Из воспоминаний Ген. лейт. Е. А. Милодановича
7-го августа 1887 года в Красносельском лагере состоялось торжество производства в офицеры пажей Пажеского корпуса и юнкеров Петербургских училищ.
Утро этого дня казалось пасмурным, но это было полное солнечное затмение, вселявшее неприятное чувство. По народным приметам оно предвещает бедствия, а мы как раз в этот день начинали самостоятельную жизнь и службу Государю и Отечеству. Продолжалось оно недолго, а затем стал накрапывать дождь.
Программа дня начиналась маневром в районе лагеря, законченным на Военном поле. Когда появился Государь Император Александр III с Великим Князем Главнокомандующим и свитой и под звуки гимна и крики «ура» проезжал к Царскому валику, выглянуло солнце.
Затем все подлежавшие производству были вызваны к валику. Государь был верхом на коне. Он поздравил нас с производством и напутствовал кратким словом. Военный Министр обходил ряды и раздавал экземпляры Высочайшего приказа…
В этом году из Михайловского артиллерийского училища не было вакансий в губернские города. Была, правда, одна — в Киевскую крепостную артиллерию, — но в этот род артиллерии шли неохотно. Высоко стояли вакансии в конную артиллерию. Мой большой друг, Константин Николаевич Смирнов, избрал сперва вакансию туда, но затем, не желая со мной расставаться, от нее отказался. Я руководствовался при выборе климатом; ІІ-ая бригада квартировал в Волынской губернии, и тем, что здесь нас будет четверо одного выпуска.
Все мы получили отпуск на 28 дней с прибавлением поверстного срока от Петербурга до места назначения. Таким образом, в Ровно мы должны были прибыть 17-го сентября. 9-го августа я уехал к матери на хутор Полтавской губернии. Со Смирновым мы условились, что он заедет ко мне на один день, а потом мы вместе двинемся в Ровно. Так оно и было. В Киеве мы съехались все четверо и прибыли в Ровно 16-го сентября в 10 ч. вечера.
С вокзала мы отправились в лучшую в городе «Европейскую» гостинницу. Жизнь в городе еще не замерла: это была суббота, и разодетая еврейская публика прогуливалась густой массой посередине улицы.
На другой день не успели мы еще встать, как к нам постучался фактор-еврей, предложивший свои услуги по отысканию квартиры. За ним последовал опять стук: еврейка с предложением товаров своего магазина, за ней — другая и т. д.
Одевшись в парадную форму, мы все отправились представиться командиру бригады. Командовал ею в то время генерал-майор Д. И. Михайлов, бывший перед тем правителем дел окружного артиллерийского управления в Киеве. Управление бригады находилось на острове, образуемом рекой Устье, в старом замке князя Любомирского, описанном В. Г. Короленко в рассказе «В дурном обществе». Остров был связан мостом с торговой частью города с одной стороны и пешеходным мостиком против реального училища — с другой.
Командир бригады распределил нас по батареям. Подпоручик Раевский и я были назначены в 6-ую, Смирнов — во 2-ую (обе батареи квартировали в Ровно), а Козловский — в 4-ую, расположенную в местечке Корец, на Киевско-Брестском шоссе, в 60-ти верстах от Ровно. Из замка мы объехали всех командиров батарей — явились своим и представились прочим.
Моим командиром батареи был старый полковник Фабиан Осипович Рымашевский, командовавший батареей еще во время Русско-Турецкой войны 1877-78 г.г. Он имел в своей же батарее сына, подпоручика выпуска 1886 года и двух дочерей: одна была почти взрослая и училась в гимназии в Житомире, а другая — едва- ли достигла тогда десяти лет.
Полковник Рымашевский был прекрасный командир батареи и очень внимательный к нуждам своих подчиненных начальник. Батарея его была в большом порядке, как в строевом, так и в хозяйственном отношении. Лошади были в хороших телах, отлично содержаны и прекрасно выезжены. Он составил особое руководство для изучения лошади и обучения ездовых в артиллерии. По этому предмету у него велась полемика с известным знатоком лошади капитаном А. Н. Петраковым (впоследствии — генералом). Тактических занятий он не любил и, вообще, не любил занятий в комнате.
В мое время в Михайловском артиллерийском училище юнкера практиковались в пристрелке батареи на введенном тогда приборе полковника Муратова. Усвоить его полк. Рымашевский не мог. Сперва он объяснял это тем, что его сын не умел толково ему объяснить, но потом, когда этого не могли сделать ни Раевский, ни я, он просто решил, что этот прибор никуда не годится. В 1890 году полк. Рымашевский был произведен в генерал-майоры с назначением командиром 20-й артиллерийской бригады.
В 6-ой батарее, кроме обоих Рымашевских, были еще — штабс-капитан С. С. Игнатьев (Михайловец), заведывавший хозяйством, и штабс-капитан Шах-Пирумов, который, будучи начальником бригадной учебной команды, службы в батарее не нес. Раевский был назначен делопроизводителем батареи, я получил в свое ведение батарейную школу и огнестрельный запас.
Батарея помещалась при выезде из города и разветвлении двух шоссе, на Брест и на Дубно, в здании бывшей почтовой станции и в нескольких дополнительных постройках.
После явки к начальству и представления штаб-офицерам, мы в этот же день приступили к визитам и попали на именины жены капитана Юргенса, чем день и закончили, познакомившись с офицерами и их женами.
Особенностью города Ровно было отсутствие православных церквей, кроме малой на кладбище и домовой реального училища, не всем доступной. Желавшие помолиться в церкви, или совершить требы, пользовались церковью в ближайшем к городу селе Тютковичи. Однако, постройка православного собора имелась в виду, против той Европейской гостиницы, где мы остановились. При мне и началась постройка. Собор Александра Невского был достроен и освящен 30-го августа 1890 года в присутствии Государя Императора Александра III, во время Его пребывания в Ровно на больших маневрах Киевского и Варшавского военных округов.
Между тем фактор нашел мне и Смирнову две комнаты у вдовы на Топольной улице, и хозяйка предложила давать нам и обед. У не была взрослая дочь, и мы подозревали, что она имеет в виду подцепить одного из нас ей в женихи. Через месяц мы переменили квартиру.
Занятия в батареях производились ежедневно от 8 часов утра до 12 часов дня и от 3 часов пополудни до 6 часов вечера. В субботу послеобеденных занятий не было. Один раз в неделю проводилось конное учение батареи или проездка в полном составе.
Наша батарея имела две высоких парных брички местного образца. Одна из них была в распоряжении командира батареи, другой пользовались офицеры. Ежедневно утром она подавалась к квартире шт. капитана Игнатьева, куда приходили мы с Раевским, и все вместе отправлялись в батарею. В полдень на ней же возвращались на обед, после которого, тем же порядком, ехали обратно на службу.
В то время офицерам батареи представлялась в пользование казенная лошадь. Я получил хорошего коня темно-караковой масти, по имени «Приговор». Он обладал широким шагом и крупной рысью, но на рыси сильно тряс, подбрасывая лишь вверх, без раскачивания. Я к нему приспособился и был им вполне доволен. Лошадью можно было пользоваться не только для служебной надобности, но и ездить на ней в любое свободное время. Полк. Рымашевский поощрял верховую езду офицеров и разрешал ездить не только на своей, но и на любой фейерверкерской лошади; разрешал даже брать лошадь под дамское седло, с условием не калечить.
Однако, когда мы приехали в Ровно, верховая езда не была в почете у офицеров. Они садились верхом на коня, по-видимому, только по требованиям службы. Мне было странно видеть, например, нестарого еще капитана, который осенью взбирался на коня в резиновых калошах. Никто, кажется, не считал естественным в праздник, или в любой свободный день, при хорошей погоде выехать из пыльного города в поле, хотя бы для того, чтобы подышать чистым воздухом.
Мы же, питомцы Михайловского училища, прошли хорошую школу верховой езды под руководством поручика Гвардейской конной Артиллерии Александра Михайловича Головина, который привил нам любовь к лошади и езде. Мы, вновь прибывшие в бригаду Михайловцы, постоянно предпринимали прогулки верхом, в одиночку и группой, за город по разным направлениям, не обращая внимания на погоду. Постепенно к нам начали присоединяться и прочие офицеры (пример заразителен) и, таким образом, мы подняли в бригаде это искусство.
Вскоре по приезде в Ровно мы попали на свадьбу бригадного адъютанта поручика Алексея Васильевича Есипова, который женился на старшей дочери местного мирового судьи С. В. Белоусова, только что окончившей Полтавский институт. (Замечу, что по своем прибытии в Ровно мы все сделали визиты воинскому начальнику, мировому судье и уездному предводителю дворянства). На эту свадьбу приехала из Киева и вторая дочь судьи, Клавдия Сергеевна, учившаяся в Киеве в Фундуклеевской гимназии и жившая в Левашевском пансионе при этой гимназии. Познакомившись с ней, я тогда никак не ожидал, что это знакомство будет иметь для меня роковое значение.
Прожив один месяц на первой квартире, мы затем прожили два месяца на второй, тоже из двух комнат, у преподавателя французского языка реального училища Марксера, но, так как тут не было места для денщика (мы ограничивались одним денщиком на двух нас), то перешли на третью. На этот раз нам удалось найти хорошую меблированную квартиру в 3 комнаты с кухней у аптекаря Сегаля на Немецкой улице за 22 рубля в месяц. У каждого была своя спальня, а столовая была общая. Обед денщик приносил в судках; обходился он нам по 12 рублей в месяц. Замечу, что получали мы тогда всего по 49 рублей в месяц — деньги небольшие, но крупных расходов у нас не было, потому что все было у нас новое. На этой квартире мы прожили вплоть до нашего отъезда в Петербург на экзамен в Академию Генерального Штаба, в августе 1890 года.
В бригаде была распространена игра в карты. Когда мы приходили к кому-нибудь в гости, всегда видели несколько уже приготовленных столов, и игра затягивалась за полночь. Были в бригаде и любившие выпить, даже один из командиров батарей был в их числе. Мы же не пили, в карты не играли и даже не курили. Верховой ездой мы увлекались сперва сами, потом —: с амазонками; читали, что можно было достать, танцевали (я лично не очень то любил танцы), и все это вызывало удивление наших старших сослуживцев.
Барышень было мало, да и некоторые из них были в учебных заведениях в губернских городах и появлялись только на каникулах и в продолжительные праздники. Поэтому молодежь очень обрадовалась, когда услышала, что из Киева перемещаются в Ровно два «летучих артиллерийских парка» и что у одного командира, полковника Кирдановского есть три взрослые дочери — барышни. Когда эти парки пришли, мы познакомились с офицерами и, конечно, с семьей Кирдановских.
Барышни оказались очень веселыми (особенно старшая), одна из них пела, другая недурно играла на рояли, а третья, младшая, была, как мы говорили, «умная». Родители их были очень гостеприимны, на новом месте скучали, а потому постоянно звали нас к себе, и нам стало веселее.
Старшие дочери обнаружили желание учиться ездить верхом. Мы со Смирновым охотно пошли им навстречу и появились к ним с лошадьми под дамскими седлами. Прогулки верхом предпринимались и в зимнее время при хорошей погоде, но, вообще, зимой мы чаще катались в санях. У полк. Кирдановского был приличный парный выезд, парные сани мы брали в батарее и катались с барышнями и целой компанией, и на одиночках, в маленьких санках.
В Ровенском «Благородном собрании» процветала обычно карточная игра, но иногда устраивались и танцевальные вечера, встречи Нового Года и т. п. На острове была пародия на театр; там появлялись иногда бродячие артисты, устраивались спектакли и концерты.
Так провели мы осень и зиму, а весной, в начале мая 1888 года отправились походным порядком в Киев для стрельбы на Киевском полигоне. Это походное движение, продолжавшееся, помнится, около двух недель, в такое время года было большим удовольствием.
Первый ночлег мы имели в местечке Гоща, в 25-30 верстах от Ровно, у богатого помещика Злотницкого, который заблаговременно пригласил всех нас к себе и угостил отличным обедом и ужином. Первая дневка была в Новограде-Волынском, где квартировали наши 1-ая и 5-я батареи. 1-ой командовал подполковник Максимович, родом серб, а 5-й — полковник Вейсе. Один день мы обедали у одного из них, на второй — у другого.
Следующая дневка была в Житомире. Здесь мы были приглашены к командиру батареи 32-ой артилл. бригады Ольшановскому, у которого жила на квартире дочь полковника Рымашевского, учившаяся в Житомирской гимназии. Во время этой дневки мы совершили прекрасную прогулку в лодках по реке Тетереву с очень живописными берегами. Вообще Житомир произвел на нас очень хорошее впечатление: он какой-то уютный, масса зелени, красивая река и недорогая жизнь (недаром это был город отставных генералов).
Красивая местность была также у местечка Коростень, где имелось много дач. Здесь тоже была у нас дневка.
Наконец, мы прибыли в Киев, прошли через весь город и спустились по красивому Печерскому спуску к Цепному мосту. Цвели акации и запах от них был одуряющий. Перейдя на восточную сторону Днепра, мы оказались в Никольской Слободке, Черниговской губернии, за которой свернули вправо и по пескам хвойного леса добрались до артиллерийского лагеря. Нижние чины помещались здесь в палатках, а офицеры — в бараках; в каждой батарее был отдельный барак для командира и другой, общий, для всех ее офицеров.
В нашем бараке было много мышей. По утрам в лагере появлялись разносчики из Киева с булками, бубликами и т. д. И вот, чтобы спасти их от мышей, приходилось подвешивать к потолку на веревочках. А однажды сын командира батареи проснулся утром с сильно сжатой в кулак правой рукой и по розжатии ее обнаружил в ней задавленную им во сне мышь. Это произвело на него такое сильное впечатление, что он стал бояться мышей. Ложась спать, производил осмотр, нет ли где-нибудь мыши, и даже потом, на зимней квартире.
Стрельбу на полигоне вел главным образом командир батареи, а на долю младшего офицеpa приходилась только одна практическая стрельба с ограниченным количеством снарядов, при которой командир батареи руководил чуть ли не каждым выстрелом. Это меня крайне удивляло, так как Михайловцы стрелять умели. Я, в частности, при самостоятельной пристрелке в училище получил полное одобрение командира батареи полковника Баумгартена и получил в награду его приказание: произвести в заключение залп целой 8-ми орудийной батареей.
Находясь на полигоне, мы, кроме служебных поездок в Киев за фуражем из интендантского магазина, ездили туда по субботам и под праздники, чтобы развлечься. Почти всегда мы приезжали туда верхом, подъезжали к саду «Шато де Флер», отпускали лошадей домой и занимали места в театре. Слушали певцов и певиц, выступавших на отрытой сцене, смотрели на танцы балерин, а затем ужинали в ресторане, где пел довольно приличный хор. Часам к 12-ти ночи за нами приезжали батарейные экипажи.
В конце пребывания на полигоне, по требованию штаба округа, несколько офицеров -«опытных и хорошо знающих лошадей» — было назначено для производства 1-ой военно-конской переписи в Черниговской губернии. II Смирнов, и я попали в их число, хотя и были офицерами меньше года. Я был назначен в Новозыбковский уезд, Смирнов — в Сосницкий. Перед отъездом в эту командировку, в Киеве, на Подоле, была произведена показная конская перепись, которой руководил приехавший из Петербурга полковник Генерального штаба.
Получив предписания, инструкции и наставления, мы разъехались по уездам Черниговской губернии 1-го августа. По этой причине мы не могли в этом году участвовать в общем лагерном сборе под Луцком, который был назначен тоже на август.
По прибытии в Новозыбков я отправился к уездному предводителю дворянства, как председателю комиссии, и к исправнику. Последний, бывший офицер одного из гвардейских полков, был очень симпатичный человек и у него была молодая и очень милая жена. Выяснилось, что уезд еще не готов к производству переписи, и мне придется прожить в городе несколько дней без дела. В эти дни я почти каждый день бывал на обеде, или вечером, у предводителя или у исправника.
Город сам произвел на меня хорошее впечатление: были тут и вполне приличные дома и порядочные магазины. В городе и уезде много старообрядцев (посад Злынка почти сплошь). Дома у старообрядцев хорошие, дворы с высокими заборами и очень злыми собаками. В сумерки, когда они спущены с цепей, нельзя и думать выйти из дома без провожатого: загрызут!
В уезде много помещиков, есть и богатые. У некоторых вполне барские усадьбы. Все они были очень гостеприимны, и становые пристава устраивали меня на жительство почти всегда у них. Из фамилий помню сейчас только Немировичей-Данченко и Калиновских (их сыновья были со мной в кадетском корпусе в Орле). У одного помещика я попал на свадьбу дочери, у нескольких был на именинах… Мои переезды от одного помещика к другому напоминали мне разъезды Чичикова.
Неготовность уезда к переписи к назначенному сроку повлекла за собой и запоздание с ее окончанием, так что я даже получил по телеграфу запрос штаба округа о причинах. Вернулся я из этой командировки только 11-го октября.
Уезжая из Петербурга после производства в офицеры, я имел твердое намерение поступить через два года в Артиллерийскую Академию и опять быть под знакомой крышей. Поэтому я запасся программой для вступительного экзамена. Между тем Смирнов склонялся к Академии Генерального Штаба. У него был дядя, генерал Генерального Штаба, ему приходилось бывать в обществе офицеров и он мечтал о блестящей военной карьере.
В Артиллерийскую Академию можно было поступить прослужив два года в строю, для академии ген. штаба требовалось три года. Но до Рождества 1888 года о подготовке к экзамену мы как-то не думали, а под влиянием Смирнова я изменил свое намерение, решил не разлучаться с ним и дальше и держать тоже в академию Генерального Штаба.
На Рождественские праздники я уезжал к матери на хутор и предполагал со Смирновым начать занятия после своего возвращения. Но у меня в комнате не было письменного стола, и это казалось большим препятствием. Пришлось его заказать по собственному вкусу, но дело все же не сдвинулось с мертвой точки. Выходило так, что нет смысла начинать занятия теперь, так как до весны остается не так уж много времени, а там — опять походное движение на Киевский полигон и летние занятия в батарее, когда не до сидения за письменным столом!
Второй год моей жизни в Ровно протекал подобно предыдущему, с той лишь разницей, что я стал чаще бывать в доме мирового судьи. Походное движение в Киеве и в этом году казалось мне сплошным удовольствием. Жизнь и служба на полигоне были те же: те же стрельбы, поездки в интендантские склады и те же развлечения в «Шато де Флер», или в Купеческом собрании, находившемся недалеко от первого.
Была, впрочем, разница: вследствие недостатка офицеров в 3-й батарее, я был прикомандирован для несения службы к ней. Пришлось расстаться на время с моим «Приговором». Новая лошадь была неприятного нрава: не любила отделяться от строя, делала «свечки» и т. п. Лошади 3-ей батареи были рыжей масти — самой выигрышной для командира, так как рыжие лошади выглядят всегда «в телах» (хуже всех в этом отношении вороные лошади).
В августе этого 1889-го года наша бригада принимала участие в общем лагерном сборе под Луцком. Управление бригады и наша батарея были расквартированы в селе Теремном, в 4-5 верстах от города. Сюда на некоторое время приезжала жена бригадного адъютанта со своей младшей сестрой.
Офицеры 43-го пех. Охотского полка устроили в это время в своем офицерском собрании в Луцке танцевальный вечер и пригласили к себе всех наших офицеров с семьями. Экипажей здесь у нас не было никаких, и наши дамы совершили прогулки на «парной повозке образца 1884 года», в первый и последний раз в своей жизни.
В этом году в артиллерийских бригадах была введена организация дивизионов: 1, 2 и 3-я батареи составили 1-ый дивизион, 4-я, 5-я и 6-я — второй. Вследствие этого пришлось изменить дислокацию бригады, причем 2-ой дивизион переходил ближе к австро-венгерской границе, в новые казармы, построенные войсковой строительной комиссией возле Луцка, а 1-ый дивизион сосредоточивался в Ровно (также во вновь построенных казармах). Бригадное управление оставалось в Ровно.
Ввиду ухода 6-ой батареи в Луцк, я, по моей просьбе, был переведен в 1-ую батарею, прибывающую в Ровно из Новгород-Волынска. Смирнов, наоборот, был переведен из 2-ой батареи во 2-ой дивизион в Луцк. Таким образом, нам на время пришлось все же расстаться, и я остался жить в нашей квартире в одиночестве.
На Рождественские праздники 1889 года я, по примеру предыдущего года, уехал в кратковременный отпуск на хутор. В мое отсутствие был получен «Русский Инвалид» с Высочайшим приказом о производстве моего выпуска в поручики. Я был очень тронут полученной мной на хуторе поздравительной телеграммой полковника Рымашевского: «…с первым солидным чином!»
Поздней осенью 1889 года состоялось перемещение части батарей на новые квартиры. Хотя я был уже в 1-ой батарее (между прочим — эта батарея имела Георгиевские петлицы за битву под Лейпцигом), мне пришлось вести в Луцк эшелон зарядных ящиков бой батареи.
Когда мой эшелон, следуя из Ровно по Брестскому шоссе, проходил мимо находившегося несколько в стороне от него имения Бронники, принадлежавшего бывшему профессору славяноведения Киевского университета Яроцкому, у перекрестка дороги меня встретил слуга профессора и настойчиво просил свернуть с эшелоном в имение на обед! У профессора была эта манера — высылать слугу к шоссе и зазывать к себе проезжающих знакомых и незнакомых и даже как было в данном случае, целый эшелон. Хотя у Яроцких была большая семья — и взрослые и маленькие дети, они любили общество и, видимо, скучали без него. У них бывали почти все наши офицеры. Сделали визит и мы со Смирновым.
Профессор называл меня «Миловановичем» и уверял, что моей фамилии с «д» вместо «в» в Сербии нет, и в этом был отчасти прав: в Сербии моя фамилия, действительно, не встречается. Однако, в Субботице (Бачка, б. Австро-Венгиря) были, и есть и теперь, мои однофамильцы, вероятно, дальние родственники, и, таким образом, буква «д» не является «русской ошибкой», как думал профессор (и почти уверил меня в этом самого!).
До рождественских праздников по разным причинам мне никак не удавалось приступить к подготовке к экзаменам в академию, но после моего возвращения из отпуска, я уже засел за книги серьёзно.
В январе были именины проф. Яроцкого. Было очень много гостей. Была и вся семья судьи Белоусова и большинство наших офицеров. Этот день решил мою судьбу: я сделал предложение младшей дочери судьи, Клавдии Сергеевне.
Вернулись мы от Яроцких с восходом солнца и, выпив стакан чая, я отправился на службу в батарею. После обеда предпринял прогулку верхом, а вечером был позван к командиру батареи полковнику Максимовичу, где слушал прекрасное пение его супруги и Зинаиды Николаевны Журавской, супруги заведывающего батарейным хозяйством, известной переводчицы иностранной литературы.
Теперь, по воскресеньям, я всегда обедал у родителей невесты. В будние дни обед мне присылался или на мою квартиру с денщиком мужа старшей дочери, обыкновенно — с запиской невесты. Денщик уносил и мой ответ.
Несмотря на подготовку к экзаменам, я все-таки выкраивал время, чтобы видеться с невестой почти каждый день, а в Великий пост ездил вместе с семьей Белоусовых говеть в село Тютковичи.
Весной в Ровно была большая буря с грозой и ливнем. Во всем городе (у меня тоже) с одной стороны были выбиты все стекла. По окончании ливня я пошел проведать Белоусовых. Тополевая улица, где они жили, была перегорожена вырванными с корнями громадными тополями. В этом году я на полигон не пошел, но вместе со Смирновым держал экзамены и поступил в Николаевскую Академию Генерального Штаба.
Сообщил: В. Е. Милоданович
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Верхом из-под Полтавы на Парижскую выставку. – А. Г.
- По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
- П А М Я Т И ПОЛКОВНИКА ПРИХОДКИНА (из его артиллерийских рассказов)
- №117 Июль 1972 г.
- Артиллерийский эпизод Башкадыклярского сражения. – А. Кульгачев
- Служба в Варшаве. – Б. А. Лагодовский
- Практические стрельбы Русской артиллерии на полигоне близ Поноона. – Н. Г-В.
- Последнее отступление 1917 год . – В.Е. Милоданович
- Мелочи, сюрпризы и курьезы походной и боевой жизни (№117). – В. Цимбалюк
Loading ...