ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Первым портом был Хайфонг. По пути ту­да у нас была неожиданная встреча. Как я уже говорил, война была в полном разгаре и мы всегда плавали в боевой готовности. Как-то раз сигнальщики доложили, что на горизонте вырисовывается силуэт военного корабля, идущего на сближение. Тотчас же сыграли бо­евую тревогу, подняли флаги на стеньги, все бросились по своим местам и застыли в ожи­дании дальнейшего.

«Противник» наконец сблизился с нами настолько, что было ясно видно, что это анг­лийский крейсер. Рассмотрев наши боевые флаги, он поднял сигнал: «Счастливого пла­вания!», на который мы ответили соответст­венно, и лег на свой прежний курс. Это неболь­шое событие было хорошей практикой в смы­сле быстрого и точного исполнения сигнала боевой тревоги. Хотя исход столкновения, если бы таковое произошло, был всем ясен, ни на­мека на страх или панику ни среди команды, ни среди гардемарин не было.

Хайфонг лежит в нескольких милях от океана в очень разветвленной, довольно уз­кой бухте, и в то время был маленьким портом, не произведшим на нас никакого впечатления, но в нем мы познакомились с новым явлением. Ни в Японии, ни в Гонк-Конге, ни в одной из английских колоний, которые мы посещали, ни один человек не пожелал осмотреть наш крейсер. Совсем иное положение было во фран­цузских колониях. Не успели мы стать на бочку в Хайфонге, как вокруг нас уже было несколько шлюпок с француженками и детьми, желавшими подняться на борт и осмотреть ко­рабль. Разрешение было дано, и на борту по­явилось довольно много молодых и хорошень­ких дам, стоявших в некоторой нерешитель­ности, — что же им делать дальше? Вот тут-то и родилась новая дудка: «Гардемарины, го­ворящие по-французски, наверх!». Команда была исполнена в мгновение ока, все гости бы­ли разбиты на небольшие группы и пошли осматривать корабль. К нашему счастью, нам преподавались нашим французом морские тер­мины, так, что мы не ударили лицом в грязь. Конечно, всегда нам задавался вопрос, каким образом мы, матросы, знаем французский язык. Мы объясняли, что мы не матросы, а гардема­рины, что скоро мы будем офицерами и поэто­му учим языки. Все дамы как будто принима­ли все это к сведению, но, когда наставал момент съезда с корабля, обязательно стара­лись дать нам на чай и только с большим трудом нам удавалось отказаться. Самый осмотр проходил обыкновенно гладко за исключени­ем случаев, когда в группе были хорошенькие дамы или барышни. В порядке осмотра мы до­ходили до кают-компании, в которую гарде­марины, кроме как по службе, не имели пра­ва входа. Поэтому мы только открывали дверь и объясняли, что это кают-компания. Вот тут-то и случалось, что если кто-нибудь из офи­церов замечал хорошенькое личико, то он лю­безно приглашал всю группу в кают-компанию, а мы печально брели восвояси.

Тут в Хайфонге ожидала нас еще одна не­ожиданность. Съехав на берег, мы, конечно, должны были разменять наши деньги на мест­ную валюту. Здесь же в порту оказалось уни­версальное учреждение — и лавка, и менялка, и кабачок, — все вместе. За прилавком стояла европейская красавица и, когда мы обратились к ней, она ответила нам на чистейшем русском языке. Вообще же говоря, надо сказать, что во всех портах, кроме одного, где мы были, кто-то как-то говорил по-русски.

Здесь в Хайфонге мы увидели в первый раз банановые плантации. Банановая пальма дает плоды раз в 15 лет и, так как она небольшая, то прямо удивительно, как она выдерживает гроздь бананов почти в рост человека и в об­хват метра три.

По приходе в Хайфонг в пятницу стало известно, что мы там простоим с неделю и что съезжать на берег можно будет ежедневно. Ка­ково же было наше удивление и обида, когда вдруг в понедельник сообщение с берегом бы­ло прекращено и явно начались приготовления к уходу. Действительно в 24.01 часов мы снялись с якоря и вышли в море. Позже вы­яснилось, что по агентурным сведениям герман­ская подводная лодка нас где-то подстерегала у входа в бухту. Верно это было или нет, су­дить не берусь, но одно тут интересно — вы­шли мы не в понедельник, а когда уже начал­ся вторник, хотя бы только одной минутой.

С тех под как мы покинули Владивосток, мы уже втянулись в морскую жизнь, знали всю морскую терминологию и уже не броди­ли по кораблю, как потерянные, не зная, как назвать все, что мы видели вокруг себя; не­сли отчетливо все вахты и караул, отлично гребли и лихо ходили под парусами, а о мор­ской болезни и помина не было. Одним словом, явно становились морскими волками и, что еще было очень важно, — сжились и стали жить одной семьей.

Следующим портом был Сайгон. Сайгон ле­жит в 40 милях от океана вверх по реке. У са­мого устья реки высится мыс Cap. St. Jacques, отлично защищающий вход в реку. У этого мыса была лоцманская станция и всегда дежурил французский миноносец. Мы подо­шли к мысу днем, и поэтому миноносец вы­шел сразу же, обменялся положенными сигна­лами, и вслед за ним прибыл лоцман и по­вел нас вверх по реке. Берега были покры­ты девственным лесом, и сотни обезьян, рас­качиваясь на деревьях и прыгая с одного на другое, сопровождали нас со страшным шу­мом и гамом. Красивого на суше ничего не бы­ло, — всего лишь ровный, плоский болотистый берег, покрытый лесом, Нигде ни одного селе­ния или хотя бы даже отдельной хижины.

В Сайгоне мы с швартовались у стенки немного ниже Зоологического парка. Мимо стенки и вдоль всего берега проходила доро­га, обсаженная красивыми пальмами, по кото­рой всегда было большое движение, сильно увеличившееся, как нам говорили, с нашим приходом. Всегда можно было видеть много француженок, катающихся на рикшах. Было много и аннамитов и аннамиток, но эта публи­ка больше ходила пешком. Смотреть на них не доставляло никакого удовольствия, все они были какие-то болезненно тощие, грязно оде­тые. Женщины почти все были в черных ши­роченных штанах и черных же кофточках почти до колен, с ярко-красными ртами из-за жвачки бетеля и выкрашенными в черный цвет зубами.

Несмотря на то, что мы стояли у стенки, за­нятия продолжались по расписанию, включая и шлюпочные учения, но мы только гребли, так как узкая река не позволяла заниматься парусным учением, зато грести нам тут прихо­дилось не за страх, а за совесть, так как тече­ние было довольно быстрое и, чтобы выгрести против него, приходилось действительно нава­ливаться. Зато обратный путь был одним удо­вольствием.

Из за большой влажности и болот было очень много желудочных заболеваний, поэтому нам выдали набрюшники и строго проверяли, чтобы мы спали в них. Спать в кубриках бы­ло невозможно, поэтому все спали на верхней палубе, на спардеке и на полуюте, несмотря на то, что утром мы просыпались под совер­шенно мокрыми от сырости простынями.

Французы принимали нас очень радушно, но не без задней мысли, как оказалось потом. Посещали крейсер прямо толпами, знакоми­лись и приглашали к себе. Так мы с Уткиным познакомились с армейским капитаном и его женой и были приглашены к ним на чай. Все было очень мило, но выяснилось, что они не имеют ни малейшего представления о России. Капитан решил развлечь нас музыкой и стал заводить граммофон. При этом он обратился к нам с вопросом: «Вы знаете, что это такое?» Затем в разговоре кто-то упомянул трамвай и сейчас же нам был задан вопрос: «Вы знаете, что такое трамвай?» Конечно, мы парировали и то и другое тем, что стали рассказывать о Рос­сии и о Петербурге, в частности, так что на­ши слушатели только рты раскрывали.

В отпуск мы могли ходить часто, и тут в Сайгоне мы уже настолько освоились с рикшами, что устраивали большие гонки по Зоологическому парку, не чувствуя никаких угрызений совести, да и рикши не противились, зная, что им будет хорошо заплачено. Я все время говорю «Зоологический парк», а не сад не случайно, ибо это действительно был ст­ройный парк, среди которого жили дикие зве­ри не в клетках, а в огромных помещениях, устроенных так, как жило бы данное живот­ное на свободе.

Сайгон — красивый город, — он весь утопа­ет в зелени; есть хорошие магазины, рестора­ны, театры и бесконечное количество кафэ со столиками прямо на тротуарах. Много меняль­ных лавок, обыкновенно с большим прилавком прямо на улицу. Большинство хозяев этих лавок — индусы и часто можно было видеть на прилавках сидящих по-турецки мальчишек-индусов в своих национальных костюмах, ра­достно всем улыбающихся и вдруг привет­ствующих вас по-русски самыми нецензурны­ми выражениями. Это наши матросы любили так подшучивать, обучая малышей якобы при­ветствиям.

Наш приход ознаменовался для французов и местного населения большим событием. С начала войны, т. е. с 1914 года, в Сайгоне бы­ли отменены всякие народные развлечения, как музыка, иллюминация и пр. По случаю же на­шего прихода губернатор приказал устроить концерт на главной площади и иллюминацию.

Простояли мы в Сайгоне с неделю и отпра­вились в бухту Камран. Прежде, чем говорить о Камране, я хочу описать интересный способ разворачивания корабля в реке, который, ве­роятие, мало кому пришлось когда-либо видеть.

Ширина реки не позволяла просто описать циркуляцию и идти по течению к устью. Дож­давшись прилива, который в Сайгоне настоль­ко силен, что гонит реку вверх, мы отошли от стенки и пошли вверх по реке, подгоняемые приливом. Выйдя за пределы города, где бере­га были очень болотистые, мы положили ру­ля право на борт и врезались в левый берег. Крейсер оказался почти по мостик на суше. По расписанию я стоял на брасе выстрела и уви­дел за бортом, ниже меня, пальмы. Однако, очень быстро прилив начал заносить корму вверх по течению, крейсер дал задний ход, пе­реложив руль соответственно, и мы сползли с суши и пошли вниз по течению.

Камран оказался огромной и в те времена совершенно пустынной бухтой; в одном только месте на берегу стояли два-три жалкие хижи­ны. В этой бухте отстаивалась 2-ая Тихоокеан­ская эскадра, поджидая эскадру адм. Небогатова и, как говорили, мы стояли как раз на месте, где в свое время стоял на якоре броне­носец «Орел».

Занятия шли своим чередом и даже, я бы сказал, более успешно, так как нечем было отвлекаться. На берег никто не съезжал, так как там нечего было делать. Один только раз какой-то аннамит уверил старшего офицера, что он знает логовище тигра и может быть про­водником. Соблазн был большой и старший офицер и кое-кто еще из офицеров в сопровож­дении 2 гардемарин отправились на охоту. Эта группа действительно видела логовище, но хо­зяина не было дома.

В этой бухте мы провели Рождество. Бы­ло очень странно изнывать от жары вместо то­го, чтобы мерзнуть и слышать скрип снега под ногами. Особенно мы это ощутили в соче­льник, когда служба шла в гардемаринском кубрике, куда собрались все офицеры и коман­да, да еще все иллюминаторы были наглухо задраены, чтобы не проходил никакой свет — как я уже говорил — мы всегда были в боевой готовности.

В самый день Рождества служба — обедница — совершалась на шханцах и из-за лег­кого бриза не было так уж очень жарко.

Во время службы произошел еще один слу­чай, который бывал и раньше, но никогда во время молитвы.

Когда мы пришли на «Орел», на нем были фокстерьер и три обезьяны. Самая большая, по имени Катька, была самая умная, две других — поменьше — во всем подражали ей. Их жили­ще было на спардеке за второй дымовой тру­бой, где они сидели привязанные. Беда, одна­ко, была в том, что как их ни привязывали, Катьке всегда после долгих стараний удавалось развязать все узлы и тогда вся тройка почему-то прежде всего отправлялась через иллюмина­тор в каюту старшего офицера и там наводила порядок. Так случилось и во время рождест­венской службы. Я как раз стоял на вахте, ко­гда прибежал вахтенный матрос и сообщил, что Катька отвязалась. Я доложил вахтенному на­чальнику, но что либо сразу предпринять было из-за службы невозможно. Мне только уда­лось выгнать всю компанию из каюты стар­шего офицера, где все было уже усыпано вся­кими целыми, рваными и скомканными бума­гами.

Только после окончания службы началась погоня за проказницами ко всеобщему удоволь­ствию команды. Маленьких обезьян удалось поймать довольно быстро, а Катька долго носилась по всему кораблю, а когда ее уж очень си­льно прижали около грот-мачты, так она стрелой взлетала до самого клотика. Однако од­ного она не учла: за ней тащился длинный ко­нец, на котором она сидела на привязи, и один из матросов, забравшись на марс, схва­тил этот конец и возвратил Катьку на ее место. Вообще говоря и команда, и гардемарины лю­били обезьян и постоянно приносили им что-нибудь вкусное. Фокстерьер же поселился у нас в кубрике, в рундуке одного гардемарина, и так и совершил все плавание.

Вскоре после Рождества мы покинули Камран и пошли опять в Сайгон. При выходе из бухты мы наблюдали феерическую картину. В день выхода из бухты в океане был шторм и огромные валы катились вдоль отвесного бе­рега. При этом было полное солнце, отчего вся вода блистала и сверкала тысячью огней. Ко­гда мы вышли из бухты, мы шли некоторое вре­мя лагом к волне, чтобы отойти от берегов, и тут бортовая качка дала себя знать. Од­нако очень быстро мы легли на курс по вол­не и началась килевая качка. И тут нашим глазам представилась изумительная картина. Все кругом было в пене, все искрилось и свер­кало на солнце, а за кормой корабля то выра­стала гора много выше юта, которая, казалось, обрушится на нас, то корма оказывалась где-то под небесами, а нос уходил куда-то в безд­ну. Такой картины я больше никогда нигде не видел, и до сих пор она стоит у меня перед гла­зами.

В Сайгоне мы простояли всего несколько дней, запаслись водой и провиантом и пошли в Сингапур.

Переход ничем замечателен не был, кроме второй встречи с «противником» оказавшимся на этот раз английским крейсером «Корнуэл». В этот раз было ясно видно простым гла­зом, как вываливаются внушительные орудия за борт. Мы тоже не отставали и вывалили нашу единственную 120-мм. Канэ. К этому времени мы уже обменялись сигналами, поже­лав друг другу счастливого плавания, и мир­но разошлись. Интересно, что страха за ис­ход боя я не ощутил ни на момент, но мне бы­ло страшно жаль, что в случая боя погибнет модель японского домика, которую я купил в Нагасаки.

В Сингапур мы пришли днем и стали на бочку на довольно открытом рейде далеко от берега. Не прошло и получаса, как к левому борту подошла шампунька и какой-то человек с Георгиевской ленточкой в петлице на чисто русском языке попросил разрешения поднять­ся на борт. Его провели в кают-компанию, где он и оставался до своего отъезда. Как мы по­том узнали, оказался он русским евреем, уже давно живущим в Сингапуре. Несколько вре­мени тому назад русский десантный отряд с какого-то русского корабля участвовал вместе с англичанами в подавлении какого-то неболь­шого восстания. Еврей этот был при отряде в качестве переводчика и получил за проявлен­ную храбрость Георгиевскую медаль.

Сингапур в своей европейской части очень красиво распланирован в чисто английском ду­хе, масса газона, цветов, а среди всей этой зе­лени — клубы, гостиницы, виллы; но чуть даль­ше от центра начиналась азиатская часть с целыми улицами курилен опиума и всяких раз­влечений, при чем все это были жалкие до­мишки, грязные, почти не скрывавшие того, что делалось внутри.

Мы компанией решили осмотреть окрест­ности и, взяв автомобиль, прокатились внутрь Малайского полуострова. Не скажу, чтобы по­ездка была очень интересной, ибо все, что мы видели, были бесконечные плантации кокосо­вых пальм, но и прокатиться в тени под сводами этих пальм при страшной жаре на солнце было очень приятно.

Как я уже сказал, стояли мы на открытом рейде, так что и волна и ветер давали себя чувствовать. Как-то выдался особенно ветре­ный день, что, конечно, не мешало обычному расписанию занятий. На гребном шлюпочном учении нам была дана задача обойти японский крейсер «Акаши», который стоял милях в двух от нас ниже по ветру, и вернуться домой. Конечно, идти туда было очень легко и бы­стро, но вот обратно всем нам пришлось хоро­шо потрудиться. Однако, все смены так или иначе вернулись, кроме третьей, за которой в конце концов был послан паровой катер. Ме­жду тем уже подошло время обеда и все сиде­ли за столами, когда на трапах в кубрик по­явилась 3-ья смена и тут, совершенно не сго­вариваясь, вдруг раздалось очень громкое и скандированное приветствие: «Гардемарины, команда и машинная команда наверх, спасать 3-ью смену!» Смена и так уже была страшно сконфужена, а тут мы еще так ее встретили!

Вскоре мы перешли в гавань к стенке для погрузки угля. Так же, как и в Гонк-Конге, погрузка происходила конвеерным способом — малайцы стояли бесконечной цепочкой от уго­льного склада до угольных ям на крейсере, то­лько перебрасывая корзинки с углем от одного к другому. Таким образом погрузка шла очень быстро и закончилась в очень короткий срок.

Тут, у стенки у нас оказалась новая забава: у крейсера все время вертелись на душегуб­ках мальчишки и просили бросать им денежку, что мы и делали, бросая ее куда-нибудь подаль­ше и в стороны. Ребята, как лягушки, стре­мительно ныряли за копейкой, и не было случая, чтобы они ее не поймали. Заставляли мы их нырять под дно крейсера, бросая денеж­ку с другого борта и тут тоже не было прома­ха с их стороны.

Был тут в Сингапуре и довольно печальный случай. Дело в том, что одна из наших обезьян имела право ходить гулять на стенку, но она всегда аккуратно возвращалась на борт. В день нашего ухода она тоже отправилась погулять; в приготовлениях к уходу, видимо, никто о ней не думал и вот, когда швартовы уже были от­даны и крейсер отошел от стенки футов на 20, среди зевак на стенке, медленно высту­пая и задрав торжественно хвост, появилась наша обезьяна. Однако было уже поздно, ко­мандир не мог из-за нее подходить к стенке и она так и осталась в Сингапуре.

Из Сингапура мы пошли на остров Лабуан, маленький островок, лежащий в несколько ми­лях у входа в бухту Бруней на острове Борнео, но командир решил доставить нам удовольст­вие и вместо прямого курса на Лабуан сделать небольшой крюк и пересечь экватор, тем бо­лее, что кроме штурмана, лейт. Ушакова и нашего каптенармуса, никто не пересекал эква­тора.

Приготовления для церемонии начались, ко­нечно, заранее. Действующие лица были за­гримированы, приготовлена огромная бритва из тонкой доски; в качестве щетки для намыли­вания лица была взята швабра — правда но­вая, была устроена колесница для Нептуна и королевы, был, конечно, и трезубец, были и наяды, и черти, и еще какая-то нечисть. Непту­ном был наш каптенармус, как переходивший уже экватор, а королевой — гард. Яркин. Не забыт был, конечно, и бассейн для купания: левый трап со спардека был снят, в образовав­шийся люк был спущен до самой палубы огром­ный брезент и наполнен водой, так что полу­чилась глубина выше человеческого роста.

Вахтенная служба неслась, как полагается, но для встречи Нептуна на мостике находился, кроме настоящего вахтенного начальника, гар­демарин, который должен был принять Непту­на.

Нептун в королевой и всей свитой пригото­вились к появлению где-то на баке, кажется в матросском кубрике, и когда по счислению мы переходили экватор, вахтенный гардема­рин с бака прибежал на мостик и доложил: «Господин вахтенный начальник, какие-то чу­довища лезут из моря на палубу!» В это вре­мя Нептун уже показался на полубаке и громо­гласно спросил вахтенного начальника — гар­демарина: «Кто без моего разрешения посмел прийти в мои владения и задеть за мой нос?» На это вахтенный начальник ответил: «Ваше Величество, это Его Величества Государя Им­ператора Российского, крейсер «Орел»! На что Нептун сказал: «А, ну это корабль моего брата, и я Вам разрешаю плавать в моих вла­дениях. Однако, как я вижу, вы все небриты и не купаны, поэтому приказываю моему бра­добрею и моей свите вас побрить и выкупать!» С этими словами Нептун со свитой двинулся на спардек, где Нептун с королевой воссели на приготовленный престол, рядом с ними поме­стился брадобрей со шваброй и бритвой и о ст­ремной лоханкой, в которой была намешана ка­кая-то белая масса, и начался поголовный про­цесс бритья и купанья. Начали с командира и офицеров, кроме штурмана и каптенармуса, которые, как я сказал, пересекали экватор. Ко­мандир и офицеры подходили к Нептуну, он их спрашивал, переходили ли они экватор и, получив отрицательный ответ, говорил, что им придется выкупаться. Командира, старшего офицера, кап. 2 р. Воробьева и ст. лейт. Петро­ва не брили, а с соответствующим почтением спустили в бассейн. Остальных же офицеров брадобрей слегка мазнул шваброй и провел по лицу бритвой, после чего их всех тоже выку­пали. Все офицеры приготовились к этому, на­дев самую старую форму. После этого все черти, наяды и пр. вошли во вкус и без цере­монии хватали всех: цирюльник их безжа­лостно мазал шваброй, и затем они летели в бассейн, так, что там иногда получалась каша из тел. Не миновали своей участи и преподаватели английского и французского языков.

Меня тоже выкупали, но мне это обошлось дорого. Дело в том, что во время перехода че­рез экватор я стоял на вахте у спасательной шлюпки на спардеке. Как я ни сопротивлял­ся, ссылаясь на службу и на рану на ноге, ме­ня все же окунули. Само по себе это, может быть, и не было бы так плохо, но дул дово­льно сильный ветер при полном солнце и мне пришлось продолжать вахту во всем мокром. В результате на следующий день я был уже в лазарете, где пролежал шесть суток.

Команда тоже не отставала от гардемарин. Вначале все свободные от службы люди на­блюдали за церемонией, а потом спустились на бак и там началось поливание друг друга из шлангов.

Пройдя несколько миль на юг от экватора, мы повернули обратно и легли на курс на о. Лабуан. Переход длился 7 суток, причем нас все время нудно качало. Я, правда, будучи большую часть перехода в лазарете, качки никак не ощущал, но мне говорили, что да­же старым морским волкам эта качка сильно надоела.

Лабуан совсем плоский остров, весь в ко­косовых пальмах. Там нам удалось видеть, как местные жители при помощи жгута из лиан взбираются как обезьяны по гладкому стволу до самой кроны дерева и там отрубают кокосовые орехи, которые летят вниз и от уда­ра о землю раскладывают внешнюю мягкую обо­лочку. Там же мне удалось увидеть в ручье маленького крокодила, но что особенно нас поразило, так это сотни самых разнообразных колибри, которые все время кружились во­круг каких-то кустов, растущих у самого бе­рега моря. Население бронзового цвета кожи к нам относились очень приветливо. Интере­сно, что оно уже хорошо знало, что европей­цы очень охотно покупают марки Лабуана, которые очень красивы, и поэтому в какую бы лавчонку мы ни заходили, нам первым де­лом предлагали марки.

Зачем мы заходили на Лабуан, не знаю, да в то время как-то никто и не задавал этого вопроса, ибо учение шло своим чередом и нам было совершенно все равно, где оно происходи­ло.

Выйдя из Лабуана, мы пошли вдоль бере­га Борнео на север с тем, чтобы, обогнув Бор­нео, прийти в Сандокан на северо-восточ­ном берегу острова. Не помню, в котором ча­су мы покинули Лабуан, но подошли мы к проливу Балабак после полудня. Дальше карт не было, а кругом были коралловые лагуны и подводные рифы. И тут мы получили хороший опыт, как плавать без карт.

Таким образом мы прошли пролив и пошли дальше уже по картам вдоль берега Борнео и вскоре пришли в Сандокан, где стали на якорь милях в двух от берега на открытом рейде. Командир сразу же должен был сделать визит английскому губернатору колонии. Поэтому был спущен вельбот, кормовое сиденье покры­ли тигровой шкурой и наша смена оказалась гребцами и так лихо гребли и пристали к стен­ке, а на обратном пути к трапу, что даже за­служили похвалу командира.

Интересно еще отметить тот факт, что Сан­докан был единственным портом изо всех, ко­торые мы посетили, где никогда еще не видели Андреевского флага.

Два-три дня прошли безо всяких событий, учение по расписанию, вахты, караул, съезд на берег, где ничего интересного не было, кро­ме дивной тропической растительности. Затем, в одно прекрасное утро на рейде появился япон­ский крейсер 2-го ранга, а немного спустя пришел английский крейсер тоже 2-го ранга и тут получилось интересное положение. Наш «Орел» был первого ранга, но выглядел то он, как самый настоящий купец. Однако, по мор­ским законам он был старшим на рейде и по­этому оба крейсера должны были равняться по нему при подъеме и спуске флага. А тут еще случился Царский день и все расцветились флагами.

Через несколько дней губернатор пригла­сил офицеров всех судов и несколько гарде­марин на гарден парти. Выбрали человек двадцать гардемарин, говоривших хотя бы не­много по-английски. В их число попал и я.

Съехав на берег, мы встретили японских офицеров, с которыми и стали подниматься по очень крутой и плохой дороге через тропиче­ский лес в резиденцию губернатора. Японцы за всю дорогу на проронили ни одного слова, только все время очень любезно улыбались. Прошагав так с хороших полчаса, мы наконец вышли на огромную площадку для гольфа, на которой стоял великолепный дом, весь из на­стоящего полированного красного дерева.

Хозяева нас всех очень любезно приняли, но мы, гардемарины, держались на почтитель­ном расстоянии от офицеров и особенно от ко­мандира, который все время разговаривал с губернатором и его женой, дамой средних лет.

После того, как нас угостили чаем с печень­ями и местными прохладительными напитка­ми, губернатор предложил, чтобы японцы по­казали свои национальные игры, а мы свои. Не помню, что делали японцы, но, видимо, ниче­го такого, что могло бы запомниться. Когда очередь дошла до нас, то кто-то предложил горелки. Так как барышень не было, то пары состояли из кое-кого из молодых офицеров с гардемаринами и из гардемарин по-двое. Не успели две-три пары пробежать, как губер­наторша выразила желание тоже участвовать в игре и, конечно, командиру ничего не остава­лось делать, как стать с ней в пару и бежать. Само собой разумеется, что гардемарин, кото­рый горел, сделал вид, что не может их до­гнать, и они быстро встретились.

Погорев еще немного, мы решили показать чехарду и действительно показали, что назы­вается, класс. Но тут опять таки вмешалась губернаторша, пожелав прыгать через коман­дира. Мы были несколько озадачены таким желанием, так как она была в довольно узкой и длинной юбке, но… ничего не поделаешь, ко­мандир нагнулся, губернаторша побежала, пры­гнула и из-за юбки застряла на спине ко­мандира. Ясно, что нас разбирал смех, от ко­торого мы с большим трудом удержались.

Вскоре после этого мы тем же путем вер­нулись на пристань и оттуда на крейсер. Про­стояв еще несколько дней в Сандокане, мы снялись с якоря и пошли опять в Сайгон.

За день или два до ухода мы наблюдали картину, которая большинству из нас весьма не понравилась. Вероятно, из-за дешевых цен на кур, поросят, овец и быков, наш ресторатор решил сделать большие покупки. Кур и небо­льших животных местные жители привозили в клетках или ящиках, их легко поднимали стрелой на бак и там водворяли на жительст­во к ужасу и гневу боцмана и заведующих ба­ком боцманматов. Пару же быков эти же жители заставили плыть две мили за душегуб­ками, что, вероятно, было не так страшно для скота, ибо у борта крейсера они неподвижно лежали в воде. Однако, их надо было тоже под­нять стрелой на борт. Для этого им подво­дили под брюхо широкий пояс из парусины и поднимали из воды. Но горе было в том, что животные были мокрые и скользкие, и пока боцман не накричался и что-то не придумал, эти бедные создания несколько раз ныряли в воду. Наконец они очутились на палубе, но вид у них был совершенно замученный, и на них было жалко смотреть.

В день ухода из Сандокана, выходя в от­крытое море, мы встретили нашего «противни­ка» — крейсер «Корнуел», который шел в Сандокан. Мы первыми сыграли захождение и, к нашему удивлению и восторгу, в ответ с англичанина полились звуки «Боже, Царя хра­ни»! Думаю, что не было ни одного гардема­рина, который не был бы растроган. Да, то был еще 1916 год!

Переход в Сайгон не был ничем особенно интересен, мы несли вахты, днем занимались разными морскими предметами, больше всего на практике, и все больше привыкали к морю и морской жизни. Было нам показано, тоже на практике, спасение упавшего за борт. Слегка покачивало, были небольшие барашки на море. Мы все занимались своим делом и вдруг на ба­ке грохнула пушка, вслед за ней сигнальщик взбежал по вантам и стал махать флажком в направлении падения человека. В то же вре­мя вахтенный на юте уже бросил спасатель­ный круг с буйком, а вахтенные у спасатель­ной шлюпки уже спускали ее на воду и сади­лись. Крейсер же в это время положил руль на борт и стал описывать циркуляцию. Шлюпка уже отошла от борта и пошла по направлению буйка, причем гребли тут гардемарины не за страх, а за совесть. Это была только практика, и шлюпка вернулась с выловленным кругом и буйком, но, конечно, практика была отлич­ная, показавшая, что мы уже привыкли к мо­рю и кое-чему научились.

К мысу St. Jacques мы подошли ночью и поэтому нам пришлось утюжить там до позд­него утра, пока французский миноносец не вышел нас встретить и не прибыл лоцман. Сай­гон нас встретил, как старых друзей. На этот раз губернатор устроил обед для офицеров и «гардемарин, говорящих по-французски». Уго­стили нас хорошо, все блюда были более или менее знакомы, кроме одного. Подали что-то вроде серой сладковатой лапши, но довольно вкусной и мы и ее попробовали. Только уже после обеда кто-то выяснил, что это были зна­менитые ласточкины гнезда.

Раньше я упомянул, что радушие францу­зов было не без задней мысли, и в этот наш приход они раскрыли карты. Как-то раз ут­ром мы к нашему изумлению и веселью про­читали в газетах описание нашего «Орла». Оказалось, что это броненосец с 12-дюймовыми орудиями главной артиллерии и массой проти­воминной артиллерии, с подводными минными аппаратами и с командой около 2.000 человек. Никто ничего не понимал, но дня через два все выяснилось. Дело в том, что незадолго до нашего первого прихода было подавлено вос­стание аннамитов и живыми были захвачены 80 человек. Все они были приговорены к рас­стрелу, но так как количество французских войск было крайне ограничено, — все войска ушли в Европу, — то администрация боялась привести приговор в исполнение. Наше же, по их словам столь могучее присутствие давало им возможность довести дело до конца. День и час казни был объявлен заранее и в этот день мы наблюдали с борта корабля — все от­пуска были прекращены — странную, чтобы не сказать больше, картину. По набережной вереницей двигались рикши с французами и их женами, причем дамы были в великолепных туалетах, тут же шли аннамиты, и вся эта мас­са стремилась на казнь, как на какое-то раз­влечение. Потом нам рассказывали, что после расстрела офицеры ходили и добивали из ре­вольверов раненых. Такова была колониальная политика просвещенных европейцев.

Хочу рассказать и о более веселом случае со мной и Уткиным. Как-то раз сойдя на бе­рег, мы решили посмотреть окрестности Сайго­на. Взяли напрокат велосипеды и покатили вглубь страны. Ничего кроме гладкой равни­ны, рисовых полей и бедных деревушек мы не видели и, покатавшись часа два, вернулись в Сайгон. Было это часа в четыре, когда жизнь начинает только просыпаться. Аппетит мы на­гуляли огромный и решили пообедать в ресто­ране. На главной площади нашли большой ре­сторан, оказавшийся лучшим в городе, и при­шли туда первыми. Уткин сидел лицом на ули­цу, а я сел так, что видел и внутренность ресто­рана. Лакей сказал, что у них табельдот и по­дал нам суп. После этого он принес на блюде, по нашим русским понятиям, две хорошие пор­ции ростбифа. Мы, конечно, не думая долго, разделили мясо поровну и быстро с ним спра­вились. Подали еще какое-то блюдо и его мы тоже по-братски разделили и уничтожили.

Надо сказать, что уже после ростбифа я заметил, что лакеи о чем-то переговариваются, а после второго блюда появились улыбки и явное шушуканье, хотя все было вполне кор­ректно. Видя, что что-то неладно, я подозвал метрдотеля, который кстати, как выяснилось, служил до войны метрдотелем у нас в Уфе, и попросил его объяснить нам, в чем дело. Он очень вежливо и с некоторым смущением ска­зал следующее: «Видите ли, у нас такое блюдо рассчитано на 5-6 человек». После этого мы, конечно, убавили наш пыл и следующих блюд, которых было еще довольно много, брали по­немногу.

Из Сайгона мы пошли в Гонк-Конг, где по­грузили уголь, приняли котельную и питьевую воду и пошли опять в Мирсбей.

Надо сказать, что наши пребывания в пор­тах были хорошей практикой для нас в смысле наблюдения всего, что делается на рейде, осо­бенно же мы должны были не пропустить, когда возвращались с берега офицеры или ожидались визиты местных морских и граж­данских лиц.

В Мирсбей мы этот раз стали на якорь в видимости Макао и один раз нам разрешили съехать на берег. К сожалению, я и еще че­ловек двадцать не были отпущены. Наш рот­ный был почему-то не в духе в этот день и при осмотре нашел, что наша группа недостаточно хорошо пострижена и оставил нас без отпуска, но разрешил, если мы хотим, взять катер и заняться греблей.

Простояв в Мирсбей с неделю, мы пошли в Японию. По дороге попали в тайфун, продол­жавшийся три дня. Покачало нас жестоко, бы­ли размахи до 45°.

Несмотря на все протянутые леера, по палу­бе ходить было очень трудно, да и весьма неприятно, так как совершенно неожиданно можно было попасть под основательный душ обрушившейся откуда-то сверху волны. Одна­ко, настроение у нас было неплохое, никто не укачался, заниматься чем-либо было тру­дно, поэтому все свободное от службы вре­мя мы проводили лежа на рундуках и распе­вали посменно куплеты, задирая отдельных гардемарин или другие смены.

Японию мы обошли с восточной стороны и пришли в Кобэ. Город этот лежит на склоне крутой горы, на которой тогда стояли много­этажные железобетонные здания. Через не­сколько лет я прочел в газетах, что там было сильное землетрясение и что эти здания це­ликом катились, не разламываясь, с горы в море.

Учение наше продолжалось строго по рас­писанию за исключением того, что не было бо­льше французского языка, так как наш фран­цузик был списан с корабля в Гонк-Конге.

В Кобэ мы простояли недолго и пошли на юго-запад по Японскому Средиземному морю, усеянному сплошь небольшими островками, покрытыми свежей зеленой растительностью, что создавало исключительно красивую карти­ну.

Пройдя Средиземное море, мы подошли к военно-морской крепости Симоносеки. Еще не доходя до нее, мы приняли на борт японца, ко­торый все время прохода мимо крепости нахо­дился на мостике, а всем свободным от служ­бы было строжайше приказано оставаться в кубриках, не открывать иллюминаторов, не смотреть в них и ни под каким видом не де­лать никаких снимков. По выходе в Корей­ский пролив японец нас покинул, жизнь во­шла в свою колею и приблизительно через трое суток днем мы входили к нашей общей радости во Владивосток, где к нашему большому удив­лению увидели три больших военных корабля под Андреевским флагом. Присмотревшись и узнав в них «Пересвет», «Полтаву» («Чесма»), а, главное, «Варяга», мы пришли в вос­торг. Кажется никто на «Орле» не знал об этой покупке наших судов у Японии.

Ошвартовались мы у той же стенки, от ко­торой восемь месяцев тому назад ушли в пла­вание совершенно штатскими, а вернулись «марсафлотами».

Был Великий пост, не помню какая неделя. Строем нас водили несколько раз в церковь, а в конце недели мы все причащались. В отпуск нас пускали легко, занятий почти не было, но было сказано, чтобы мы готовились к экзаме­нам, которые будут перед отъездом в Петер­бург. Один раз нас водили на «Варяг», по ко­торому мы ходили с большим интересом и чув­ством гордости и уважения. Портило впечат­ление то, что еще не все японские надписи и обозначения были перекрашены.

Каким-то образом нам с Уткиным удалось познакомиться с полковником артиллерии и его семьей и они нас пригласили к себе на обед. Помню, как приятно было сидеть за на­стоящим, красиво накрытым столом после по­чти девяти месяцев за узкими, весьма посред­ственно накрытыми столами в кубрике.

Подошли экзамены. Готовиться к ним, соб­ственно говоря, мы не могли, ибо никаких по­собий не было, а нужно было показать, сколь­ко мы нахватали практических знаний по мор­скому делу. Экзаменовала комиссия из офи­церов «Орла» и наших О. Г. К. Состав не пом­ню, но знаю, что участвовал в ней наш лейт. Ежов. Его я запомнил из-за следующего слу­чая. Среди других предметов сдавались и су­довые огни и правила расхождения судов в море. Так вот, некоторых гардемарин лейт. Ежов вгонял в пот вопросом: «Несет два кра­сных бортовых огня и звонит». Гардемарин в полной панике молчит. Тут лейт. Ежов торжественно заявлял: «Трамвай №5-ый», како­вой действительно ходил по Невскому и имел два красных фонаря. Совершенно не помню, какие предметы мы сдавали, кроме вышеука­занного и кораблеведения, но держали каждо­го из нас довольно долго. Не сдало экзаменов 16 человек, которые позднее были отчислены, кажется, в Школу мичманов военного времени.

Вскоре настал день отъезда. Опять строем, с музыкой, мы прошли по Светланке на вок­зал; на этот раз на тротуарах и на вокзале было много знакомых, особенно барышень, и не обошлось без слез с их стороны.

Обратный путь ничем особенным не отли­чался, было только немного больше свободы и не было занятий. Помню, как было приятно, перевалив через Урал, увидеть опять наши зеленые поля, луга, рощицы и перелески по­сле яркой и сочной тропической растительно­сти, которая очень быстро надоедает.

На Николаевском вокзале в Петербурге нас встретил Начальник Классов, произведенный к тому времени в контр-адмиралы.

Опять мы прошли строем по Невскому и как мы потом слыхали, публика недоумевала, откуда мы весной идем такие загорелые, а кто-то из знакомых сухопутных офицеров говорил, что шли хорошо, только покачивались — ре­зультат хождения по качающейся палубе в продолжение стольких месяцев. Через день или два мы все разъехались в отпуск.

Что же нам дало это первое плавание?

Прежде всего, за исключением двух-трех че­ловек, придя на «Орел» совершенно «сухо­путными», мы крепко сроднились с морем и через него спаялись не только между собой, но и вообще со всеми моряками. Эта спайка осталась у нас на всю жизнь, что выразилось в образовании морских объединений по всему миру, которые так или иначе связаны между собой.

Это — общее, в частности же мы на прак­тике во всех тонкостях усвоили службу на ко­рабле: вахтенный устав, караульный устав, морскую терминологию, чтение карт, греблю парусное дело, спуск и подъем шлюпок, узлы, церемонии, как подъем и спуск флага, встре­ча с кораблями, прием и проводы должност­ных лиц и гостей. Далее, мы знали все авраль­ные работы, все тревоги, правила расхожде­ния судов в море, огни, азбуку Морзе, сема­фор, набор и чтение флажных сигналов, пишик, Ратьер и клотиковые лампочки, прожек­тор.

До некоторой степени мы имели уже пред­ставление, какие существуют способы опреде­ления своего места в море, как обращаться с хронометрами, как определять силу и направ­ление ветра.

Одним словом, мы могли бы в случае на­добности быть вахтенными офицерами.

(Окончание следует).

В. Тархов

 

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ