Я провел в Александровском кадетском корпусе, переименованном в мое время в корпус Императора Александра 2-го, всего лишь 4 года, с 1901 по 1905 г., будучи затем переведенным в Пажеский Е.И.В. корпус, который и окончил в 1911 году.
Весной 1901 года мой отец отвез меня в корпус держать вступительные экзамены, которые были сравнительно нетрудные — диктовка, начало арифметики и несколько молитв. Я как сейчас помню небольшую группу скромных мальчиков, съехавшихся со всех концов России со своими родителями, в самых разнообразных курточках. Учебный год начинался лишь 15 августа, когда опять те же мальчики, за исключением провалившихся на вступительных экзаменах, опять съехались в корпус, чтобы начать свою новую жизнь на военный лад.
Александровский кадетский корпус в то время был самым молодым корпусом. Он был основан Императором Александром 2-м и находился в самом центре Петербурга, на Садовой улице, угол Итальянской. Он производил прекрасное впечатление своей чистотой, большими залами, прекрасным лазаретом, о котором я уже писал на страницах «Военной Были», и очень хорошим учительским и воспитательским персоналом. В мое время директором корпуса был генерал Захарий Андреевич Макшеев, брат редактора «Русского Инвалида», небольшого роста, прекрасно одетый очень вежливый со всеми, с умными и выразительными глазами. Впоследствии мои родители ближе познакомились с семьей Макшеевых на Кавказе и наша семья имела с ними совместную ложу в абонемент Мариинского театра, получить каковую было очень трудно. Инспектор классов — полковник Михневич — полный старик с большой бородой. Ротой командовал полк. Бибинов, которого1 за его высокий рост кадеты прозвали каланчей. Старик любил детей и по вечерам в ротном зале вел с ними беседы на самые разнообразные темы. Моим воспитателем был поручик Борис Николаевич Егорьев, довольно строгий и вспыльчивый, но очень входивший в детали воспитания каждого кадета, поступавшего в его класс.
Мои одноклассники были очень симпатичные мальчики, большинство из них были дети из военных семей, которые еще до поступления в корпус, у себя дома, были знакомы с некоторыми деталями военной жизни и теперь, будучи собранными в корпусе в новорожденную военную семью и познакомившись друг с другом, вели бесконечные беседы, делясь воспоминаниями детских лет, проведенных ими в самых различных городах России.
Учительский состав, как это было сказано выше, был подобран очень удачно. К сожалению, я не запомнил всех своих учителей, но некоторые остались в памяти и по сие время. Учителем арифметики был спокойный и выдержанный Михаил Васильевич Соболев, законоучителем — отец Николай Рудинский, который впоследствии, благодаря своему дару речи и величавой внешности, был переведен в Казанский собор. Он заставлял нас знать все богослужения наизусть, и в более старших классах мы по памяти писали всю обедню и всенощную. Помню учителя немецкого языка, строгого старика Лютера Карловича Ризенкамфа, который относился к своему предмету крайне педантично. Вызванный к доске ученик, слабо усвоивший спряжения и всякие приставки, предупреждался нервным немцем фразой: «Еще одна сшибка и — неудовлетворительный балл», следствием чего была суббота без отпуска. Учитель рисования Александр Иванович Русанов болезненно боялся, чтобы кто-нибудь из нас не сломал бы орнамента. Александр Александрович Пыльцев преподавал русский язык, и его уроки были очень интересны. Я помню, какое трогательное впечатление произвел на нас талантливо прочитанный рассказ Тургенева «Муму».
Учение начиналось в 8 часов утра и продолжалось с перерывами по 10 мин. до завтрака, затем с 2 до 4 снова уроки. Кадеты вставали в 6 часов утра. В 5 час. 45 мин. дежурный барабанщик или горнист играли «повестку», по которой в спальне кадет зажигался свет. В 6 час. те же музыканты своими сигналами приглашали всех вставать. Дежурный офицер-воспитатель, ночевавший в спальне на диване(не раздеваясь), обходил все кровати и понуждал особо ленивых вставать, прибегая иногда к крайней мере — сбрасыванию со спящего кадета одеяла. В 6½ час. роты строились в ротном зале и дежурный кадет читал положенные молитвы, а затем дежурный офицер обходил строй и налагал взыскания за неряшливость и небрежность в одежде. После этого роты строем шли через т. н. проходной зал в столовую. К утреннему чаю полагалось ½ французской булки или (2 раза в неделю) ½ вкусного калача, а также черный хлеб. Перед тем как идти в столовую, дежурный кадет (или вице-фельдфебель) командовал: «На столы рассчитайсь!». По этой команде правофланговый кадет поворачивал голову налево и кричал своему соседу: «Первый!», затем этот сосед таким же манером кричал: «Второй!» и т. д. до шестого, который прибавлял «стол». Это означало, что первый стол на 12 человек заполнен, (кадеты стояли в две шеренги). Такая же процедура шла и на второй и на последующие столы, доходя до самого левофлангового. Таким образом по приходе в столовую не было никакого беспорядка и все усаживались по своим столам, из расчета, что по обеим сторонам стола, на длинной скамейке помещалось по 5 кадет и по одному в начале и в конце стола. Кадет, шедший в голове своего стола, проходя на свое место, старался стащить первым горбушку черного хлеба, которая исчезала тут же в кармане и съедалась, посыпанная солью, во время урока, побывав до этого в парте наряду с кусками сахара. Перед завтраком и обедом и после них кадеты хором пели положенные молитвы, для чего один из кадет рукой руководил стройностью хора. По окончании молитвы до трапезы дежурный офицер командовал: «Садись!» Окончание трапезы сопровождалось также барабанной дробью или звуками трубы горниста, по которой кадеты вставали со своих мест и по команде: «Шагом марш!» строем шли в свои роты.
После обеда давался час времени для приготовления уроков. То же самое имело место и утром, после чая, и в это время вызывались в ротную залу больные на прием к доктору. Легко больные получали тут же лекарства и в случае надобности освобождались от гимнастики или от прогулки. Более серьезных отправляли в лазарет, описание которого мною уже было помещено в № 41 журнала «Военная Быль».
Два раза в неделю в гимнастическом зале под руководством капитана Копейщикова происходил урок гимнастики. Нас заставляли прыгать с высокой лестницы на мягкую подушку, постепенно увеличивая высоту, ходить по бревну, взбираться по скользкой наклонной горке, лазить по шестам и по канатам, и проч. Кроме этого кап. Копейщиков устраивал общие игры, как, например «хромая коза», в которой все участники были вооружены жгутами, которыми и били эту несчастную козу.
Кроме того, нас обучали ручному труду, для чего было отведено специальное помещение, в котором мы стругали, пилили и выделывали всякие деревянные вещи. Нас также обучали танцам и пению, учителем которого был К.К. Бах. Раз в год в корпусе устраивался концерт с духовым и со струнным оркестром и с хором, и я вспоминаю, как мы пели трогательную песню: «Был у Христа младенца сад…»
Два раза в неделю, по вторниками и по четвергам, от 6 до 7 час. вечера, были приемные часы. Для этого отводились портретный и гимнастический залы, где родственники ожидали, пока вызванный на прием кадет не спустится вниз, если он не был наказан «без приема». Офицер-воспитатель, а иногда и сам директор корпуса, обходил залы и знакомился с родственниками кадет. С приема не разрешалось уносить ничего съедобного, все приносимое полагалось съедать тут же, вперемежку с рассказами из кадетской жизни, но все же часть контрабандным образом уносилась в классы и делилась между теми, к кому никто не приходил.
По субботам и накануне праздников и царских дней кадет отпускали в отпуск до 8 час веч. воскресенья. За малолетними приезжали их мамаши, которые старались зимою надеть на своих сыновей башлыки, калоши или теплый шарф, что, впрочем, не поощрялось начальством. Если температура падала до —5°, то разрешалось надевать наушники, при температуре —10° и ниже полагалось надевать и наушники, и башлык, который обвязывал шею поверх поднятого воротника. В остальное время башлык своими концами продевался под погоны и спереди, в скрещенном виде, зажимался поясом. Перед уходом в отпуск, кадеты являлись дежурному воспитателю, который осматривал каждого уходящего и в случае исправности в одежде выдавал ему отпускной билет, который надлежало принести обратно подписанным, с проставленным часом ухода, лицом, к которому кадет шел в отпуск. На Рождество и на Пасху кадет отпускали на две недели. Этого времени, конечно, особенно ожидали иногородние, мечтавшие после 4-месячной разлуки, поскорее попасть в свой отчий дом и поделиться подробностями их новой жизни. К сожалению, в корпусе были круглые сироты, некоторых из них брали к себе на праздники свои-же одноклассники, конечно с согласия своих родителей и воспитателя. Оставшихся на время каникул кадет, кроме наказанных (были и таковые), корпусное начальство сводило в одну полуроту и старалось их как-то развлечь: их возили в театры, в цирк, давали улучшенную еду и на Рождество устраивали им елку с подарками. Остальное время они проводили в чтении и в играх. В мое Бремя большим успехом пользовалась игра в облатки или в перышки. Она была совершенно невинного характера, но была очень заразительна, и в эти игры играли всюду и как только для этого оставалось свободное время, т. е. во время перемен и даже во время приготовления уроков, что было строжайше запрещено. Игра заключалась в том, чтобы путем известного нажима на облатку облаткой же или перышком заставить ее накрыть такую же, принадлежащую противнику, и таким образом сна делалась добычей выигравшего.
Весной происходили экзамены по всем предметам и кадеты, провалившися на них, т.е. получившие неудовлетворительный балл, получали переэкзаменовки и были принуждены готовиться к ним в течение всего лета, чтобы в августе, за несколько дней до начала учебного года, явиться в корпус держать эту переэкзаменовку. Кадет, провалившийся на ней, оставался в классе на второй год и считался старичком. Эти старички с важностью держались среди своих молодых одноклассников, к урокам относились крайне небрежно и, вместо того, чтобы идти в первом десятки по учению, плелись в конце списка.
Каждую четверть года кадет получал особую карточку с проставленными баллами за четверть года и с оценкой своего воспитателя. Эту карточку надлежало также представить на подпись лицу, к которому кадет ходил в отпуск.
После экзаменов кадет отпускали на летние каникулы, во время которых кадеты были обязаны быть всегда одетыми строго по форме, не курить, не посещать частных театров и синема, придерживаться всех правил чинопочитания и вообще правил, указанных на увольнительном билете.
Александровский кадетский корпус оставил во мне самое хорошее воспоминание не только со стороны начальствующих лиц, но и со стороны моих однокашников, среди которых самым большим проступком считалось фискальство, т. е. донос или жалоба начальству на своих же товарищей. Это фискальство одинаково порицалось как начальством, так и своими же кадетами. Провинившийся в этом подвергался особому наказанию: его ставили на так называемое «сугубое положение». которое выражалось в том, что в течение определенного срока с ним никто не разговаривал, не отвечал на его вопросы, и он чувствовал себя совершенно отчужденным.
Я не застал в корпусе эпохи телесных наказаний, но память о них еще была свежа в воспоминаниях старших кадет.
Но зато в памяти осталось другое, тяжелое воспоминание о наказании, носившем скорее моральный характер и налагавшемся за проступки, связанные с нарушением понятия о чести и долге. Эти проступки карались снятием погон с провинившегося на определенный срок. За время, что кадет был без погон, он был на исключительном положении: когда рота шла в столовую, он шел один сзади всех, сидел за отдельным столом, ему не полагалось сладкого блюда и он, конечно, не пользовался отпусками.
Сама процедура снятия погон была суровая. Перед выстроенной ротой ротный командир вызывал провинившегося вперед, напоминал во всеуслышание его провинность и решение педагогического комитета и затем большими ножницами, а иногда и просто руками, грубо срывал с него погоны, и опозоренный кадет шел на левый фланг своей роты.
Среди других наказаний были: стояние «на штрафу» в ротном зале во время перемены и, в случае высылки учителем из класса, — карцер, но им пользовались в исключительных случаях.
Весь корпус делился на 3 роты, из коих первая (6 и 7 классы) считалась строевой. Остальные 2 роты вмещали в себя все классы до 5-го включительно. Каждая рота имела свои дортуары. Над. каждой кроватью, на металлическом шесте, на котором также привешивалась иконка — благословение из дому, стояла фамилия и имя кадета, а также его порядковый номер, начинающийся с правого фланга до левого. Этот номер стоял на его мундире и на бушлате (повседневная курточка). На каждые 2 кровати полагалась конторка, в которую кадеты складывали свои некоторые носильные вещи. Вечером дежурный офицер обходил всю спальню и наблюдал, чтобы белье было бы аккуратно сложено на тумбочке у ног.
Вспоминается шутка, которая практиковалась во всех корпусах и на которую попадались почти все новички. Шутка заключалась в том, что ее несчастной жертве делали т. н. мешок, в который он и попадал, когда вечером укладывался в постель и мечтал сладко заснуть. Устраивалось это следующим образом: одна из простынь, а именно верхняя подкладывалась одним концом под подушку, а другая, будучи сложена пополам, невинно вылезала из-под одеяла, и кровать имела совершенно нормальный вид. Но когда усталый новичок, раздевшись, нырял в кровать, он никак не мог протянуть ноги и, натягивая на себя простыню, еще более ухудшал свое положение. На следующее утро такой новичок не решался сознаться, что он провел ночь согнувшись и лишь спустя некоторое время эта шутка раскрывалась.
Во время большой перемены кадет выводили на большой плац, часть которого зимою отводилась под каток, вдоль которого желающие, а их было много, спускались с ледяной горы на салазках. Летом на том же плацу играли в лапту, «казаки-разбойники», в футбол и в проч. игры.
Во время плохой погоды и по вечерам игры происходили в ротном зале и носили другой характер: делали напр. «верблюда» — 3-4 кадета становились друг другу в затылок и клали руки на плечи впередистоявших. На эти руки садились еще 2 или 3 кадета и на их руки вскарабкивался еще один. Вся эта группа пыталась под улюлюкание зрителей пройтись по залу, но это почти никогда не удавалось. Игра «мала куча» была опасна — она заключалась в том, что кучку кадет валили на пол и на них наваливали еще нескольких и на них еще. Из более невинных помню, что стоило кому-нибудь крикнуть «Томашевский толкается!», как этого несчастного Томашевского кидали от одной собравшейся группы к другой, пока он, совершенно обалделый, не вырывался из неприятельского круга.
К сожалению, во время моего пребывания в корпусе (4 года) Государь Император не посетил корпус, хотя к этому приезду усиленно готовились, — днем наши постели покрывались новыми одеялами, на лестнице клали новый ковер и все начальство было какое-то нервное.
Зато Главный Начальник Военно-учебных заведений Великий Князь Константин Константинович посещал корпус раза 3-4 в год. Великий Князь появлялся в корпусе совершенно неожиданно, в форме Императорских стрелков, в свитской или в форме Л.Гв. Измайловского полка и своей высокой фигурой, изящными манерами, слегка надушенный и прекрасно одетый производил на кадет большое впечатление. Обычно Великий Князь, сняв пальто в швейцарской, поднимался в роты и входил в первый попавшийся класс. Выслушав рапорт дежурного по классу кадета, Великий Князь садился за свободную парту и предлагал учителю продолжать урок. Сам же Великий Князь поднимал крышку парты и знакомился с ее содержимым. Особенно ему доставляло удовольствие найти горбушку хлеба, сахар или портрет какой-нибудь гимназистки. Ко всем кадетам Великий Князь был исключительно добр. Он любил детей, особенно маленьких. Нередко он брал и сажал к себе на плечи самого маленького и еще надевал на него свою фуражку. Память у него, как у всех членов Императорской Фамилии, была изумительная и, обращаясь к какому-нибудь кадету он говорил: «Твоя фамилия на Т., скажи вторую букву…» и часто уже со второй буквы угадывал фамилию кадета. При нахождении брата какого-нибудь кадета, воспитывающегося в другом корпусе, Великий Князь передавал ему привет от этого брата. Посещения Великим Князем корпуса всегда оставляли самое отрадное впечатление, никаких разносов ни нам, ни начальству не было. Не забывал он и больных, навещая их в лазарете. Покидая корпус, Великий Князь строго запрещал кадетам бежать за его экипажем, что впрочем, несмотря на запрещение и корпусного начальства, почти никогда не исполнялось.
Я воспитывался, как и большинство кадет, на казенный счет, Все обмундирование, учебники, учение и лечение, все было даром. Своекоштных, т.е. тех, кто воспитывался на свой счет, было очень мало.
Два раза в месяц кадет водили в баню, для чего было необходимо пройти ряд помещений и лестниц. Баня — это было, пожалуй, единственное место в корпусе, куда не заглядывал глаз воспитателей и, вероятно это было не без оснований, т. к. трудно себе представить, во что обращалась в бане группа юношей, только что соблюдавших дисциплину и порядок и стоявшая в строю. И если бы постороннему лицу удалось войти в баню, он мог бы подумать, что попал в какое-то преддверие ада: крики, шум, обливание друг друга холодной водой, вытаскивание у соседа деревянных шаек, перебрасывание мочалками, — и все это в каком-то пару. И среди этих голых кадет топтались в холщевых передниках наши служителя, в обязанность которых входило не только омовение кадетских спин, но и призывание к порядку, что было не так легко. Особое оживление царило у водопроводных кранов, но все эти шалости и шутки происходили без всякой злобы, и подкладка ко всему этому была чисто мальчишеская.
В начале каждого учебного года нам выдавали целую кипу учебников, которые мы были обязаны возвратить в том виде, в котором мы их получили. Весной, при сдаче учебников бывали неприятные сюрпризы в виде счета за испорченные книги, предъявляемого помощником инспектора классов. Эти счета оплачивались родителями кадет и были источниками неприятных разговоров между ними и их небрежными наследниками.
Кадеты, как сказано выше, должны были всюду и всегда быть одетыми по форме. В здании корпуса они носили черные, длинные брюки и бушлат (подобие мундира, но без шитья). Отпускная форма — однобортный, черный мундир, воротник с золотым галуном, погоны белые с красным кантом и с вензелем «А2», пояс лакированный с бляхой, на которой был изображен Императорский герб в сиянии. Строевая 1-я рота носила на поясе штык, и кадеты 1-й роты были этим очень горды. Фуражка у всех была с красным околышем, черным верхом и белым кантом, кокарда солдатская. Кадет Александровского корпуса называли почему-то «хабатами». Это название было дано фуражке, верх которой сзади, как и спереди, был иногда поднят. Летом носили парусиновые рубашки с поясом, в жару разрешалось одевать парусиновые брюки. Зимой — черная шинель с погонами, пояс на шинели. При дождливой и переменной погоде шинель надевалась в накидку и застегивалась лишь на одну верхнюю пуговицу, что очень затрудняло отдание чести.
Закваска, полученная мною в корпусе, осталась у меня на всю жизнь и, наблюдая современную молодежь и юношей, которые своим видом так далеки от выправленных кадет того времени, становится особенно грустно на душе оттого, что улетело навсегда все чистое, дисциплинированное, которое давал нам наш корпус и наши воспитатели. И да простят они нам все наши выходки и шалости, а мы будем беречь их заветы и сохраним о них вечную и добрую память.
С тех пор прошло более 70 лет, и за это время было столько переживаний, что, естественно, многое пережитое в те годы уже изгладилось из памяти, и я порою сам удивлялся, что мог вспомнить так много подробностей и деталей того времени.
В. Каменский
(3 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- ВОСПОМИНАНИЯ ВОСПИТАТЕЛЯ О ПЕРВОМ КАД. КОРПУСЕ Продолжение. – Н.ДОННЕР.
- Письма в Редакцию. (№111)
- Рота Его Высочества Морского Наследника Цесаревича кадетского корпуса. – Б. А. Щепинский
- Письма в Редакцию (№118)
- ВОСПОМИНАНИЯ ВОСПИТАТЕЛЯ О ПЕРВОМ КАДЕТСКОМ КОРПУСЕ – Н.ДОННЕР
- КАДЕТСКИЕ КОРПУСА
- День кадетской скорби 16 июня 1952 года. – М. С.
- Н А Ш С Т Я Г
- НЕЧТО О “ЗВЕРИАДЕ”. – Н. Косяков
Loading ...