Зимой 1911-1912 гг. возникла мысль о желательности увековечения памяти предков 108-го пехотного Саратовского полка — егерей 12-го и 13-го батальонов, участвовавших в боях на реке Березине 26-29 ноября 1812 года у деревни Брили, Борисовского уезда Минской губернии, постановкой скромного памятника на месте боя. Составить проект памятника, по предложению офицеров я поручил командиру 10-й роты капитану Демякову, строителю нескольких офицерских бараков и собственного небольшого дома в городе. Он справился с этой задачей вполне.
Проект памятника: колонна, украшенная двуглавым орлом, с надписью: «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Евангелие от Иоанна, гл. 15, ст. 13), был мною одобрен и утвержден. Этой же зимой капитан Демяков с начальником хозяйственной части полка подполковником Сацукевичем и несколькими солдатами-мастеровыми отправился на рекогносцировку местности у переправы и выбора места для памятника. Об этом я предварительно сообщил Минскому Губернатору и Борисовскому Исправнику. Работы начались, но не могли быть закончены ко дню празднования Бородинского сражения, а потому постановка памятника и его торжественное освящение были отложены на весну 1913 года.
Осенью 1912 года, во время подвижного сбора, штабом округа была получена телеграмма Главного Штаба: согласен ли я и нет ли препятствий к назначению меня генералом-квартирмейстером штаба Московского военного округа? Не спрашивая меня за моим отсутствием из Вильны, командир корпуса генерал-адъютант Ренненкампф сообщил штабу округа, что я согласен и препятствий к назначению нет. Однако, на эту должность был назначен полковник Серебряков.
Примечание сына: В своих воспоминаниях, писавшихся в положении Ди-Пи в Германии после 2-ой мировой войны, отец пропустил несколько эпизодов, которые с его слов я помню совершенно точно. В данном случае он опустил подробности, приведшие его к поездке в Петербург.
Генерал-Майоры Генерального Штаба на должностях Генерального Штаба были, вообще говоря, равны по положению, но генерал-квартирмейстер штаба округа был как бы «первым между равными», руководителем прочих в своем округе. Поэтому то, для зачисления в кандидаты на эту должность нужна была особая аттестация, которую в 1912 году имели Серебряков, Милоданович и Ломновский.
Назначение Серебрякова в Москву было вполне естественным: он был старшим. Но затем освободилась такая же должность, в Киеве, и туда был назначен Ломновский. Это было тоже в порядке вещей, так как запрашивался и командующий войсками округа, кого он желает иметь у себя? В данном случае генерал-адъютант Иванов знал Ломновского по прежней службе, но с моим отцом никогда и нигде не встречался.
Тут было, однако, для моего отца неприятное обстоятельство: производство в генералы было всегда «за отличие по службе», то есть со старшинством со дня производства! Таким образом Ломновский его обгонял! Так или иначе, отец оказывался теперь старшим кандидатом и был почти уверен, что следующая вакансия будет его.
Однако, в течение зимы освободилось еще несколько мест. На телеграммы Главного Штаба отец отвечал «согласен» (если должность была западнее Волги) или «не согласен» (если она была восточнее), но назначение получал кто-нибудь другой, даже не кандидат! Поэтому то, весной 1913 года он и поехал в Главное Управление Генерального Штаба (как он говорил — «ругаться!»)
Продолжаю по воспоминаниям отца:
В апреле 1913 года я взял двухнедельный отпуск и, прежде всего, поехал в Петербург, так как открылась вакансия генерал-квартирмейстера Варшавского военного округа. Мне хотелось выяснить, могу ли я получить это назначение, раз я теперь старший кандидат на эту должность. В Главном Управлении Генерального Штаба я прошел в кабинет генерал-квартирмейстера Юрия Данилова («Черного», был еще другой Данилов, «Рыжий»).
На мой вопрос он ответил, что на должность генерал-квартирмейстера в Варшаву будет назначен начальник штаба 14-го армейского корпуса генерал-майор Леонтьев, о котором поступило ходатайство командующего войсками округа.
Тогда я спросил, могу ли я рассчитывать на назначение начальником штаба 14-го армейского корпуса. Услыхав от него, что туда будет перемещен начальник штаба одного из Сибирских корпусов, генерал-майор Козлов, я возмутился и сказал генералу Данилову: «Видно моя служба не ценится, если меня не хотят назначить ни на одну из открывающихся вакансий!»
«Помилуйте», — возразил Данилов. — «Начальник Генерального Штаба знает и ценит Вашу службу. Доказательством этого то, что Вы состоите в кандидатских списках на все должности по Генеральному Штабу и на начальника военного училища».
«Какая же от этого польза для меня, если я только числюсь кандидатом?» сказал я, и разговор на этом закончился.
Из Петербурга я отправился в свой хутор, остановившись по пути на один день в Киеве, где гостила у родственников моя жена. Я рассказал ей о своем посещении Главного Штаба и поехал дальше. На хуторе я пробыл два дня. Это было мое последнее посещение его. Мой арендатор и некоторые другие жители села Ржавец атаковали меня просьбами продать им землю, так как я, состоя на службе, жить на хуторе не могу, и предлагали мне хорошую цену: 500 рублей за десятину. Но в то время я считал, что лучше иметь в своих руках землю, чем деньги, которые могут легко уйти, а земля — нечто более верное, тем более, что цены на нее растут. Так далек я был тогда от предвидения недалекого будущего!
На возвратном пути я опять заехал в Киев и от жены узнал, что в мое отсутствие была получена срочная телеграмма на мое имя с запросом: согласен ли я на назначение начальником штаба 14-го армейского корпуса? Требовался срочный ответ (совесть у генерала Данилова, очевидно, заговорила!). Жена, будучи в курсе моих желаний, ответила моим именем «согласен», но это обстоятельство ее все же несколько смущало.
В Вильну мы вернулись 1-го мая. Дома мы застали карточку генерала Ренненкампфа с приглашением к нему в этот же день вечером. Придя туда, я несколько замешкался в передней, жена уже вошла в зал, и Ренненкампф встретил ее словами: «А где же генерал?» «Какой генерал?» — ответила ему вопросом жена. «Да Ваш муж». «Но, ведь он — полковник!» — «А я уверен, что — генерал!» — ответил Ренненкампф. Он был прав: на следующий же день я получил поздравительную телеграмму генерала Кондзеровского (дежурного генерала Главного Штаба). Высочайший приказ о моем производстве в генерал-майоры с назначением начальником штаба 14-го армейского корпуса состойся 1-го мая.
Саратовский полк находился в это время в районе станции Новосвенцяны Петербурго-Варшавской железной дороги на охране Императорского поезда. Переночевав в Вильне, я приехал в Алексеевский лагерь (летний лагерь 27- ой пехотной дивизии) близ Новосвенцян. Там уже знали о моем производстве, так как телеграмма генерала Кондзеровского была получена в лагере. Начальник охраны встретил меня рапортом, титулуя «превосходительством», что удивило бывшую на станции публику, так как я был еще в форме полковника, командира полка.
Работы по постановке нашего памятника у деревни Брили закончились. Я был очень рад этому, так как хотел, чтобы открытие памятника состоялось в моем присутствии, до отъезда к новому месту служения. Для торжества открытия пришлось выполнить много подготовительных операций. Так, для переезда по железной дороге почетной роты с хором музыки и чинов полка, я выхлопотал отдельный беспересадочный вагон до Борисова, а оттуда, до деревни Брили, зафрахтовал пароход. Были разосланы приглашения начальствующим лицам и командирам полков Виленского военного округа, командиру 4-го армейского корпуса, Виленскому и Минскому губернаторам и т. д. Хозяйственной части полка нужно было закупить в Вильне продукты, закуски, вина, взять с собой посуду для обеда, а столы, стулья, дрова и прочее раздобыть на месте.
По приезде рано утром в Борисов, мы все отправились на пристань. Там уже стоял под парами наш пароход. Утро было чудное, день — ясный, безоблачный, точно по заказу! Поездка по реке была большим удовольствием. На берегах реки обыватели работали в полях и, как только раздавались звуки полкового хора музыки, бежали к реке, чтобы не упустить такого небывалого случая.
Наконец мы прибыли к пристани и высадились. Неподалеку от пристани мы увидели и наш памятник, покрытый белым покрывалом. К нему потянулись все прибывшие, духовенство и депутации. Покрывало с памятника было снято и приступлено к его освящению и окроплению святой водой присутствующих и частей войск (от Саратовского полка была 1-ая рота с полковым знаменем). Затем войска прошли мимо памятника церемониальным маршем. После этого я пригласил присутствовавших к обеду в разбитой недалеко от памятника полковой столовой палатке.
В конце обеда генерал Ренненкампф провозгласил тост за здоровье Государя Императора, покрытый громким «ура» и звуками Народного Гимна. И здесь также была пропета «Вечная память» нашим предкам-егерям, погибшим при переправе в бою с отступавшими французами.
Говорились приличествующие случаю речи (я вкратце описал ход боя на Березине). Перед вечером все присутствовавшие возвратились на пароход и к утру были дома.
Эта поездка на открытие памятника произвела на всех участников неизгладимое впечатление, в особенности, понятно, на Саратовцев. Я подробно описал это событие в «Русском Инвалиде».
В мае же, в Вильне, состоялось освящение храма Воскресения, в память 300-летия царствования Дома Романовых, построенного на Большой Погулянке. На освящение прибыла Великая Княгиня Елисавета Феодоровна. От всех частей гарнизона было назначено на парад по одной роте. Я тогда еще не сдал полка своему преемнику и в последний раз стоял на фланге роты полка, которым имел честь командовать пять с небольшим лет. Но был я уже не в форме полка, а в мундире Генерального Штаба.
По окончании богослужения, командующий войсками округа генерал-адъютант Ренненкампф обошел фронт частей и провозгласил здравицу Государю Императору. Провозгласил таковую же присутствовавшей на параде Великой Княгине Елисавете Феодоровне ему не пришло в голову. Это был, конечно, промах с его стороны.
В конце мая возвратился из поездки в Люблин отбывавший ценз командования батальоном подполковник Генерального Штаба В. Н. фон- Дрейер, состоявший в должности штаб-офицера для особых поручений при штабе 14-го армейского корпуса, и сообщил, что командир этого корпуса, генерал-от-инфантерии Войшин-Мурдас-Жилинский высказал пожелание, чтобы я приехал в Люблин хоть на один день, чтобы познакомиться со мной. Пришлось съездить туда налегке.
Я выехал из Алексеевского лагеря вечером и прибыл в Люблин довольно рано утром на следующий день. С вокзала проехал в приличную гостиницу на главной улице, Краковском Предместье, привел себя в порядок, напился кофе, переоделся в парадную форму и отправился на квартиру командира корпуса. Город показался мне симпатичным, чистеньким; освещение в городе — газовое, извощики парные, очень хорошие.
Квартира командира корпуса была уже за городскими воротами, в казенном доме, вблизи казарм 69-го пехотного Рязанского полка. При выезде из города, с правой стороны, прекрасный Саксонский сад с множеством красивых деревьев.
Командир корпуса произвел на меня очень приятное впечатление. Он был среднего роста, плотного сложения, с редкими волосами на голове, с длинными усами с подусниками. Он меня довольно скоро отпустил переодеться, посоветовал мне посмотреть квартиру моего предшественника и пригласил на обед, на котором должен был быть и Генерального Штаба генерал-майор Кондратович, моего выпуска из Академии Генерального Штаба, командовавший полком во 2-ой стрелковой бригаде, а теперь назначенный начальником штаба корпуса в город Верный (эта должность предлагалась и мне, но я отказался от нее, не желая уезжать из Европейской России). Таким образом этот обед был встречным для меня и прощальным для Кондратовича.
Осмотрев рекомендованную мне квартиру (на новой Шопеновской улице), я признал ее вполне подходящей и внес плату за первый месяц. Квартира была на 2-ом этаже и состояла из семи комнат, со всеми удобствами и двумя балконами. Только осветление было непривычное, газовое. Она была близко к квартире командира корпуса и еще ближе к Саксонскому саду, прекрасному месту для прогулок. Квартирная плата была 900 рублей в год. Я был счастлив, что так легко был решен квартирный вопрос и после обеда у командира корпуса выехал из Люблина (причем для поездки на вокзал мне был подан уже штабной автомобиль).
В конце мая должен был состояться выпускной акт на французских курсах Смольного Института, на котором мы с женой хотели присутствовать (наши обе дочери учились там). Поэтому, перед отъездом в Петербург, я сдал командование полком вновь назначенному командиру, полковнику Струсевичу, 107-го пехотного Троицкого полка (Впоследствии полковник Струсевич был ранен в бою в Восточной Пруссии и скончался от столбняка. Следующим командиром полка был полковник Белолипецкий, раньше, при мне и Струсевиче, помощник командира полка. Впоследствии он остался у большевиков и издал книгу «Гибель ХХ-го корпуса в Августовских лесах». Самому Белолипецкому с адъютантом и несколькими чинами штаба удалось выйти из окружения.
Для прощания полк построился со знаменем и хором музыки впереди своего лагеря. Полковник Струсевич подал команду «Смирно!» и «Слушай на караул!» и подошел ко мне с рапортом. Я обошел полк, здороваясь с его частями. Затем полковой священник отслужил напутственный молебен, после окончания которого я подошел ко кресту, а затем к знамени, с которым простился коленопреклоненно, облобызав имевшийся на нем образ.
Затем я обратился к полку с последним своим словом, благодаря офицеров и нижних чинов за их примерную, доблестную службу и желая полку дальнейшего преуспевания, как в мирное, так и в военное время, если Державный Вождь будет вынужден обстоятельствами вступить в войну. При этом я высказал уверенность, что полк не посрамит Земли Русской. После этого полк с новым командиром во главе прошел передо мной церемониальным маршем. Не могу скрыть, что я был очень взволнован всей обстановкой прощания с полком!
После возвращения из Петербурга, я был приглашен полковником Струсевичем на прощальный ужин в офицерском собрании полка. Произнесено было очень много речей, высказано много хороших слов, сожалений о моем уходе и добрых пожеланий в дальнейшей моей жизни и службе. Я чувствовал, что хотя я и был самым требовательным в дивизии командиром полка и строгим на службе, но это не мешало офицерам питать ко мне должное уважение, зная, что я и к себе предъявлял очень большие требования, был заботлив о подчиненных, справедлив и всегда щадил их самолюбие. Ни один офицер за мое пятилетнее командование полком не был мною арестован (исключением был случай, когда один отличный офицер, заведывавший охотничьей командой, штабс-капитан 3., будучи в оцеплении стрельбища, ударил, не помню — за что, солдата оцепления 106-го пехотного Уфимского полка и попросил меня арестовать его, чтобы, понеся дисциплинарное взыскание, не был бы предан суду).
Я знал, что серьезные, добросовестные офицеры не ставили мне в вину мою требовательность на службе и знали, что я отделял службу от дружбы. Но «в семье не без урода», и есть люди, не отдающиеся службе, а служащие только «постольку-поскольку», по их мнению, служба оплачивается. Мещанская точка зрения!
С другой стороны, я был всегда того мнения, что если все офицеры довольны своим командиром, то это плохая для него аттестация, подобно тому, как, если все его ругают. В первом случае он — тряпка, во втором — самодур и, вообще, недалекого ума. И та и другая категория вредны для службы. Угодить всем нельзя, а потому самое лучшее, если добросовестные офицеры его, если и не очень любят, то уважают, а лентяи — ругают.
Через два дня мы уехали в Люблин. На полустанке «Алексеевский лагерь» собрались все офицеры полка с дамами. Командир полка поднес моей жене от имени чинов полка роскошный букет. Дамы, большинство которых приехало из Вильны, поднесли второй букет. Тут же находился хор музыки, исполнивший несколько номеров. Подали шампанское, начались пожелания счастливого пути, а затем мы начали прощаться со всеми. Многие дамы прощались со слезами на глазах, а другие плакали настоящим образом. Впечатление было такое, как будто бы это были наши похороны. Поезд тронулся под звуки полкового марша (Старо-Егерского. В. Е. М.). Таким образом закончился пятилетний период моей жизни. Как тогда, так и теперь, я считаю, что это был самый счастливый период моей деятельности.
В Люблине мы остановились в той же гостиннице, где я останавливался в первый мой приезд. На другой день я явился командиру корпуса и попросил у него два дня на устройство, в ожидании получения из Вильны обстановки, из Алексеевского лагеря — лошади и багажа. Все это прибыло во время и квартира всем нам очень понравилась.
На третий день по приезде я отправился к 10 часам утра в штаб корпуса и познакомился со своими сослуживцами. В числе их оказался мой хороший знакомый, инспектор артиллерии корпуса, генерал-лейтенант Артемий Соломонович Вартанов, бывший ранее в Вильне командиром 27-ой артиллерийской бригады.
Из подчиненных отсутствовал Генерального Штаба подполковник фон-Дрейер, отбывавший ценз командования батальоном в Саратовском полку. Налицо были: старший адъютант Генерального Штаба капитан Воскобойников, старший адъютант по инспекторской части штабс-капитан Соколов и по артиллерийской части штабс-капитан Лобанов. Вакансия обер-офицера для особых поручений (Генерального Штаба) не была замещена.
Я вскрыл почту, обошел помещения, опросил претензии у личного состава штаба, проверил наличие денежных сумм штаба, осмотрел хранящиеся в секретном шкафу мобилизационные планы штаба и формируемых при нем с объявлением мобилизации учреждений, и мне уже нечего было делать! Доклады командир корпуса принимал 2-3 раза в неделю (не считая экстренных). Я невольно сравнивал то живое дело с людским материалом в полку, когда на все едва хватало времени, с этим однообразным бумажным канцелярским делом!
В ближайшие праздничные дни мы сделали визиты губернатору Келеповскому (сперва я один представился ему, как представителю высшей гражданской власти) и его семье, состоявшей из супруги и красавицы-дочери, вице-губернатору Селецкому (только я один, так как он был холостым).
Селецкий имел очень приличную верховую лошадь и ездил с дочерью губернатора, которой мой предместник предоставил штабную верховую лошадь (штаб-трубача). Я не имел мужества отказать ей в этом.
Визиты по военной части включали: начальника 18-ой пехотной дивизии, генерал-лейтенанта Баланина, командира 18-ой ортиллерий- ской бригады, генерал-майора Кучина, командира пехотной бригады, командира 69-го пехотного Рязанского полка и др. Затем, по гражданской части: всем начальникам управлений губернии, начальнику губернского жандармского управления, управляющему отделением государственного банка.
Семья командира корпуса состояла из жены (сестры генерала Олохова) и ее старушки-матери; детей у них не было. Семья отличалась широким гостеприимством, и мы бывали там почти каждое воскресенье: или на обед, или вечером.
Спокойная, размеренная жизнь была вскоре прервана двумя полевыми поездками. Первая — офицеров Генерального Штаба Московского и Казанского военных округов с двумя представителями от Варшавского округа: я — от 14-то армейского корпуса и полковник Батранец — от 19-го. Эти два корпуса, вместе с некоторыми корпусами Московского и Казанского округов, предназначались для действий против Австро-Венгрии. Руководителем поездки был начальник штаба Московского военного округа генерал-лейтенант Миллер.
Вскоре последовала и другая, Главного Управления Генерального Штаба, под руководством Начальника Генерального Штаба, генерала-от кавалерии Жилинского и его помощника, генерала-квартирмейстера Юрия Данилова.
Обе поездки производились к югу от линии Брест Литовск—Луков—Любартов, в районе, примыкавшем к Австро-Венгрии, и вызывались они тревожным политическим положением, которое могло привести к войне еще в 1913 году. Обе поездки продолжались по 3 недели. Во время второй шли бесконечные дожди, мелкие реченки превратились в реки, а черноземная почва Волынской губернии — в жидкую грязь, чуть ли не по брюхо лошадям.
В конце августа в Варшавском военном округе состоялись большие маневры. Северной стороной командовал генерал-от инфантерии Войшин-Мурдас-Жилинский, а я при нем был начальником штаба. Поэтому мне пришлось предварительно составить «доклад» командиру корпуса, который представлял собой нечто вроде 3-ей темы дополнительного курса Академии, то есть заключал в себе военно-географический очерк театра предстоящих операций, средства края в отношении продовольствия войск и меры по снабжению их всем необходимым и, наконец, план предстоящих маневренных военных действий. Этот доклад, по одобрении его командиром корпуса, был представлен на утверждение командующему войсками округа.
По болезни командующего его замещал помощник его, генерал-от кавалерии Рауш-фон Траубенберг, который был и руководителем маневров. Главным посредником при нашей стороне был командир 15-го армейского корпуса генерал-от инфантерии Мартос. На этих маневрах нашему штабу был впервые придан отряд аэропланов. После отбоя мы с командиром корпуса проехали к самой границе и, остановившись у шлагбаума, некоторое время смотрел сторону будущего врага.
После маневров тревожное политическое положение продолжалось, и из Главного Штаба последовало распоряжение, чтобы командир корпуса в течение зимнего периода произвел поверку мобилизационной готовности всех частей корпуса. Это распоряжение относилось, очевидно, ко всем корпусам Австро-Венгерского фронта.
14-ый армейский корпус состоял из 18-ой пехотной дивизии, 1-ой и 2-ой стрелковых бригад, 13-ой и 14-ой кавалерийских дивизий и 14- го саперного батальона. (Примечание сына: Территория корпуса была исключительно обширной: от Калиша до Владимира Волынского и от Галицийской границы до линии Лодзь-Варшава, включительно. В. Е. М.). Для производства поверочных мобилизаций приходилось выезжать из Люблина каждую неделю, а иногда и два раза в неделю.
Сперва генерал Жилинский приказал мне сообщать в части войск о времени его прибытия. Когда в первый раз мы приехали в один из полков, то на станции железной дороги нас встретил командир полка и все его прямые начальники, у станции стоял приготовленный экипаж, а в гостиннице была отведена квартира.
Я был не так воспитан в 3-ем армейском корпусе у Ренненкампфа, а потому и предложил генералу Жилинскому впредь не предупреждать о приезде, а появляться неожиданно, чтобы командир корпуса мот видеть, какой порядок установлен в части, на месте ли дежурный офицер, когда и как будет сообщено командиру части о прибытии командира корпуса, когда командир части прибудет в казармы и пр. Командир корпуса с этим согласился.
Дислокация частей корпуса была такова, что почти во все части нужно было ехать через Варшаву, а потому, если и было бы известно, что командир корпуса выехал из Люблина, то невозможно было определить, куда именно он едет.
Мы выезжали обыкновенно в 7-8 часов вечера и приезжали в Варшаву около 11 часов. В Варшаве мы ужинали, а затем садились в следующий поезд и к 6-8 часам утра были на месте, и на извощике, а то и пешком, шли прямо в казармы. В обратный путь выезжали тоже вечером, ужинали в Варшаве и на другой день были дома.
Близость Варшавы была очень удобна и, в случае устройства приема гостей, проще всего было проехать в Варшаву и купить там все, что было нужно.
За поездки в части войск мы получали прогонные деньги и суточные. Этот добавок к жалованию был таков, что я перестал чувствовать недостаток в деньгах.
Осенью 1913 года в Люблине было два события: во первых, торжественное освящение здания государственного банка, после чего в этом здании был большой обед, а во вторых, приезд архиепископа Евлогия из своей резиденции в городе Холме. Архиепископ служил всенощную, а на другой день — литургию в переполненном молящимися местном соборе. После обедни начальники губернских правлений, председатель суда, прокурор, генералитет и много других лиц обедали у губернатора, который только за обедом вспомнил, что это был Рождественский пост, а между тем обед был приготовлен из скоромных блюд! Он был этим очень сконфужен и все извинялся перед владыкой. Но тот успокоил его, сказав, что по причине недостатка рыбы(?) в Привислинском крае, духовенству разрешается в пост и скоромная пища!
На Рождественских праздниках было несколько приемов у знакомых и танцовальных вечеров в местном клубе и в офицерском собрании Рязанского полка. Был прием и у нас. В некоторых домах мы с женой играли в винт, причем постоянным нашим партнером был генерал Вартанов.
Накануне Нового Года в местном театре шла опера «Фауст» на польском языке, поставленная варшавскими артистами. Представление затянулось и, когда мы вышли из театра и шли компанией пешком домой, на городских башенных часах пробило 12! Таким образом мы встретили Новый, 1914-й, Год не в доме где либо, а на улице. Кто то из наших спутников заметил, что это — дурной знак, который грозит нам потерей оседлости- И, действительно, с августа 1914 года наша семья лишилась навсегда оседлого образа жизни и начала бродить по свету.
Генерал Е. А. Милоданович
Сообщил: В. Е. Милоданович
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Памятник русским воинам в Голландии. – П. А. Варнек
- Таинственное исчезновение. – В. Е. Милоданович
- «ВОИНСКАЯ ЖИЗНЬ ЗА РУБЕЖОМ» (№107)
- №117 Июль 1972 г.
- Из записной книжки Начальника штаба 14-го армейского корпуса 1914 год. – Е. А. Милоданович
- На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
- На Двине в 1915-1917 гг. (№120). – Е. А. Милоданович
- Письма в редакцию (№121)
- Письма в Редакцию (№112)
Loading ...