Служба в батарее самим Завадовским и младшими офицерами неслась очень аккуратно. Занятия начинались в 8 часов утра и продолжались до 11 часов. От 11 до 12 часов офицеры собирались в канцелярии, откуда, после того как Завадовский читал каждому нотации и делал замечания по поводу виденного утром на занятиях, шли на пробу пищи, обходили помещения, конюшни и т. д.
Я же проезжал одну из своих лошадей.
В час дня все, кроме Беляева, завтракавшего дома, шли на завтрак в уланское собрание, членами которого мы состояли.
После завтрака, длившегося обычно до 2 часов, — занятия до 4, кроме среды, когда была баня.
В 4 часа я выезжал в поле, зимой — до темноты, а весной — до скачек, часов до 6.
В скаковой же сезон мой день начинался на скаковом кругу в 5 часов утра и до 7.
Лошадей у меня было четыре. Две из них стояли в конюшнях на кругу. При них был мой конюшенный мальчик Владек. В той же конюшне стояли две лошади улана Сергея Потоцкого и одна — Хана Нахичеванского. Всей конюшней заведовал тренер Турецкий, брат известного жокея.
Две другие мои лошади стояли в батарее. Одну из них, выводного из Венгрии чистокровного «Фриштофи 2-го» (сына австрийского дербиста «Фриштофи 1-го»), я под руководством наездника Гродненского гусарского полка, бывшего конно-артиллериста Носселя, готовил к состязанию на первенство строевой лошади, выиграть которое было мечтой моей жизни. Еще в корпусе мечтал я об этом. В те времена первенство строевой лошади называлось «окружной скачкой».
Немедленно же по производстве в офицеры я стал искать подходящую для выполнения моей мечты лошадь. Служа сначала в Петербурге, я поведал свои желания нашему бригадному наезднику военному, чиновнику Симакову, старому знатоку лошади, и по его совету, прихватив и его с собой, поехал в Москву на скачки, где мы пересмотрели всех продававшихся лошадей. Строгий ценитель, Симаков ничего подходящего для меня там не нашел. Так, проведя около недели в Москве, ни с чем вернулись мы в Петербург. Здесь В. В. Трепов посоветовал мне послать телеграмму улану Его Величества, известному на всю Россию скакуну Бибикову, спрашивая, не продаст ли он мне своего каракового жеребца «Кардинала», ранее принадлежавшего Трепову, на котором оба, и Бибиков и Трепов, выиграли много барьерных скачек.
Бибиков ответил согласием. Меня отпустили в Спалу, где тогда временно стояли уланы Его Величества, охраняя царскую охоту. Сделка состоялась, и я стал владельцем «Кардинала», которого я оставил в Варшаве в ожидании моего перевода из 4-й в 3-ю батарею.
Тотчас же по моем приезде в Варшаву я начал готовить «Кардинала» к окружной скачке, как вдруг неожиданно появился приказ по военному ведомству о том, что окружные скачки заменяются четырехдневным «состязанием на первенство строевой лошади» в округах и к ним не допускаются жеребцы. Я был в отчаянии! «Кардинал» был слишком хороших кровей (внук знаменитого «Рулера»), чтобы можно было думать его оперировать. Пришлось мечты об этой скачке отложить до будущего года и искать другую лошадь, на «Кардинале» же я стал выступать на джентльменских стипль-чезах и барьерных скачках в Варшаве, Люблине, Ченстохове и Лодзи.
Второй скачкой, в которой я участвовал в жизни, была скачка на приз Императорского Скакового Общества в Царстве Польском для офицеров Отдельной гвардейской кавалерийской бригады. Барьерная скачка эта разыгрывалась ежегодно при весьма торжественной обстановке в день Варшавского Дерби, на которое съезжалось огромное количество народа со всей Польши, помещиков с семьями, офицеров кавалерии Варшавского и Виленского округов; приезжали также и спортсмены из Петербурга и Москвы.
На бригадную скачку в этот торжественный день раннего лета 1913 года записалось несколько улан Его Величества, гродненских гусар и один несчастный, прикомандированный к 3-й батарее подпоручик, — я, на «Кардинале». Должен сознаться, что волновался я изрядно. Утром в батарее я водрузился с седлом на фуражные весы и пришел в отчаяние: я весил много больше того веса, который стоял против моей фамилии в программе, купленной еще накануне вечером и где в отделе «предсказаний» упоминалось, что если бы ни никому не известный «ездок владелец», то «Кардинал» должен был бы быть «с местом».
Для сбавления веса я начал с того, что снял с себя все белье, оставив китель и рейтузы на голом теле, и переменил сапоги на более легкие. Этого было мало! Снял часы и вынул кошелек из кармана. Больше вынимать и снимать было нечего, а весил я все же три фунта лишних! Мрачно водрузился я на извозчика и поехал на круг.
Когда подошло время взвешиваться, я сел с седлом на кресло и… подлетел к потолку! Фуражные весы врали! (Очевидно, для увеличения заработков фуражира).
Что делать? Ни довесков, ни потника с карманами для них у меня не было с собой. К счастью, нашлись друзья, которые в самую последнюю минуту мне их раздобыли, и я во время оказался на старте.
Взвились белые ленты старта, опустился флаг, зазвонил колокол, и я забыл все. Свистел ветер в ушах, мелькали препятствия, вот толстые белые бревна наклонного забора, ирландский банкет, двойная канава с херделями, каменная стенка, кирпичная стена, вот выход на прямую, остаются еще два херделя, а впереди меня еще три соперника. Забыв всякую предосторожность, я перед последним препятствием схватил хлыст и вытянул «Кардинала». Он заложил уши совсем назад и… снялся слишком рано. Я вдруг увидел, как его передние ноги неукоснительно направляются на хердель, но тут сказался опыт старого стипль-чезного скакуна: «Кардинал» сделал какое-то усилие, как-то вывернулся на лету в бок, и хердель оказался сзади, а мы с «Кардиналом» — на уровне двух головных всадников. Я работал хлыстом, не видя ничего, кроме приближавшейся с невероятной быстротой черты финиша и, как во сне услышав удар колокола, стал сдерживать «Кардинала» и перешел наконец в рысь.
Завернув кругом, еще ни о чем не думая, шагом двинулся я к воротам, ведущим к весам. С одной стороны ворот стоял хор трубачей улан Его Величества, с другой — хор гусарских трубачей. Капельмейстры — наготове, глазами, устремленными на решетку, на которой должны взвиться номера победителей. Появится на первом месте, наверху, номер победителя — улана, уланский оркестр подхватит при его въезде в ворота полковой уланский марш, окажется победителем гусар — раздастся марш гусарский.
В ворота, среди расступившейся и аплодирующей толпы, въехал я последним, как вдруг оба оркестра, уланский — справа, а гусарский — слева, заиграли марш лейб-гвардии Конной Артиллерии. Только теперь я сообразил, что победителем бригадной скачки был я сам. От волнения у меня так дрожали руки, что я еле смог отстегнуть сам, без посторонней помощи, как полагалось, подпругу и расседлать, чтобы идти на весы.
В членской беседке меня окружили знакомые и незнакомые, поздравляя и удивляясь моему «сердцу», — хлыст перед последним препятствием!
Кроме всего прочего, выигранный мною приз состоял из ящика шампанского, который был тут же роспит, после того как я, сопровождаемый лакеем, несшим поднос с бокалами, отправился благодарить за врученный мне приз председателя Скакового Общества маркиза Велепольского.
На следующий день в газетах появились лестные и малозаслуженные отзывы о моей езде, а через несколько дней я получил анонимное письмо от «группы спортсменов — католиков» с просьбой переименовать «Кардинала», так как подобное наименование лошади «оскорбляет их религиозное чувство». В случае моего отказа мне угрожали враждебными демонстрациями при появлении на кругу. Даже если бы я и хотел переименовать «Кардинала», сделать я этого не мог бы: «Кардинал» был лошадью чистокровной, записан в книги, и вопрос об этом ставить я не мог. Я его не переименовывал, и никаких демонстраций по этому поводу не было.
Все солдаты батареи перебывали в кинематографе, где показывали снимки этой скачки, а мой вестовой Зайченко и те из солдат, что присутствовали на скачке, стали героями дня, рассказывая свои впечатления и все перипетии состязания.
Мое выступление на бригадной скачке в следующем 1914 году было менее удачно: участвуя в ней на подготовленном к состязанию на первенство строевой лошади и специально купленном для этого состязания «Фриштофи 2», мне пришлось удовольствоваться вторым местом. Некоторым утешением служило то обстоятельство, что первым был известный на всю Россию знаменитый спортсмен, штабс-ротмистр улан Его Величества Бибиков. Его чистокровная кобыла «Лыска» завода князей Любомирских оказалась резвей моего «Фриштофи» и, хотя она и теряла на препятствиях, а Фриштофи выигрывал, несравнимое ни с чем искусство Бибикова восполнило этот недостаток, и он выиграл довольно легко на полкорпуса.
Эта скачка явилась для меня генеральной репетицией состязания на первенство строевой лошади, — «венец моих мечтаний», — тогда я еще не думал об Императорской скачке в Красном Селе.
Вскоре после бригадной скачки начались испытания на первенство строевой лошади. На них я явился уже, несмотря на свой возраст и чин, не как новичек, а как конкурент, с которым считались: за полтора года я уже успел достаточно намозолить всем глаза, принимая участие во всех возможных скачках, как на своих, так и на чужих лошадях, так как случалось часто, что владельцы — офицеры, записав своих лошадей на какую-нибудь скачку, сами по разным причинам скакать не хотели и искали себе «заместителей». Я же, имея только двух лошадей на кругу, бывал постоянно свободен и жаждал «практики». Благодаря этому, уже в весеннем сезоне 1914 года я, по количеству скачек, в которых принимал участие, стоял, несмотря на свою молодость, на третьем месте, после таких знаменитостей как Бибиков и бывший александрийский гусар, князь Авалов.
Возвращаюсь к первенству строевой лошади: Варшавский округ по количеству расквартированной в нем кавалерии стоял в России на первом месте, а потому на состязание на первенство строевой лошади явилось летом 1914 года 54 конкурента.
Председателем комиссии по испытаниям был свиты Его Величества генерал-майор барон Маннергейм, впоследствии маршал Финляндии. Секретарем комиссии был тогда еще полковник П. Н. Краснов, впоследствии Донской Атаман.
Первый день испытаний состоял в выводке и осмотре лошадей. Забраковано было две. Второй день — манежная езда в смене, испытание выездки, рубки и стрельбы с коня. Ставились также баллы за посадку. Оценка от нуля до десятки. Высший балл — нуль (безупречно). Третий день — 30-верстный пробег по местности (по одиночке), по карте. Срок — два часа.
Принимая во внимание то обстоятельство, что надо было расписываться на многочисленных контрольных пунктах, что одну версту надо было пройти пешком в поводу, что надо было продираться сквозь лесную чащу, переплыть реку вплавь и что финиш был в конце более чем двухверстной полосы густого кустарника, пробег был не из легких.
Кроме того, принималась во внимание регулярность движения на отдельных участках пробега.
Этот третий день состязаний был для меня полон приключений. Маршрут был продолжен через разные «местные препятствия». Одним из таковых было прохождение через деревню, прыжок через низенькую каменную стенку на улицу и оттуда, через плетень, на луг. Испугавшийся подвернувшегося гуся «Фриштофи» снялся слишком рано. Стоявший у препятствия «судья» улан Салтыков смерил потом ширину прыжка, оказалось 11 аршин, — всероссийский рекорд!
Далее, после пройденной пешком в поводу версты и нагруженный невероятным количеством свинцовых довесков, разложенных по карманам («Фриштофи», как вывозной из заграницы, нес огромный вес в 5½ пудов), я никак не мог влезть на своего мастодонта (10½ вершков — невероятный рост для чистокровной лошади!). На переправе вплавь шедший впереди меня конкурент стал тонуть, и я не знал, что делать: спасать его? Я не умел плавать, — плыла лошадь, а я — вцепившись в нее.
Спасли несчастного стоявшие, к счастью, тут же «судьи».
До четвертого дня добрался 31 конкурент. Этот четвертый день состязания был тоже не легким: после сильного дождя, на совершенно разлипшем грунте, — прыжки на полевом галопе через весьма трудные препятствия, среди которых одно на скате горы. Из-за грязи лошадь скользила с горы сидя на заду и должна была выбрать момент, когда надо было прыгнуть через забор, на который она катилась. Было много падений, и в результате на пятый день на последнее испытание явилось 19 человек, из которых трое – с высшим баллом (нуль): улан Бибиков, штабс-капитан 22-й конной батареи Сапегин и я.
Последний день испытаний состоял в трехверстном стипль-чезе с двенадцатью препятствиями.
Бибиков был на своей «Лыске», — недавней победительнице нашей бригадной скачки. У меня была единственная возможность выиграть скачку у более резвой, но теряющей на препятствиях «Лыски» это — вести скачку с места и до места, пользуясь страшной тягучестью моего «Фриштофи» и его невероятными скорее полетами, чем прыжками через препятствия. Обстоятельства помешали мне осуществить мое намерение: на старте, который был очень неудачен, благодаря неопытности стартера меня сдавили и, чтобы выбраться на волю, пришлось оттянуть назад и обходить снаружи.
Перед первым препятствием лошадь одного из участников, штабс-ротмистра 4-го уланского Харьковского полка Булацеля, понесла. Желая поставить ее на ход, всадник стал ее «пилить», она приняла в сторону и загородила мне дорогу, прыгнув вкось через огромный бревенчатый забор, расположенный как раз против трибун. На прыжке мы столкнулись, Булацель упал, лошадь его стала на голову, «Фриштофи» ткнулся, но удержался, и я
опять потерял, а потому следующее препятствие, — ирландский банкет, прыгнул последним. Тут я выпустил «Фриштофи» совсем, и третье двойное препятствие, — корзинку, — я уже прыгнул первым. У меня сохранилась фотография этого прыжка: сразу за мной виден Бибиков. Дальше я вел до середины прямой, далеко оторвавшись от всех… кроме Бибикова.
На последней четверти прямой, уже против трибун, Бибиков подошел, поровнялся и, несмотря на все мои усилия, выиграл на длину носа. Фотография этого финиша также сохранилась у меня. На ней видна почти вся прямая и на ней… ни одного конкурента, настолько класс бибиковской «Лыски» и моего «Фриштофи» был выше всех остальных.
Получив второй приз первенства строевой лошади в округе, я тем самым приобретал право участия в Императорской скачке в Красном Селе, известной всей России по описанию ее в «Анне Карениной». Я своим правом и воспользовался и в ней участвовал, но об этом позже.
Чтобы закончить главу о конских испытаниях, упомяну еще о своем неудачном участии все на том же «Фриштофи» в охотничьем призе на Конкур Иппик. Состязание это происходило в Варшавском Спортивном Обществе, в парке Агриколя. Для участия в нем приехали все наиболее известные в России спортсмены как Родзянко, Плешков, Эксе и другие. Участвовали также и лучшие польские спортсмены. Это обстоятельство меня, однако, не смутило, и я также записался.
Состязание было очень серьезное, препятствия трудные. Мне попался один из последних номеров и, когда подходила моя очередь, то не было еще ни одного участника, прошедшего без ошибок. Поэтому я решил идти на препятствия очень осторожно, идя лишь таким ходом, чтобы попасть в норму по времени (приз присуждался прошедшему в норму с минимальным количеством ошибок).
Первые препятствия я прошел чисто, но, выскакивая из корзины, «Фриштофи» сбил верхнее бревно. Весь мой первоначальный расчет пропадал. Теперь оставалось лишь другое: если я их «пролечу», ничего не сбив и скорее всех соперников, то ввиду того, что никто еще не прошел без ошибки, можно надеяться на успех, а потому я выпустил «Фриштофи» уже не конкурным ходом, а почти что стипль-чезным.
Первым препятствием, на которое я так пошел, был огромный, стоявший посередине круга тройной бревенчатый забор. «Фриштофи» взлетел и, оглянувшись назад, я увидел, что все бревна на месте. Чисто!
Следующее препятствие — забор на краю пруда — прыжок в воду. Как птица, взлетел «Фриштофи» и опустился среди столба брызг чуть не посередине небольшого, правда, озерца. Следующее препятствие, «пьянино» (прыжок на «клавиши» и через «крышку» далеко вниз), прошло благополучно, также как и трудные прыжки на склоне горы через забор вверх и вниз. Вот, наконец, последнее препятствие: стоящий у края, у самого забора, за которым стоит публика, вал, профиль которого напоминает хату. Надо впрыгнуть на наклонную крышу, за которой — забор. Надо перепрыгнуть через него на наклонный в обратную сторону другой скат «крыши» и с него — вниз, на землю. Получается таким образом прыжок в три темпа: с земли на «крышу», на «крыше» через забор, с «крыши» — на землю.
Уверенный в себе и в «Фриштофи», я взлетаю на «крышу, мгновенная заминка, поворот, и «Фриштофи» вместо того, чтобы перепрыгнуть через забор на «крыше», прыгает с «крыши» влево, в толпу зрителей, стоящих за оградой, расположенной вплотную к препятствию. Мгновение… и я вижу под собой людей, зонтики, шляпы и т. д. Я закрыл глаза.
Когда я их открыл, «Фриштофи» стоял в аллее парка, тяжело поводя боками, я — на нем, а сзади — публика: – я, вернее «мы» перепрыгнули через два ряда зрителей. Вдали слышался звук колокола, означавший, что мое участие в состязании закончено. Я пошел выливать из сапог воду, которую я туда набрал на прыжке в пруд. Так закончилось одно из моих выступлений на Охотничьем состязании в парке Агриколя.
Чтобы закончить воспоминания о конском спорте, расскажу еще об уроке, который мне дал «Кардинал».
Всем занимавшимся спортом известно, что участие в спортивных состязаниях и потребление спиртных напитков -— две несовместимые вещи. Этого правила я свято и нерушимо придерживался, но один раз было допущено исключение, и вот что из этого получилось.
Приехав на скачки в Лодзь, я остановился в гостинице, считавшейся лучшей в городе и действительно очень хорошей. Вечером, накануне стипль-чеза, на который был записан мой «Кардинал», я ужинал в зале ресторана, скромно распивая бутылку Нарзана, когда ко мне подошел лакей и сказал, что полковник Т., которого я знал по Варшаве, где он служил в одном гвардейском полку, ужинает с друзьями в отдельном кабинете и очень просит меня сделать ему удовольствие прийти выпить стакан вина.
Ответить полковнику отказом было невозможно, и я поплелся в отдельный кабинет, твердо решив ничего, кроме минеральной воды, не пить.
«Отдельный кабинет» оказался целым залом, наполненным многочисленным обществом обоих полов, гремел оркестр, пир шел горой. Как потом оказалось, полковник Т. праздновал свое вступление в ряды гражданской администрации города Т., покинув только что военную службу.
Милое общество, общее веселье, внимание, ко мне проявленное… Сердце не камень, в особенности в 21 год, и благие пожелания о Нарзане и Боржоме остались лишь пожеланиями, и на другой день я поехал на скачки с тяжелой головой и без обычной бодрости.
Купив по дороге программу с предсказаниями и газеты, я всюду нашел имя моего «Кардинала», как несомненного победителя, на первом месте.
На старте нас оказалось пять человек. Зазвонил колокол, и мы понеслись. Первое препятствие было против трибун, и мой «Кардинал» всегда так хорошо и аккуратно прыгавший, пронесся… мимо препятствия. Я завернул и, будучи теперь уже один, пошел на самую середину барьера. Подойдя вплотную к препятствию, «Кардинал» уперся разом всеми четырьмя ногами. Как я не перелетал через голову ему, я не знаю. Опять поворот назад (и все это против трибун!), хлыст, шпоры, хлыст — крутой поворот кругом у самого препятствия и… меня попросили съехать с круга. Остальные участники были уже далеко. Повернув к конюшням, я слез, передал «Кардинала» моему расстроенному Зайченке, сел на извозчика и, не заезжая в гостиницу, уехал в Варшаву.
Было ли это случайным совпадением, сидел ли я менее уверенно в седле или, как некоторые уверяли, «Кардинал» не любил запаха вина, не знаю, знаю лишь то, что это послужило мне хорошим уроком и было моим первым и единственным отступлением от зарока абсолютной трезвости во время скаковых сезонов.
Б. А. Лагодовский
____________
*) См. № 104 «Военной Были».
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Верхом из-под Полтавы на Парижскую выставку. – А. Г.
- Смотры в Чугуеве 1900-1904 гг. – Г.Т.
- Служба в Варшаве. – Б. А. Лагодовский
- Конная атака 14 августа 1915 г. под господским двором «Жмуйдки». – Игорь Черкасский
- Мелочи, сюрпризы и курьезы походной и боевой жизни (№117). – В. Цимбалюк
- Конская мобилизация в 1915 г. – Д. Харьков
- Воспоминания о службе в Кабардинском конном полку. – А. А. Арсеньев
- Кадетский лагерь. – Н. А. Косяков
- Хроника «Военной Были» (№118)
Loading ...