «ошибку» было уже невозможно, и мы продолжали прием.

Второй мобилизационный день отличался от первого тем, что председатель комиссии после вчерашнего «поста» организовал завт­рак, встреченный членами комиссии весьма со­чувственно.

Зубная боль у меня не прекращалась, и потому я был в строптивом настроении, не удержавшись от того, чтобы по какому-то поводу не «гаркнуть» на председателя. Он с удивлением посмотрел на меня, а я поспе­шил извиниться как можно убедительнее и добавил: «Если бы вы знали, как у меня болят зубы!». Инцидент был исчерпан благо­получно.

К концу дня прием был закончен. При­шли и все запасные. Но документы, конеч­но, готовы не были. «Зашлю дополнитель­но», сказал мне председатель комиссии. От­сутствие документов, понятно, затрудняло разбивку лошадей по батареям и управле­ниям: лошади ведь имели только бирку с номером в гриве (если не потеряли ее!). Но в то же время это и облегчало ее: можно бы­ло ограничиться только счетом и предоставить батареям распределить их по собственному усмотрению. Как было в действительности, узнать я не постарался (все из-за той же зуб­ной боли).

После роспуска комиссии я составил пер­вый транспорт под командой фейерверкера Дьякова, а затем и второй, с которым пред­полагал ехать сам. Но только тогда я обра­тил внимание на то, что в конюшне остают­ся 29 лошадей Бердичевской ополченской дру­жины и ни одного ополченца при них! Об этих лошадях я совершенно забыл во время приема, так же как и об ополченцах для ухода за ними. Что было мне делать? Бросить их в конюшне я, конечно, не мог, но в то же вре­мя я считал, что вопрос о передаче их дру­жине не является какой-нибудь сложной про­блемой. Поэтому я решил остаться. Назна­чил начальника второго эшелона и отправил его на вокзал вслед за первым. Поезда стоя­ли там уже давно, и час их отхода был мне из­вестен.

Оставшись в одиночестве, я вызвал по те­лефону управление воинского начальника. Ответил кто-то из подчиненных, что выслать ко мне некого! Тогда я начал тревожить все гражданские инстанции, начиная с уездного предводителя дворянства, городское самоуп­равление, полицию и т. д. Все отказали мне в помощи. Кто-то из них посоветовал мне об­ратиться в пожарную команду, что я и сде­лал. Пожарная команда согласилась сразу, но — утром!

Оставаться до утра мне не хотелось, и я спросил, не подведут ли они меня. «Можете быть совершенно уверенным, что завтра ра­но утром наши люди придут к лошадям!» был ответ. «Надеюсь на это и уезжаю к своей бригаде», сказал я. «Будьте уверены, что лошадей примем и передадим дружине», за­кончила пожарная команда. Я удовлетворил­ся этим обещанием и поехал на вокзал ужи­нать. Эшелоны ушли точно по расписанию, а затем, первым ночным пассажирским поез­дом уехал в Ровно и я.

Утром, идя по «брехаловке» (передней ли­нейке казарм) в управление бригады, я встре­тил своего командира дивизиона полковника Зарембо-Годзяцкого. «Почему лошади пришли без документов?» спросил он. «Комиссия не успела их приготовить», ответил я. «Вы не должны были принимать их без докумен­тов!», строго сказал он. «Господин полковник, — возразил я, — я не считал возможным за­держивать мобилизацию из-за документов. Кроме того, поезда уже стояли на вокзале и должны были отойти по расписанию!». Пол­ковник сообразил, по-видимому, что посту­пить иначе мне было невозможно, и мы мол­ча расстались.

В управлении бригады я узнал о своем переводе из 7-й горной батареи в 5-ю лег­кую и лошадьми больше не интересовался. Меня все же несколько беспокоил вопрос о 29 лошадях, брошенных мною в Бердичеве. Но так как никакой корреспонденции по это­му поводу не последовало, то надо полагать, что все оказалось в порядке.

Свою отчетность о поездке в Бердичев я положил в карман и повез на войну. В 1915 году управление бригады вспомнило о ней и приказало представить. Я это сделал, и с вопросом о лошадях было окончательно по­кончено.

В. Милоданович

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(1 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• О мобилизации коня. – М. Залевский
• Верхом из-под Полтавы на Парижскую выставку. – А. Г.
• Конская мобилизация в 1915 г. – Д. Харьков
• На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
• Мелочи, сюрпризы и курьезы походной и боевой жизни (№117). – В. Цимбалюк
• Рожковские продовольственные магазины. – В. Кочубей
• Российский Военно-исторический Архив-музей в Париже. – Алексей Геринг
• Военно-историческая комиссия при Гвардейском Объединении. – В.А. Каменский
• Конная атака 14 августа 1915 г. под господским двором «Жмуйдки». – Игорь Черкасский