ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Адмирал Старк проявляет дипломатическую энергию

Около Рождества. Тревожные слухи о на­двигающейся войне. Неожиданный поход «Пе­тропавловска» с адмиралом в Корею. Броса­ем якорь в Чемульпо у самого порта, оставив далеко сзади стоящих на рейде «Варяг», «Ко­реец», несколько иностранных военных судов и пароходов. Утро мокрое, с гор низко спу­стился туманчик.

С японского судна прибывает в кают-ком­панию офицер поздравить с приходом. Необы­чайно высокого роста, весь точно вылитый из бронзы, с огромной саблей, на которую он опирается одной рукой, без малейшего при­знака традиционной японской улыбки на ока­меневшем лице. Приветствие на отличном ан­глийском языке. Не говорит по русски. Рюм­ка марсалы. Мичман Шлиппе, отлично гово­рящий по английски, ведет разговор. Разва­лившийся рядом со мной за столом огромный лейтенант Унковский, посмеиваясь, подшучи­вает над гостем по русски. У меня впечатле­ние, что японец понимает, еще больше каме­неет, церемонно откланивается и отбывает.

Через несколько времени, появляется на палубе наш посланник в Корее, «муж цари­цы»*) Павлов, невидный, лысенький, какой то облезлый. Идет совещаться с адмиралом. Великолепная «царица», француженка по про­исхождению, как говорят — яблоко раздора верхушки мужеского пола европейской коло­нии и причина одной дуэли, в широчайшей шляпе на бекрень, блистающая подлинными драгоценностями, спускается в сопровождении старшего офицера к нам и, расположившись на софе, под зеленью растений в уютном углу кают-компании, остается долго у нас, вкушая шампанское, играя большими удлиненными

*) Вспомните: «я, я, муж царицы, храбрый Менелай» из оперетки «Прекрасная Елена».

глазами и ведя лихой и двусмысленный раз­говор . с прилипшими к ней офицерами. Нас предупреждают, что на следующий день Ко­роль дает аудиенцию и завтрак во дворце.

Ранним утром адмирал с выбранными им офицерами уезжает в Сеул. Все свободные офицеры едут туда же. Ходят рассказы, что совсем молодой Король находится совершен­но в руках и под неусыпным наблюдением японцев, распоряжающихся во дворце по их усмотрению и поставляющих ему гейш.

На дворе собачий холод, горы и долины покрыты снегом. Мы мерзнем в поезде, заку­тавшись в наши штатские пальто и пожира­ем глазами детали пейзажа, быстро меняюще­гося вследствие многочисленных поворотов при подъеме к Сеулу. Кое-где на скалах вдоль дороги большие, нарисованные темной крас­кой, стилизованные изображения тигра, ме­ста, где эта священная особа оказала честь корейцу, унеся его или растерзав на месте.

Адмирал со сбитой останавливается в от­веденной нам нетопленной гостиннице, от­правляется в коляске в посольство, а мы, бег­лым шагом посетив наиболее интересные пло­щади старого Сеула с их широчайшими лест­ницами, храмами и анфиладами памятников, возвращаемся в гостинницу, чтобы облечься в виц-мундиры. Прикатывает с той же целью адмирал. Вдруг появляется Павлов с извести­ем из дворца: Король неожиданно заболел, бесконечно извиняется, но не может принять адмирала.

Адмирал в первый момент ошеломлен и только поглаживает раскидистую бороду. За­тем обращается к Павлову:

— Передайте Королю, что если он не вы­здоровеет к полудню, броненосец «Петропав­ловск» откроет огонь по старому Сеулу*)

Ждем с волнением ответа. Он не замед­лил: «Король чувствует себя лучше и про­сит прибыть на завтрак».

Поездка во дворец. Аудиенция. За завтра­ком, Король, весь в белоснежном корейском костюме, имеет совершенно здоровый и вос­хищенный вид подростка, который бесконеч­но забавляется, часто смеется и не отказыва­ет себе в рюмке.

После завтрака, адмирал с офицерами, от­кланявшись, направляются по залам к выхо­ду. Доктор Костромитинов и я приостанавли­ваемся в предшествующем столовой покое, чтобы полюбоваться превосходными старыми корейскими и китайскими, развернутыми и

*) Огонь, конечно, перекидной из 12-ти дюйм, ору­дий, по карте, почти на предельной для них дистанции от Сеула, невидимого из Чемульпо за горами. В ста­ром Сеуле был расположен дворец.

свешивающимися по стенам, картинами. Сто­ловый зал со своим сервированным столом расстилается за широко раскрытою створчатою дверью. И йот, изумленные, видим, как Ко­роль, еще не покинувший столовой, опроки­дывает в себя последнюю рюмку и скачет козлом, через далеко отодвинутые слугами стулья.

Наутро, перед уходом, прибыли на судно королевские подарки. Мне досталось: серебря­ная чеканная шкатулка, несколько корейских вееров, какая то большая сердоликовая пе­чать, украшенная превосходной скульптурой и длинные трубки с курительным прибором.

Впечатление, уносимое от виденного и слы­шанного в этом походе: неизбежность неумо­лимого удара судьбы, грядущего в атмосфере какого то фантастического сна.

Наместник диктует свою волю

Возвращаемся в Чемульпо. Какое то не­ясное беспокойство царит в кают-компании среди наиболее ответственных и младших, наиболее чутких, офицеров. Наши занятия под руководством капитана 2-го ранга Мякишева возобновляются.1) Все с нетерпением ожидаем выписанного альбома Джена2) на 1904 год, в особенности еще потому, что по дошедшим до нас сведениям предшествую­щий альбом (1903 г.) в отношении Японского флота далеко не полон, и что Япония ведет переговоры о покупке новых Аргентинских бронированных крейсеров, заканчиваемых по­стройкой в Италии на знаменитой верфи, где работает молодой и талантливый кор. инже­нер Куниберти.

Около половины января, альбом, наконец, прибывает и мы с изумлением обнаруживаем появление новых, нам неизвестных раньше, хотя бы в постройке, судов. Первый беглый обзор выявляет нашу явную слабость не сто­лько по количеству, сколько по их качеству в смысле типа вооружения, хода и т. д. Осо­бенно разительно — это крейсера и миноносцы. Крейсера у нас — мелочной товар «чего из-

1) Об этих занятиях см. мою статью «Капитан 2 ран­га Мякишев», стр. 187, «Порт-Артур» Воспоминания участников. Изд. имени Чехова Н. И. 1955 г.

2) Большой английский справочный альбом-ежегод­ник, как действующих, так и строившихся судов, с превосходными чертежами, давал силуэты судов, про­филя и разрезы, с показанием бронирования, планами расположения артиллерии и углов обстрела, калибра и длины орудий в калибрах, минное вооружение, объем угольных ям, характеристики котлов и машин и т. д., год постройки или перестройки и большое количество других сведений, дававших возможность специалистам иметь точную картину для оценки боевых качеств су­дов.

волите»: что ни крейсер, то особый тип. Ми­ноносцы, — единственно быстроходный у нас «Лейтенант Бураков», немецкой постройки, дающий верных 33 узла (да и тот наследо­ванный вместе с Артуром от Китайцев); но он значительно слабее Японских по артиллерии. Остальные уступают Японским, как в ско­рости, так и в вооружении. Правда, у нас есть два новых отличных минных заградите­ля, но с недостаточной скоростью для дейст­вия в японских водах после объявления вой­ны, а у Японцев не показано ни одного. Но какая гарантия что у них нет коммерческих судов, приспособленных для этой цели или особых установок для крейсеров и минонос­цев, быстро экипируемых с объявлением вой­ны.

Мякишев начинает более углубленную ра­боту, комбинируя формирования. Мы на «Пе­тропавловске» увлечены и проводим много свободного от службы времени за этими за­нятиями. Кое-кто на других судах тоже заин­тересован. Единственным совершенно индиферентным остается «Цесаревич», за исключе­нием лейтенанта В. К. Пилкина. Но вот, од­нажды, в свежий ветренный день (не помню точно, где мы стояли, на внешнем рейде или на внутреннем против прохода), в отсутствии адмирала и командира, появляется паровой катер без всякого отличительного знака, плю­хаясь на зыби подходит к трапу, из каюты его неожиданно выныривает без всякого со­провождения Наместник и крикнув — «без почестей» — подымается на палубу, приказы­вая оказавшемуся случайно у трапа Старше­му Офицеру удалить всю команду, не исклю­чая и вахтенных, на шкафут и собрать офи­церов, за исключением штабных, на правых шканцах в углу между башней и спардеком. Остается лишь часовой под флагом на юте, но он далек от трапа.

Мы быстро собираемся, сильно заинтере­сованные. Наместник, против обыкновения, обводит нас свирепым взглядом и учиняет жестокий разнос: «До него дошло», он «не потерпит»… обвиняет нас в «панике», требу­ет «немедленного прекращения наших заня­тий», грозит «жестокими мерами», топает но­гами и, весь пылающий гневом, исчезает…

Общее остолбенение. Но тотчас, уже не ропот, но гул возмущения поднимается на шканцах. Даже наш всегда невозмутимый, ровный Старший офицер (Капитан 2 ранга Федор Воинович Римский-Корсаков) Вспыхнул — «Ну, это уж слишком, это прямое оскорб­ление!»

Мы же, вне себя от бешенства, скатыва­емся в кают-компанию, где поднимается рев голосов. Три офицера хотят немедленно по­дать в запас; я, не могущий еще это сделать (до истечения срока обязательной службы мне оставалось еще 2 месяца), хочу подать ра­порт о болезни и списании с эскадры с возвра­щением на мой счет в мой экипаж в Европей­ской России. Старшой нас несколько утихо­мирил, но мы пылали ненавистью к Намест­нику. Возникает вопрос, кто мог ему сообщить о наших занятиях? И в каком освещении?… Тут мы теряемся…

Приглашаем Мякишева. Ставим его в из­вестность. Он только тихо улыбается и твер­до говорит:

—Будем продолжать…

И надо сказать, что это нас более всего успокоило, но наше отношение к Наместнику стало упорно враждебным.

Пример компетентности Наместника: в пер­вое утро войны офицер докладывает Намест­нику о, переданном сигналом с Золотой Горы, появлении на горизонте Японской эскадры: столько вымпелом, столько то броненосцев, столько то крейсеров. Восклицание Намест­ника: «Откуда у них столько?!» Эта фраза повторялась потом на «Петропавловске» в раз­ных, подходящих для иронии случаях.

Несомненно, что Старший Офицер доло­жил командиру о происшедшем, но послед­ний никогда ни одним звуком о сем не намек­нул, что при его исключительной непосред­ственности и прямоте можно было объяснить только полным одобрением наших занятий. Осталось тайной, был ли поставлен адмирал Старк в известность об этом эпизоде. Пожа­луй, что нет, ибо, в сущности, эскадра управля­лась флаг-капитаном, по директивам Намест­ника.

Кое что об адмирале Старке.

Мы считали его совершенно устарелым. Он уже давно не плавал. Как он попал на во­сток, — неизвестно. Он проявлял интерес только к шлюпочному парусному учению или традиционному утреннему обходу судов на рейде шлюпок под веслами. Он всегда выхо­дил в этих случаях наверх, становился на край юта и, слегка нагнувшись, смотрел вниз на шлюпку, режущую корму.

Раз, я лично удостоился его замечания. За отсутствием моего гребного катера и хо­зяина баркаса, я оказался на руле последнего и сразу заметил, что при подъеме парусов грот невозможно поднять до места, ибо он, уже старый, порядочно стянулся от мойки годами, но что нижняя шкаторина на поло­женном ей месте. Режу корму, адмирал наги­бается и кричит:

— У вас грот не до места!

Ничего не ответив, я только показываю двумя резкими жестами свободной руки на по­ложение нижней шкаторины и на обтянутость до отказа передней и продолжаю, как ни в чем не бывало, эволюцию, внутренне по­смеиваясь. Сигнала об упущении не последо­вало и я мирно вернулся на корабль. Случи­лось это еще до прихода «Цесаревича» и «Ба­яна».

***

А вот раз, примерно в этот же период, я действительно оказался кругом виноватым, да еще в весьма торжественную минуту, а никто на адмиральском корабле этого не за­метил. Заметили это на других судах, быв­ших на рейде? не знаю. Я предпочел об этом казусе секретного следствия не производить. Эскадра частично стояла на рейде и торжест­венный спуск флага в момент захода солнца пришелся на моей вахте. Как положено, за 5 минут вызываю караул, музыкантов и ко­манду наверх, офицеры выстраиваются и ад­мирал поднимается на ют. Жду по часам мо­мент захода солнца, скрывшегося в этот день при полном штиле за тучкой на горизонте. На судах взоры прикованы к адмиральскому ко­раблю. И неожиданно, в последнюю по часам минуту, видение неба необычайной красоты. Много я видел заходов солнца на море с мо­его детства под различными широтами и дол­готами земного шара, но совершенно исклю­чительное сочетание красок над тучей меня приковало; я забыл о циферблате и опомнил­ся только четырьмя минутами позже, когда видение исчезло и явные сумерки покрыли поверхность воды;

— Флаг и гюйс спустить!

Флаг и гюйс медленно поползли вниз, тор­жественное «Коль славен» понеслось по рей­ду а… мурашки по моей спине.

Ночь — сюрприз

Последний день перед войной. Небо слег­ка подернуто вуалью, чуть морозит, воздух тих, море тихо. Что-то тревожное разлито в этом затишье. Суда на рейде, в каком-то странном оцепенении, после нудного ночного похода по направлению к устью Ялу.

1) После войны стало известным, что «черепаха-че­ловек» — хозяин прачешной — был подполковником японского генерального штаба и передал карту со схе­мой расположения эскадры на рейде одному из встре­ченных в море увозившим его последним японским па­роходом, покидавшим Артур, военному судну его ро­дины.

Последний раз пригребает на «Петропав­ловск» и проходит к командиру «черепаха-че­ловек», маленький, приземистый, с круглым костяком и приплюснутым улыбающимся ли­цом японец-прачка, средних лет, со своими курбетами и рыскающими исподлобья глаз­ками.1) Он уносит с собой свою последнюю уверенность в русской беспечности и послед­нюю нашу надежду на мирный исход таин­ственных переговоров между Токио и Петер­бургом, уже давно вырванных из рук Намест­ника. Алексеев получает успокоительные те­леграммы, но все, что мы видим и чувству­ем, носит печать неминуемого- приближения жуткого лика войны.

Последний вечер мира. Тайная тревога превратилась в полную уверенность неизбеж­ности. Сознание, что война, быть может, бу­дет объявлена ночью, что телеграмма может запоздать и мы будем атакованы одновре­менно с ее получением, а то и раньше, все более и более проникает в мозги. (Никому из нас в голову не приходило, что какие либо военные действия могут быть начаты без объявления войны. Мы. как и вся Европа, жи­ли еще в романтике дуэлей. Японцы откры­ли новую эру — военного реализма).

Эскадра снова бросила якорь на рейде в беспорядочном и опасном для нее строе. Про­тивоминные сети не опущены, постовые огни не погашены, иллюминаторы не задраены, орудия не заряжены, добавочные снаряды не поданы вахта не усилена. «Ретвизан» и «По­беда» грузят уголь с пришвартованных барж под ярким светом рефлекторов. К ночи два миноносца отправлены на патрульную служ­бу, но никакой связи с ними не установлено, даже оптической, в виде фальшфееров или ракет. 2) Они исчезли в таинственной мгле. На­ша небольшая обычная группа «скулящих» офицеров, с лейтенантом Кноррингом во гла­ве, собралась в кают-компании и склонила еще раз голову над «Дженом». Мы оставили только две лампы, замаскировав их излуче­ние бумагой. Я должен вступить на «собач­ку».3) Но, несмотря на целый день, проведен­ный на ногах, не испытываю ни малейшего желания спать.

Внезапно глухой металлический удар с кратким вибрирующим ударом в подводную часть, столь характерный и свежий в моем

2) Миноносец, которым командовал капитан 2 ранга Цимерман, видел японский миноносец, проходящий контр-курсом в сторону эскадры; он, конечно, не мог его атаковать, но должен был бы предупредить эскад­ру. Не сделал этого потому что никакого предваритель­ного согласия о соответствующем светом сигнале не было. Он устремился к эскадре с целью доклада, но было уже поздно.

3) «Собачья вахта» — с 12 до 4 часов утра.

ухе по Минному классу, вырывает у меня крик:

— Японцы нас взорвали!

Тотчас второй, послабее. Кнорринг:

— Кого это?

Все стремглав бросаемся наверх. Взле­таю на спардек. В ночной мгле, слегка по носу, слева, масса «Ретвизана» завуалирована уголь­ной пылью, трубы и мачты странными теня­ми чуть наклонены вперед. Вдруг свет исче­зает, лучи прожекторов пронизывают тьму и слышен тонкий, ясный крик Щенсновича4):

— Кормовые!

Резкие, как хлест бичей, молнии огня и удары орудий среди безмолвной тишины.5) Где-то по траверзу, другая масса, на которой слышна какая-то возня, командные крики. С разных сторон доносятся звуки боевой трево­ги. Пробегая на мостик, вижу минеров, возя­щихся у прожекторов. Кричу:

— Не открывать!

В эхо, откуда то из темноты, голос Яковлева, командира «Петропавловска»:

— Хорошо сделали.

На мостике глаза слепнут от бестолкового рыскания лучей прожекторов. Взглянул по корме: где то далеко, казалось, чуть не под берегом, расплывающийся силуэт «Цесареви­ча» с ожерельем света больших иллюминато­ров. Свет исчезает. Выстрелы куда-то в море. 6)

Далее все мешается в моей памяти: груп­па штаба с приземившимся адмиралом. «Ретвизан», протаскиваемый в темноте буксира­ми по левому борту; известие, что взорваны «Паллада» и «Цесаревич». Вахта проходит, но я все остаюсь наверху. Серо, светает. Лег­кий прохладный ветерок приветствует насту­пление гнетущего утра.

Бой во сне и наяву

24 часа на ногах, сильные беспорядочные впечатления ночи, несомненно — предстоящий бой, требовало восстановления сил. Помню реакцию на донесение, что на горизонте по­явились разведочные японские крейсера: «еще

4) Командир «Ретвизана».

5) На «Ретвизане» Щенснович имел орудия и про­жекторы в полной готовности, с прислугой по местам. На «Петропавловске» этого нельзя было сделать, — он находился под контролем флаг-капитана и самого адмирала. Прислуга, хотя и была при орудиях, но не по местам.

Специальностью «Цесаревича» было проявление своей индивидуальности в постановке на якорь, по ка­призу своей фантазии, но всегда отдельно от группы остальных судов эскадры. Он явно сознавал свою зна­чительность и его якорный канат был, вероятно, вы­травлен в 10 раз более канатов других судов

два часа до боя» Быстро спустился в каюту, бросился на койку и погрузился в глубокий сон: жестокий морской бой на близкой дис­танции, резкие удары пальбы, разрывы сна­рядов, быстрые эволюции судов…

Оглушающий удар, встряхнувший койку, заставляет меня вскочить на ноги. Я слышу, что сражение продолжается, свист, треск раз­рывов… Бросаюсь к иллюминатору — эскад­ра на полном ходу, серая вода между судами сеется столбами разрывов. Мы в бою наяву.

Я не слыхал ни боевой тревоги, хотя сиг­нальный колокол находился у двери каюты, ни топота людей, мчавшихся по трапу рядом и проходами, ни даже выстрелов, и проснул­ся только тогда, когда рявкнул залп кормо­вой 12-ти дюймовой башни почти над моей головой, то есть, вероятно, в момент поворота броненосца на контр-курс с неприятелем.

Вылетаю на мостик, окидываю взглядом общую беспорядочную картину и скатываюсь вниз под вторую палубу — место расположе­ния минных аппаратов, контроля динамо-ма­шин и мое.

Первое, что встречаю при входе в носовой кубрик — рвущийся треск в носу, свист ос­колков, врывающийся в кубрик дым и от­крывшаяся за ним большая зазубренная ды­ра. Мгновенно за этим — стон и суетня у бор­та. Подбегаю, — уже тащат кого-то на носил­ках1) и на руках. Получили крупный снаряд. Продолжаю обход палубы, поглядываю по временам через иллюминаторы, задержива­юсь поблизости сигнальных звонков телефо­нов. И все время, внутренне, ощупываю ре­акцию команды на бой. У всех напряженно- сосредоточенный вид, словно ринуться куда- то хотят. В нескольких местах ко мне обра­щаются в тех же выражениях:

— Должно здорово им садим, часто стре­ляем!

Отвечаю неизменно:

— Живучи, черти!

Два раза взбегаю на мостик на условный звонок, не помню зачем.

Вот бой кончается, поворачиваем. Из дета­лей помню только неожиданное вмешатель­ство капитана 2 ранга Мякишева2) в распо­ряжение адмирала, спасшее миноносцы, и изумление врачей перед спиной одного из ра­неных (не тяжело) — 80 мельчайших осколков в мясе.

) Многочисленные носилки были разнесены в па­лубе по тревоге.

2) Флагманский артиллерийский офицер, совершен­но исключительный офицер нашего флота, погибший при взрыве «Петропавловска». Потеря его, как и по­теря Макарова, была незаменимой для флота.

Что до эпизода Мякишевым: вызванный второй раз на мостик и поднявшись по тра­пу, вижу спину удаляющегося от меня адми­рала; неожиданно, откуда то появляется Мя­кишев, бросается к нему сзади, хватает од­ной рукой за рукав, другой за складку паль­то, и отчетливо произносит:

— Ваше превосходительство, не губите эс­кадры, не губите миноносцев, прикажите от­менить сигнал;

Адмирал, вздрогнув, взглядывает на него и приказывает поднять отменительный. Мне некогда было расспрашивать, но взглянув на море, я понял, что дело касалось наших мино­носцев, шедших рассеянным строем по на­правлению неприятеля.

Главное, что осталось доминирующим впе­чатлением на годы: общая напряженно-подня­тая духовная атмосфера, которую потом на судах больше не приходилось встречать, не исключая и эпохи Макарова. Состояние ду­ши, ведущее к успеху и которое, может быть, возможно только в первый бой. Отсю­да — его громадная важность. И важность ис­пользования его командованием, коего глав­ная роль, возможно, в этом и состоит. Так ли это, или нет, но, во всяком случае, у нас не­кому было это использовать — мы не были ко­мандуемы.

Примечание 1. Этот первый бой мог бы возможно стать роковым для эскадры, если бы был принят судами на якоре, что едва не случилось, ибо адмирал Старк был вызван Наместником, пославшим за ним катер, когда неприятель был уже ясно виден с мостиков кораблей со своими, колоссальными по раз­мерам, стеньговыми флагами Восходящего Солнца.3) Адмиралом, покидающим в такой момент свою эскадру мог быть только Старк. Он послушно отбыл в порт, до набережной которого было 3 мили, и долго не возвращал­ся. К счастью, флаг-капитан Эбергард, блестя­щих военно-морских качеств офицер, не по­колебался поднять сигнала «эскадре сняться с якоря», «строй кильватера» и принял бой на ходу. Тут и произошла памятная атака Эс­сена на «Новике» и Вирена на «Баяне», оба командиры судов большой скорости, решив­ших ее использовать, а не ждать вступления на свое место в строю; «Новик» — дабы выпу­стить мины по броненосцам, «Баян» — ата­куя легкие крейсера, две блестящих инициати-

3) По незапамятной традиции всех флотов мира, ко­рабли, вступавшие в бой, поднимали на стенгах всех мачт национальный военный флаг. Размер японских стеньговых в этом бою был исключительным, золотой эпохи испанского парусного флота; в некотором роде «павлиний парад».

вы. Остальные суда, стоявшие в 3 линии с «Петропавловском» в центре почти перпенди­кулярно курсу противника, поневоле должны были идти кто куда, чтобы занять их место в строю. К тому же еще «Петропавловск», уже на полном ходу, принужден был уменьшить его, чтобы принять подходящего наконец, среди па­дающих снарядов, на катере адмирала.

Я лично, эти моменты проспал.

Зачем был вызван Старк, осталось навсег­да тайной.

Бой с нашей стороны был прекращен по приказу Наместника сигналом с Золотой Го­ры, откуда он его наблюдал:

«Возвратиться из погони», какая ирония для эскадры, шедшей чуть не половинной скоростью по сравнению с удаляющимся не­приятелем.

Примечание 2. По поводу сигнала адмира­ла «миноносцам атаковать неприятеля», к счастью им отмененного. Каким образом мог­ли бы прийти на дистанцию минного выстре­ла наши миноносцы при наличии у против­ника легких крейсеров, обладающих большой массой огня, с ходом, превышающим и лишь для некоторых наших несколько уступающим, и идущим в хвосте колонны неприятеля? Что за массивное истребление в перспективе! Мя­кишев мгновенно оценил положение и нашел «фразу-молот». Но он не знал, вероятно, еще одного обстоятельства: миноносцы были без­оружны! И при том, они мгновенно устремились полным ходом на врага.

По рутине, зарядные отделения миноносцев хранились в портовом складе под ведением Главного Минера Порта, для систематическо­го наблюдения за состоянием пироксилина, со­ставлявшего их заряд, и поддержания в дол­жном виде ударников. Повелось это еще с тех дальних времен, когда крошечные миноноски с одним носовым аппаратом не имели поме­щения, где их хранить и личный состав огра­ничивался несколькими людьми. Абсурдное по­ложение для эскадренных миноносцев с их кадром специалистов и местом для хранения зарядных отделений.

После внезапной ночной атаки японцев прошло не мало времени, пока порт был из­вещен, депо открыто и зарядные отделения развезены на портовых катерах по минонос­цам, из коих большинство находилось на рей­де. Пока мины извлекали из хранилищ, при­гоняли боевые отделения, прокачивали мины и приготовляли аппараты к зарядке, разра­зился бой, и ни один миноносец не успел, не­смотря на лихорадочную работу, кончить ра­боту по зарядке аппаратов, когда миноносцы были уже на расстоянии пушечного выстре­ла от японцев.

Примечание 3. Роль всех береговых бата­рей, теоретически прикрывавших флот, за исключением Золотой Горы и, частично, Элек­трического утеса, свелась к нулю, ибо ком­прессоры их орудий были еще без масла, что случилось тоже и с батареями Тигрового по­луострова. Между тем, Того, в своем донесе­нии японскому Императору, говорит, что он приказал повернуть всем вдруг на 180°, так как его крейсера подверглись губительному огню береговых батарей Тигрового полуострова. В действительности они испытали огонь наших крейсеров: «Баяна», сильно сблизив­шегося с ними, и более дальних — «Аскольда», «Авроры» «Дианы» и «Боярина». Это за­ставляет думать, что комендоры наводили и стреляли не горячась, но падения наших сна­рядов не были видны подобно падению япон­ских и никаких декоративных внешних сле­дов не оставляли.

Н. В. Иениш